Естественное опасение. Оно диктует цель исканий. Существо происходящей переоценки гуманистических ценностей должно заключаться не в разрушении кумиров, уже силою судьбы осеняемых сумерками, а в обретении нового исходного пункта, новой точки опоры для мысли, жизни и деятельности. Новой! Но необходимо при этом оговориться, что нет хорошей новизны без хороших традиций в прошлом.

Несостоятельность "позитивно-научной", механической мифологии прогресса ныне научно вскрыта. Ее критерии уничтожают сами себя. Наука вынуждена констатировать, что астрономия, палеонтология, биология и история согласно опровергают старую линейно-оптимистическую схему прогресса. Палеонтология напоминает о слепой борьбе видов, в которой выживают отнюдь не "лучшие", а только более приспособленные: гибнут великолепные породы животных и растений, зато целы земляные блохи и лишайные мхи; нет великого Патрокла -- жив презрительный Терсит. Биология приводит к заключению, что естественный отбор идет одинаково по линии прогрессивной и регрессивной эволюции; дегенераты отличаются редкостной живучестью. Наконец, история учит, что многие народы после периода богатого расцвета впадали в ничтожество, что многие блистательные цивилизации распадались в пыль и прах.

Что же после этого мечтать о "позитивно-научном" обосновании прогресса? Положительные науки уполномочивают говорить об изменении, об эволюции -- не больше. И не только потому, что самая природа понятий прогресса и регресса метапозитивна, но и потому, что нет объективных оснований усматривать в ходе истории победу "прогресса" над "регрессом". Нет и не может быть постоянного восхождения к совершенству ни в жизни отдельной человеческой личности, ни в жизни народов, ни в истории всего человечества. Нарастание сил в определенном пункте сменяется их убылью, за цветением следует увядание, за зрелостью -дряхлость и смерть. А иногда бывает, что смерть поторопится, не желая дождаться и дряхлости. Вспоминается грустная острота русского ученого, что с точки зрения чистого эволюционизма "придется признать разложение трупа покойника за дальнейшую стадию в развитии его личности" (Б. Кистяковский).

Да, если что и ведет к безысходному, смертному нигилизму, так это диктатура эмпирического метода, с которой лишь счастливая нелогичность психики способна сочетать надежду на "будущие времена", когда "прогресс принесет свои плоды".

Нужно расстаться с этой надеждой. Ошибались древние поэты, помещавшие золотой век в начале времен. Но не менее ошибутся и современные прозаики, переносящие его к их концу. Плоды бытия приносились и приносятся с первого дня творения. Каждый миг жизни имеет свою неповторимую индивидуальность и "не должен рассматриваться только как средство". Каждый момент развития значителен и нужен на своем месте. Всякое средство есть в то же время и цель в себе: попробуйте его условно выделить из непрерывного потока изменений, -- оно предстанет в своем осмысленном качественном своеобразии, непосредственно укорененном в жизненную полноту. Первые творческие сны поэта -- средство создания художественного произведения; но разве они не "оправданы", не ценны сами по себе? Великие революции -- орудия переустройства общественных отношений; но вместе с тем они -- судные дни истории, полные самозаконного смысла, интенсивнейшего содержания. Разве вся жизнь наша -- не сплошное "средство", не беспредельное, неутомимое стремление, и разве таким образом не снимается в реальном процессе застывшая различимость целей и средств? А если все же настаивать на какой-то временной "точке", в которой гнездится мнимый "идеал", то где порука, что эта точка должна быть в конце, а не в середине? В конце имеет обыкновение располагаться не совершенство, а смерть. Расцвет, разгар, апогей -- скорее всего подходит именно середине. Но что же это за совершенство, пожираемое Сатурном?

В русской социально-философской литературе последних десятилетий немало писалось об "утопиях земного рая". Наибольшей прославленностью отмечено соответствующее исследование П. И. Новгородцева "Об общественном идеале". Критический вывод автора достаточно известен: "надо отказаться от надежды в близком или отдаленном будущем достигнуть такой блаженной поры, которая могла бы явиться счастливым эпилогом пережитой ранее драмы, последней стадией и заключительным периодом истории". Прогресс бесконечен, и никогда человечество не повторит знаменитое фаустовское восклицание: "остановись, мгновенье, ты прекрасно!"

В этом отрицательном утверждении просвечивает система идей, решительно противоположная оптимистическим теориям прогресса. Пожалуй, даже у самого проф. Новгородцева не до конца осознан элемент глубокого предметного пессимизма, присущий философскому содержанию его теории прогресса. Психологически это объясняется, вероятно, тем, что в данном исследовании, стремившемся не выходить за границы "общеобязательных" научно-философских суждений, последние основы миросозерцания автора остаются нераскрытыми.

Старая популярная установка учила нас, говоря словами Герцена, "уважать историю только в будущем". Кажется, Энгельсу принадлежит афоризм, что мы еще не вышли из пред-истории, Vorgeschichte, и только наши потомки войдут в настоящую историю. Ранний христианский хилиазм, преодоленный в третьем веке, утверждал -- на своем языке -- аналогичную мысль, предрекая грядущее тысячелетнее царство Христово, как радостный эпилог предшествующей ему юдоли. Упоенность будущим, вообще, исторически типична для европейского человечества.

Быть может, в ней есть свой прагматический смысл. В известном отношении, она оплодотворяет жизнь, интенсифицирует, красит ее. Вторжением будущего обогащается настоящее: это -- полезный костыль для душ, искалеченных юдолью, опиум народа. "Благо потомков", превращенное в навязчивую идею, становится усладой текущих дней. Будущее выступает суррогатом, фальсификатом вечности:

     Свершится, что нами замыслено,

    Громада до неба взойдет,

    И в глуби, разумно расчисленной,

    Замкнет, человеческий род.

Искры правды перемешаны с ложью в этих исконных интуициях. С одной стороны -- неиссякаемая воля к абсолютному благу и безотчетное, инстинктивное ощущение глубочайшего единства человечества. С другой -- рассудочный подмен единства крайней разъединенностью: вера в избранничество, в исключительность "грядущих поколений", счастливо срывающих созревшие плоды исторического развития. И притязательная, самоуверенная надежда -- собственными силами довести "громаду" до неба: словно у неба -- земные аршины и будто глубь разумно расчисляема.

Мечты о совершенном воплощении во времени абсолютного общественного идеала -- не только утопичны, теоретически несостоятельны; -- они сомнительны даже и с морально-философской точки зрения. Блаженства грядущих поколений не могут оправдать прогресса, посколько не оправданы страдания прежнего человечества, погибшего вдали от совершенства. Если старческая пресыщенность прошлым жалка, то плебейское пренебрежение им неблагородно. Ущербно, убого, несовершенно такое "совершенство", которое дробит человеческий род, предоставляя одним лишь тернии борьбы, а другим торжество финальных призов. Невозможно для будущих людей состояние безусловной удовлетворенности при наличии у них элементарной исторической памяти и нормального нравственного чутья. В культе предков, знакомом большинству религий, нельзя не видеть интуитивного восприятия этой непреложной истины.

Так философия прогресса, на позитивных путях зайдя в удушающие тупики, требует прорыва в иные сферы бытия и сознания.

11.

Относительное и конечное бессильно воплотить абсолютное и вечное; но, будучи бессильно его воплотить адекватно и всецело, оно не устает к нему стремиться, носить его в себе, как образ и цель. Именно здесь -- коренной антиномизм исторического развития. Антиномизм, рационально неразрешимый и вплотную приводящий разум к сознанию собственных границ.

Если в жизни каждого человека ежечасно, ежеминутно ощущается двойственная его природа, -- фактическая погруженность в дурное и несовершенное при неизбывной тоске по лучшему и совершенному, -- то та же двойственность зла и добра тяготеет и над человечеством.