Он подал Корневу узластую, похожую на цепкое корневище руку и вместо приветствия звонко закричал:

— Вы что же, начальник, куда глядите? Народу-то нет. Грузить кто будет?

— Надо было раньше подумать об этом, — раздраженно перебил Виталий Осипович.

— Раньше? Раньше погрузки такой не было. Это мартовский план. Чего всю зиму грузили? 10–15 вагонов в сутки. А сейчас — пятьдесят, да и то мало… Тут одной головой ничего не придумаешь.

— Кабы баланы-то сверху катать, — сплюнув в костер, вставил свое слово пожилой грузчик, — а то ведь в гору! Сколько в нем пудов-то?

— Иной балан всей бригадой вкатываешь, — добавил другой.

Корнев живо обернулся к грузчикам:

— А что, если в самом деле сверху вниз? Вот с этого штабеля по лагам. А?

Все посмотрели на штабель. Пожилой усмехнулся.

— А на штабель-то их кто закатит? Опять мы. Нет, здесь, если хотите знать, без машин нельзя. Это не работы, а позорный факт. Один вагон полдня грузим.

Он сплюнул в огонь и скомандовал: «Пошли, ребята!» Встал и направился к вагону. За ним дружно поднялись грузчики.

Поговорив с заведующим биржей, Виталий Осипович повторил свое приказание о ремонте дорог и спросил, давно ли он здесь работает. Оказалось, давно.

— У меня есть одно предложение, — подумав, сказал Корнев. — Грузчики правильно подсказали. Дело вот в чем…

Он присел на корточки и на сыром предвесеннем снегу начертил несколько линий.

— Ага. Эстакада, — сразу понял заведующий биржей, присаживаясь напротив.

Потом оба поднялись и принялись обсуждать, какой должна быть эстакада.

— Это дело стоящее, — горячился Логунов, — и давай ты, Виталий Осипович, скорее все рассчитывай! Такую погрузку на горбу не поднимешь. Не старые времена, чтобы горбом гордиться. Медведь здоров, а что толку…

Иван Петрович возвращался домой. Выехал он рано утром, когда еще в темном небе горели высокие северные звезды. Широкие, расписанные белой и красной краской сани легко скользят по накатанной, промерзшей к утру дороге. Звонко бьет подковами черный жеребец и фыркает от крепкого предрассветного мороза.

А Ивану Петровичу жарко. Он сидит широко расставив ноги и распахнув шубу. В тресте его здорово потрепали за план. И правильно. Хвалиться нечем. Выполнять план это не доблесть в наше время, а перевыполнить не хватило пороху. Верно, для одобрения, должно быть, отметили, что за последнее время «наметились сдвиги».

Дудник заматывает вожжи за передок саней и закуривает. Да, сдвиги, как говорится, наметились. Может быть, даже в апреле леспромхоз вновь станет передовым и знамя им привезут и повесят на старое место, где только дырки от гвоздей напоминают о былой славе.

Но эта слава уже не будет его славой. Что-то он проморгал, недосмотрел старый опытный лесовик и руководить. Выхоит, одного опыта маловато. Застоялся Дудник, зажирел. С Корневым спорил, не соглашался, а он-то и оказался кругом прав.

Если и вытащил кое-как февральское задание, то исключительно благодаря предложению этой колхозной бригадирши. Сколько Дудник ни настаивал на своем, Виталии Осипович показал, как надо бороться за свое мнение. Поставил вопрос на партийном собрании и доказал. Всегда он был настойчивый, а тут еще армейская закалка. Пришлось Дуднику подчиниться, прекратить трелевку и перейти на конную вывозку прямо из делянок, от пня. Сразу дело пошло веселее.

А сейчас и возить стало нечего. Лесорубы, сколько на них ни нажимай, выше головы не прыгнут.

Конечно, никакого рекорда Тарас не поставил. Приказы не помогли. Силы человеческие имеют предел. На хребте много не вывезешь, особенно в наше время. Думать надо, рассчитывать.

Так и ехал в расписных своих санях Иван Петрович и думал не столько о победах леспромхоза, сколько о своих поражениях. Руководил людьми, командовал производством, ходил всегда в передовых, и вдруг оказалось — главное проглядел. Тех самых людей не заметил, которыми руководил, и пошел против них. Так ли это или не так? Время покажет, кто тут прав.

Кругом по-весеннему просыпалась тайга. На вершине сухой ели скрипит черный ворон, разевая белый клюв на пламенеющее северное небо. Может быть, ворону этому не одна сотня лет, и мертвая ель, на которой он сиживал вороненком и сидит сейчас, была тогда еще зеленым росточком. Эх, не дано человеку такого долголетья, чтобы все свои ошибки мог он понять и успел исправить.

Километров за пять от поселка догнал паренька. Шел тот бойко, иногда, подбрасывая валенком снежные комочки, и гнался за ними, по-мальчишески взбрыкивая ногами, и все время поправлял шапку, съезжавшую на глаза. Совсем молодой парнишка.

Услыхав, что кто-то едет, паренек остепенился, отошел в сторону. Иван Петрович узнал Юрка Павлушина. Велел остановиться.

— Куда, парень, ходил?

Юрок смущенно тер рукавицей нос и моргал голубыми детскими глазами, в которых не потухали озорные огоньки. Вот нанесло начальника на его голову. Теперь нагорит. И соврать нечего. Дуднику соврать невозможно. Он сразу видит — заливает человек или честно говорит.

— На второй ходил, товарищ Дудник.

— В гости?

— Нет. Гостевать некогда. По делу.

— Ага, — одобрил Иван Петрович, — люблю, когда по делу в рабочее время ходят. А ну, лезь в сани. Мы все это сейчас проверим.

Юрок вздохнул и нехотя полез в сани. Поехали.

— Докладывай, — приказал Иван Петрович.

Не глядя на начальника. Юрок начал выкручиваться, выдумал какую-то тетку, которая истосковалась по нем на своем втором лесопункте до того, что даже заболела. Иван Петрович послушал, хмыкнул в усы и сказал:

— Ну вот что. Докладчик из тебя, как вица из гнилого пня. Врать ты тоже еще не научился. Давай, парень, начистоту. И скажи мне честно: зачем лучший помощник от лучшего лесоруба в рабочее время дезертирует?

— На Мартыненку ходил смотреть.

— Это что же, вроде больной тетки?

— Нет, мужик это. Ну Мартыненко же. Его все знают. Знаменитый лесоруб. Двадцать кубометров дает, честное слово, чтобы не видать мне свету…

— Ладно, не клянись, — строго сказал Иван Петрович. — Зачем к Мартыненко ходил?

Скрывать больше не имело смысла. Юрок рассказал все, как было. В тот день, когда стало известно о рекорде Мартыненко, лесорубы долго спорили, может ли один человек лучковой пилой дать за день двадцать кубометров. Дело дошло до брани, но вопрос все же остался темным. Бригвадзе, вращая белками, кричал, что пусть ему отрубят голову, если он не догонит Мартыненку. А Тарас молчал. Гордый этот Тарас, товарищ директор. Ему советовали по телефону узнать: как так? А он сказал: «Своя голова есть, чужой не поклонимся». Но больше одиннадцати кубометров свалить не мог.

— Он же переживает. Мы с ним ночью не спим.

— Вдвоем думаете? Это хорошо. Это что ж — он тебя послал?

Юрок, не мигая и глядя в строгие глаза директора, поклялся что ходил посмотреть Мартыненко сам на свой страх и риск. Утром, когда еще все спали, он побежал в соседний леспромхоз на второй участок. На тракте поймал попутную машину и к двум часам был на делянке Мартыненко.

Там он укрылся в ельнике и стал шпионить.

— Это, товарищ начальник, всякий может! Говорят, — секрет. Мартыненко этот, ему до Тараса еще расти два года надо. Он только валит, а вокруг него три помощника. Вот и весь секрет. Один снег откидывает, другие сучья обрубают и кряжуют.

— Так, — сказал Иван Петрович и покусал желтый свой ус. — Просто, говоришь? Это, Юрок, старая истина. Все гениальное просто…

— Так ведь надо поглядеть, как люди-то работают… — объяснял Юрок свой поступок.

— Надо, — согласился Иван Петрович, — никогда не мешает поглядеть, как люди работают.

— Поучиться у них, — подсказал Юрок.

— И поучиться. Да. — Иван Петрович задумчиво помолчал.

— Опыт перенять.

Иван Петрович вдруг спросил:

— А если человек не захочет учиться у других?

— Ну, таких-то, наверное, у нас и не найдется, — протянул Юрок и осторожно улыбнулся.