Борис кричит – бессвязно, высоким голосом:

– Димка-а! Мудак!! Ты... – он осекается, потому что...

...Димка резко мотает головой и кусок чего-то красного отлетает в сторону. С сырым шлепком прилипает к полу.

Взрывной позыв рвоты – в доли секунды она проходит путь от желудка к пытающимся что-то крикнуть губам. Борис корчится, пытаясь согнуться – но зазубренные ножи боли рвут грудь... – и он стоит почти прямо, когда рот наполняетсяя горячей едкой жижей и она, лопнув на губах зловонным пузырем, льется на рубашку и на пол...

Мальчик-Вампир поднимается.

Залитое кровью лицо поворачивается к Борису.

Глаза пусты – ни следа ярости, гнева, ненависти или бешенства.

И это еще страшнее.

Окровавленный рот улыбается. Улыбка похожа на оскал. Рот полуоткрыт и внутри – на зубах, на языке, на деснах – тоже кровь. Борис хрипит, выплевывая остатки рвоты, разворачивается и бежит... нет, ковыляет... Сломанные ребра вновь включают свою мясорубку. Он спешит, сам не понимая куда, лишь бы не видеть эту кровавую маску и то, что лежит на полу...

Прихожая. Танька у дверей.

Она, как ни странно, не впала в безумную панику, застилающую все вокруг и не позволяющую бежать или сопротивляться. Она торопливо, ломая ногти, но вполне осмысленно возится с замками, запирающими входную дверь. Слышит за спиной шаги, вскрикивает коротко и отчаянно. Оборачивается, видит брата и, не теряя времени, вновь хватается за замки.

К Борису при виде сестры возвращается хоть какая-то способность говорить и думать – Танька реальная, настоящая, привычная. Не похожая на двух оставшихся за спиной персонажей фильма ужасов.

– Эдик.... там... Димка его... – он пытается выкрикнуть это, но голос звучит слабо, затравленно; Борис не может набрать полную грудь воздуха и выплевывает короткие полуфразы.

Танька, не слушая его, распахивает дверь – за ней другая, железная... Шаги – в коротком, ведущем в гостиную коридорчике – медленные, шаркающие, но уверенные шаги Мальчика-Вампира. Он никогда не соревновался с преследуемыми в спринте – страх, вяжущий по ногам и рукам страх позволял ему всегда добираться в конце концов до горла визжащих от ужаса жертв...

Ну открывай же... Эдик не запирал, просто захлопнул... быстрей... быстрей же, дура...

Но защелкнувшийся замок с каким-то секретом, или просто Танька не знает, где нажимать и что в какую сторону крутить; она бы разобралась, она бы обязательно разобралась, будь у нее хоть чуть времени – но времени нет.

– В комнату! Запремся, позвоним... – она хватает Бориса за рукав (он оцепенело смотрит на дверь, на несколько миллиметров стали, отделяющих их от свободы) и буквально тащит за собой. Он бежит медленно, еще сильнее кривясь на бок и шипя от боли.

Спальня родителей Эдика. Заперта! Дальше...

Они заскакивают в его комнату, в последнюю по коридору. Дверь довольно прочная, из мореного ореха, и (спасибо Эдику, отстоявшему у родителей святое право на личную жизнь) на ней тоже замочек – немудреный, запирающийся изнутри одним движением латунной шишечки – она поблескивает в сочащемся с улицы свете, искать на ощупь не приходится.

Танька запирается, едва ввалившись в комнату – вовремя – за дверью шаги.

Радоваться рано, преграда хилая – верх двери застеклен. Стекло не сплошное – маленькие, разноцветные, толстые и мутные кусочки в прихотливо извивающемся деревянном переплете – прежнему Димке не преодолеть бы эту преграду, но... припереть чем-нибудь? – она не додумывае эту мысль...

– Свет, дура, свет!!! – задушено, но достаточно громко хрипит брат, и Танька шарит у дверей в поисках выключателя.

Телефон, бля, где у него телефон... Борис знает, что аппарата в комнате нет, но труба, Эдикова труба, ее не разрешали таскать в школу и большую часть времени она болталась здесь...

Специальный держатель на стене, справа от учебного стола, – пуст. Херов раздолбай... Борис лихорадочно сбрасывает со стола кучу наваленной там всячины – бумаги разлетаются по комнате, дорогие игрушки падают и хрустят под ногами – и нет среди них только одной, самой сейчас нужной...

У Таньки, включившей свет, это движение словно отняло последней остаток воли – она стоит у двери, не в силах отойти и помочь Борису в поисках...

Дверная ручка яростно дергается вверх-вниз. Танька сбрасывает оцепенение.

– Димка! Ты меня слышишь?! Очнись, Димка, игра кончилась... Ты слышишь меня?!!! Проснись, ты же Димка, ты не Мальчик-Вампи-и-и – ир!!!!!

Ее голос, сначала трогательно-умоляющий, срывается на бешеный крик... И тут Боря смеется – жутким, квакающим смехом, перешедшим в стон боли:

– Хе-хе-хе-у-уй-а-а, бес... бесполезно... он слышит только Эдика... а Эдик... хе-хе-ох-х...

Он перебрался от стола к стеллажу и бесцеремонно скидывает с него все на пол. Едва успевает поймать падающий кожаный футлярчик с мобильником – взрыв боли от резкого движения не может заглушить радость: сейчас, сейчас, он наберет две знакомых цифры и все встанет на свои места, все вернется, психа заберут куда следует, через пару недель Эдик выйдет из больницы и с гордостью станет показывать украшающие мужчину шрамы, когда они со смехом начнут вспоминать происшедшее....

На панели трубки тускло светится красный огонек – разряжена.

Сука-а-а!!!! В вампиров ему играть... не мог зарядить...

Он безнадежно давит кнопки – господи, ну всего две цифры, всего десять слов... – когда маленькое витражное стекло влетает внутрь комнаты и рука с загнутыми крючками пальцами ползет вниз, к замку...

Танька визжит. Отскакивает от дверей. Борис с размаху швыряет мертвый мобильник в окно – ни трещинки... Не простые, совсем не простые стекла в этой квартире.

Надо напасть, надо напасть сейчас... – мелькает у него при виде руки, с трудом проползающей в узкое отверстие, – пока он застрял, неужели мы вдвоем... Он сам не верит себе и знает, что даже вдвоем они ничего не сделают.

– Кладовка, – выдыхает Танька в ухо жарким шепотом, – он не найдет, он же ничего не соображает...

Кладовка – не то сильно разросшийся встроенный шкаф, не то чулан-недомерок – набита всяким барахлом. Здесь тесновато, могут стоять рядом двое, самое большее трое. На дверях, цельных и массивных дверях, ровесниках квартиры, – ни замка, ни задвижки...