Послышался всплеск — эго по глубоким лужам подъехала машина, круто затормозила у ворот, и под шинами заскрипел мокрый гравий.

Брон подошел к окну.

— Опять полиция пожаловала, — сказал он.

Как и следовало ожидать, на сцене появился старший инспектор сыскной полиции, один на два округа, — так знатока привлекает слух, будто на провинциальном аукционе объявился не попавший ни в какие каталоги Франс Хальс. Случай оказался интересный, пожалуй, он даже войдет в юридические учебники. Едва Фенн и Бродбент начали допрос, раздался телефонный звонок: им велено было повременить до приезда старшего инспектора. И вот он приехал и взял следствие в свои руки.

Он прочел им лекцию о случаях убийства, когда тело обнаружить не удалось.

— Последний случай позволяет провести несколько интересных параллелей, — сказал он. — Тоже фермеры, совладельцы в недоходном хозяйстве. Обвиняемый обратился в полицию с очень хитрым заявлением, будто его партнера похитили и переправили за кордон. Большая часть улик на удивление схожа, и обвиняемый проявил такую же поразительную небрежность в отношении всех второстепенных обстоятельств.

Техника допроса меняется каждые несколько лет, и нынешний старший инспектор в этом смысле представлял собой целую эпоху. Он придерживался методов, прямо противоположных школе 1939 года, когда считалось, что подозреваемый скажет правду, если его хорошенько припугнуть, и иные следователи всячески в этом усердствовали и старались припереть допрашиваемого к стенке. Старший инспектор учился в иную пору, когда следователи пытались изобразить сочувствие к своей жертве и даже разделить ее точку зрения. Это настораживало подозреваемого, вызывало у него недоверие, а потому от такого подхода скоро отказались, и лишь кое-кто из ветеранов, пользуясь своим положением, упрямо его придерживался.

— Ваша беда в том, — сказал старший инспектор Брону, — что вы впали в старое-престарое заблуждение, будто, пока не найдено тело, нельзя предъявить обвинение в убийстве. — Он готов был милостиво понять эту общепринятую ошибку. — Это, в сущности, естественно и понятно и даже вроде бы разумно, но все-таки неверно. Если имеется достаточно улик, доказывающих, что совершено убийство, закон принимает во внимание эти улики и признает обвиняемого виновным независимо от того, найдено тело или нет.

Они сидели в комнате для допросов в бринаронском полицейском участке, Брон курил длинные сигареты старшего инспектора и слушал удивленно и с любопытством. Пусть говорит сколько хочет, он же будет экономить силы, не станет оспаривать улику за уликой, просто в подходящую минуту выложит на стол свой козырь и единым махом разрушит всю постройку. Ему странно было оказаться в этой роли, и, однако, жизнь его складывалась так, что в ней слишком мало удавалось предсказать заранее или даже просто объяснить.

— Мы, конечно, предпочли бы найти тело, — говорил старший инспектор, — но можем обойтись и без этого, и я постараюсь вам объяснить почему.

За спиной у начальства Бродбент досадливо кашлянул; старший инспектор ничего не услышал, но Фенн услыхал. Бродбенту и Фенну разрешено было делать заметки, но ни в коем случае не вмешиваться. «Мой опыт говорит, — заявил им старший инспектор, — что, если полицейские накидываются на подозреваемого с криками и угрозами, они только все губят. В девяти случаях из десяти таким способом из него слова не вытянешь. А тут главное — вызвать его на откровенность».

— Так вот, если человек придерживается этого самого заблуждения, — продолжал старший инспектор, — он только и думает, как бы отделаться от столь коварной улики. Ищет, куда бы ее понадежней запрятать, и уверен, что потом можно сидеть сложа руки. Кстати, я был поражен тем, как вы справились с этой задачей — как старательно разведали все подходящие места. Вероятно, вы пользовались той картой с пометками, которую обнаружил у вас на ферме неутомимый сержант Бродбент.

Брон молчал.

— Пожалуйста, прерывайте меня, если вам захочется что-то сказать. Если у вас появляется вопрос, спрашивайте, не ждите, пока я кончу. Я вовсе не собираюсь произносить монологи. Карандашными крестиками на карте отмечены все рудники здешней округи. Эти пометки помогли обнаружить отпечатки шин вашего автомобиля… Ну, и, конечно, ваши следы. Вы ведь туда ездили, верно?

— Ездил… и если бы сержант Бродбент спросил меня, я бы так ему и сказал.

— Наконец-то мы до чего-то договорились. Все последующие ваши действия подтверждают мою точку зрения: вы считали, что достаточно спрятать тело — и все будет в порядке. А для этого заброшенный рудник — самое удобное место. Найдя такое великолепное укрытие и придерживаясь все того же заблуждения, вы решили, что вам незачем заметать следы. Вы сбили брата с ног…

— Простите, инспектор, он упал.

— Не будем спорить по мелочам. Он упал… но ведь сперва вы его ударили. По крайней мере таков был ход событий, по словам нашего свидетеля.

Брон был уверен, что старший инспектор берет его на пушку, но решил больше не перебивать. Он достал из протянутой ему пачки еще одну сигарету, и морщинки в уголках инспекторских глаз стали еще отчетливей от благодушной улыбки.

— Я хочу подчеркнуть, что вы не слишком старательно заметали следы. Вы убили брата, кое-как подтерли пол в кухне, раздели труп, засунули в багажник, отвезли к руднику и сбросили вниз. Вам бы следовало сжечь окровавленную одежду брата, но вы и этим не стали себя утруждать. Тут вы окончательно уверовали, будто вам ничто не грозит, и вели себя крайне беспечно. Стараясь как-то объяснить отсутствие брата, вы разным людям рассказывали противоречивые версии, а начав распродавать его вещи, обратились прямо к местному ростовщику, хотя назвались, разумеется, вымышленным именем. Мне кажется также, что было бы куда благоразумнее обождать несколько месяцев или хотя бы недель, прежде чем начинать переговоры о продаже фермы и подготовку к отъезду в Австралию. Но нет, вы вообразили, что это все не важно. Ключ ко всем вашим действиям именно в этом главном вашем заблуждении.

Бродбент чертил в записной книжке концентрические круги и треугольники. Записывать было решительно нечего. Его учили, что цель допроса — вызвать подозреваемого на откровенность. Чем больше говорит он и чем меньше следователь, тем лучше. Подозреваемый не должен догадываться, что у вас еще есть про запас. По этим меркам представление, которое устроил старший инспектор, означало провал.

А старший инспектор всеми силами пытался вызвать Брона на чистосердечное признание, исподволь внушая ему, что, сколь бы это ни казалось невероятным, тут возможна какая-то сделка. Это было для него вдвойне трудно, так как он был человек верующий и, обманывая свою жертву, вынужден был заодно обманывать и себя. Приходилось всячески стараться — пусть оба они верят в этого вызванного им лживого духа, в этот самообман, будто признание выгодно не только ему, но и человеку, которого он допрашивает. И наконец, рано или поздно ему придется сказать: «Мы можем помочь друг другу. Вы поможете мне, я — вам». Он очень старался поверить, будто так оно и есть. Это была некая нравственная акробатика, представление иллюзиониста, которое он разыгрывал не только для публики, но и для себя. Он извлекал надежды и посулы прямо из воздуха, давал полюбоваться ими, потом взмах шелкового шарфа — и их как не бывало. Представление это разыгрывалось многие годы и отработано было до блеска.

— Бывает, — продолжал старший инспектор, — что от полиции получишь куда больше помощи, чем от самого лучшего защитника. В данном случае, как мы знаем, имела место серьезная драка. На линолеуме обнаружена кровь двух групп. Отсюда и ваша рассеченная бровь. Возможно, вас на это вызвали, довели до крайности. Самозащита? Мне пока трудно обещать… но правильно выбранное слово… непредумышленное убийство?.. — Он как бы спрашивал самого себя и произнес это вслух так, что Брон словно бы лишь случайно мог его услышать. Брону же он сказал: — Мы вовсе не хотим быть чрезмерно суровыми.