Но о нас, которых вы обвиняете в величайших и бессчетных преступлениях, вы составляете приговоры самые краткие и самые поверхностные. Представляется, что вы либо не хотите выставить обвинения по всем правилам против тех, кого любой ценой желаете погубить, либо считаете, что не следует расследовать то, что вам известно. Но еще чудовищнее, что вы принуждаете отрекаться тех, о которых имеете достоверные сведения. Кроме того, как полезно было бы для вашей ненависти, если бы вы постарались, следуя отвергнутой вами форме судебного разбирательства, добиться не отречения, не того, чтобы освободить тех, которых вы ненавидите, но их признаний в различных преступлениях! Ваша вражда получит полное удовлетворение от увеличения наказаний, когда будет установлено, сколько каждым справлено пресловутых пиров, сколько совершено прелюбодеяний во мраке. Поэтому следует усилить розыски этого рода людей, вполне заслуживающих уничтожения; следствие должно распространяться и на пособников с сообщниками. Пусть приведут и детоубийц, и поваров, и самих собак-сводниц, и тогда дело разъяснится полностью. А как бы возросло удовольствие от зрелищ! С какой охотой пошли бы люди в цирк, если бы там должен был сражаться со зверями человек, пожравший сотню детей! Ибо если о нас говорят столь ужасные и чудовищные вещи, то нужно же пролить на них свет, чтобы не казались они невероятными и чтобы не охладела общественная ненависть к нам. Однако многие теряют веру в это, из уважения к природе, которая воспретила людям как употребление себе подобных в пищу, так и совокупление с животными.

3.

Тщательнейшие и неутомимейшие следователи в отношении других, куда менее значительных преступлений, вы забываете свою тщательность по отношению к столь ужасным и превосходящим всякое нечестие преступлениям, и не принимаете признаний, которых всегда так недостает судьям, как и не проводите настоящего следствия, которое обвинители всегда должны принимать во внимание. Из этого следует, что против нас выставляется обвинение не в каком-либо преступлении, а в самом нашем имени. Разумеется, если бы были известны действительные преступления, то осуждению сопутствовали бы их названия. Тогда о нас объявляли бы так: этого человекоубийцу, или кровосмесителя, или виновного в чем-либо другом, в чем нас обвиняют, определено ввергнуть в темницу, распять, бросить зверям. Но в ваших приговорах упоминается только то, что получено признание христианина. Итак, здесь не указано никакого преступления, разве только считать преступлением само имя. И действительно, имя есть истинная причина вашей ненависти к нам. Итак, обвиняется имя, на которое, пользуясь вашим незнанием, и нападает некая тайная сила. Поэтому вы не хотите знать то, относительно чего убеждены, что вы этого наверняка не знаете, а поскольку вы не верите тому, что не доказано, то, чтобы это не было легко опровергнуто, вы ничего не хотите расследовать, для того чтобы, ссылаясь на преступления, наказывать враждебное вам имя. Вот нас и принуждают отрекаться, чтобы лишить нас нашего имени. Когда же мы отрекаемся, с нас снимают все обвинения без всякого наказания за совершенное. И вот мы уже не кровопийцы и не развратники только потому, что оставили наше имя. Но так как в своем месте рассматривается основание, на которое вы опираетесь, обвиняя нас в этих преступлениях, то теперь скажите, а в чем вина имени, какой его недостаток и вред? Ибо обвинению вашему дается отвод: нельзя обвинять в таких преступлениях, которые не определены законом, не подтверждены уликами и не указаны в постановлении суда. Я признаю кого-либо преступником, если его дело доложено судье и проведено судебное расследование по нему, причем разбирательство сопровождается состязанием сторон, в котором устанавливается злой умысел.

Итак, я полагаю, что если и можно обвинять имена и слова, то разве только за то, что они оскорбляют слух неблагозвучием, либо предвещают несчастье, либо оскорбляют своим бесстыдством или выражают что-либо иначе, чем прилично говорящему или приятно слушающему. Таковы провинности слов или имен — точно так же, как варваризмы, солецизмы и нескладные обороты образуют недостаток речи. Христианское же имя, как показывает его значение, происходит от «помазания». Но так как вы неправильно называете нас «хрестианами» (ведь вы отнюдь не уверены даже в произношении имени нашего), то оно происходит также от приятности или доброты. Вы осуждаете в людях невинных и невинное имя наше, не тяжелое для языка, не грубое для слуха, не зловещее для человека, не враждебное для отечества, но — и греческое, как многие другие, и благозвучное, и приятное по своему значению. А имена должно наказывать, уж конечно, не мечом, не крестом, не зверями.

4.

Но вы говорите также, что секта наказывается за имя своего основателя. Действительно, существует хороший и общераспространенный обычай называть секту именем ее основателя. Так, по именам своих основателей философы называются пифагорейцами и платониками, врачи — эрасистратовцами, грамматики — аристарховцами. Итак, если секта плоха, потому что плох основатель ее, то она наказывается, как отпрыск худого имени. Однако такое предположение безосновательно. Чтобы узнать секту, следует узнать основателя прежде, чем судить об основателе по секте. Но теперь вы, не зная секты, потому что не знаете основателя, или не осуждая основателя, потому что не осуждаете секты, напираете на одно только имя, как бы имея в нем секту и основателя, которых вы совершенно не знаете. Однако философам позволено свободно уходить от вас и вступать в секты, беспрепятственно принимая имена их основателей, и никто их не ненавидит, хотя они открыто и публично изливают всю желчь своего красноречия против ваших нравов, обычаев, одежды и всего образа жизни. При этом они презирают законы и не обращают внимания на лица и некоторые из них безнаказанно пользуются своей свободой против самих императоров. Но, конечно, философы только стремятся к истине, особенно недоступной в этом веке, христиане же владеют ею. И вот, владеющий истиной вызывает большую неприязнь, поскольку тот, кто еще только стремится к ней, способен лишь на насмешки, а тот, кто ею владеет, ее защищает. Так, Сократ был осужден потому, что приблизился к истине, ниспровергая ваших богов. Хотя на земле тогда еще не было имени христианского. однако истина всегда осуждалась. А ведь вы не будете отрицать в нем мудрости, так как об этом засвидетельствовал даже ваш Пифийский оракул. «Сократ мудрейший из людей», — сказал он. Истина победила Аполлона, и вот он сам возвестил против себя. Ибо он сам признался, что он не Бог, признав мудрейшим того, который отрицал богов. Но вы не считаете его мудрым. потому что он отрицал богов, между тем как он потому и мудр, что отрицал богов. Вы и про нас, бывает, говорите так: «Хороший человек Луций Титий, но вот только христианин»; или: «Я удивляюсь, что Гай Сей, серьезный человек, сделался христианином». По ослепленности глупостью хвалят то, что знают, порицают то, чего не знают, и то, что знают, порочат тем, чего не знают. Никому из вас не приходит в голову мысль о том, не потому ли кто-то добр или мудр, что он христианин, или потому он и христианин, что мудр и добр, хотя разумнее судить о неизвестном по известному, чем об известном по неизвестному. Одних удивляет, что те, которых раньше они знали за людей пустых, низких, бесчестных, вдруг исправились, и все-таки они склонны скорее удивляться, чем подражать. Другие с таким упорством ополчаются против христиан, что жертвуют даже выгодами, которые могли бы иметь от общения с ними. Я знаю двух мужей, которые прежде чрезвычайно пеклись о поведении своих жен и с тревогой прислушивались даже к царапанью мышей в их спальнях. Так вот, эти мужья, узнав причину нового рвения и необыкновенного плена своих жен, даровали им полную свободу — перестали их ревновать, предпочитая быть мужьями скорее блудниц, чем христианок. Себе самим они позволили перемениться в сторону зла, а женам исправиться не позволили. Отец лишает сына наследства, хотя теперь его не в чем упрекнуть. Господин заключает в тюрьму раба своего, которого прежде считал необходимым для себя. Стоит только человеку узнать христианина, как он сразу видит в нем преступника. Однако учение наше являет собой одно лишь добро, и мы ничем другим не обнаруживаем себя, как своей добротой. Но разве не так же проявляет себя зло — у злодеев? Или только мы одни, вопреки законам природы, называемся злодеями за свое добро? Ибо какое знамя носим мы пред собою, кроме высочайшей мудрости, благодаря которой мы не поклоняемся хрупким делам рук человеческих, кроме умеренности, благодаря которой мы воздерживаемся от чужого, кроме скромности, которую мы не бесчестим даже глазами, кроме сострадательности, благодаря которой принимаем участие в бедных, кроме самой истины, из-за которой страдаем, кроме самой свободы, за которую умеем умирать? Кто хочет узнать, что за люди христиане, должен прибегнуть к этим свидетелям.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: