Развитие кораблей, как и живых существ, подчинено одним и тем же законам эволюции: подвиды, менее приспособленные к среде, вымирают. Сколько бы птиц, насекомых, рыб навсегда исчезло, не умей они быть незаметными! И класс дизельных субмарин выжил в эпоху атомных реакторов лишь благодаря лучшей скрытности, ибо движение под водой на электромоторах во сто крат бесшумней, чем на паровых турбинах атомоходов, чей истошный вой разносится по подводным звуковым каналам на сотни миль. Гибрид реактора и парового котла (парогенератора) - сочетание безупречное для мирного флота - с военной точки зрения, такой же паллиатив, как парусно-моторная шхуна. Уран и пар. Молодое вино налито в старые мехи.

Подводная бесшумность - единственное, но существенное преимущество - позволила дизельным лодкам не только остаться в боевых порядках флотов, но и вести охоту за себе подобными, даже за атомаринами, в недрах океана. Трудно придумать более необычную, фантастическую почти службу, чем та, которую несут моряки на противолодочных подводных лодках. Их экипажи - это подводные истребители подводных циклопов.

У нашей подводной лодки самый красивый силуэт. За его элегантность справочник Джейна присвоил всем остальным кораблям этого проекта условное наименование - лодка типа «Фокстрот». Когда видишь её впервые, меньше всего думаешь, сколько на ней торпедных аппаратов. Поражает потусторонность её форм. Они именно потусторонние, ибо и округлая рубка, и рыбоящерные бока, скошенные, зализанные вертикали - все говорит о её существовании по ту сторону моря.

Там, где начинаются корабельные обводы, там можно говорить об архитектуре, об эстетике, о прекрасном. В этом утверждении нет кощунства. В Эрмитаже хранится немало клинков, пистолетов, ружей, чьи инкрустированные эфесы, рукояти и приклады - произведение искусства. Прекрасен меч, от которого погибнет чужеземный завоеватель. Прекрасна противолодочная подводная лодка, так как она той же гуманной сути - уничтожать подводные смертоносцы агрессора.

Шторм не унимается уже неделю. И всю неделю, как назло, шли поверху - в крейсерском положении: надводный ход у дизельных лодок быстрее подводного. А мы - торопимся.

Холодно и сыро. В центральном посту боцман то и дело протирает запотевшие глубиномеры. После занятия засел в каюте писать письма… С вентиля аварийной захлопки капает прямо на бумагу, и в каждом письме приходится объяснять, что это не следы слез, а конденсат - влага, оседающая на холодном металле. Пора бы уже давно «прикачаться», но тошнотный комок стоит в горле - только расслабься. Он не отступает, даже когда лежишь. Голова то легчает, как воздушный шарик, то наливается тяжестью, как чугунное ядро.

Все обитатели подводной лодки делятся на «левокоечников» и «правокоечников». Последним, чьи койки у правого борта, сейчас много легче: ветер валит лодку на правый борт; «левокоечники» скатываются с коек, а «правокоечники» во время наибольшего крена лишь наваливаются на переборки. Мне повезло - у меня правый борт. Но уснуть невозможно. Голова беспрестанно ерзает на подушке: взад-вперед, вверх-вниз… Вжимаюсь ухом, как присоской. Ухо горит, надраенное штормом. Оттого что спишь урывками, кажется, что в сутках умещается неделя. Наверху что-то гулко бьет по железу. «Мостик, посмотрите, не открылась ли рубочная дверь?» - запрашивает командир из своей каюты и, не дожидаясь доклада, отправляется в центральный пост. Ко всем содроганиям корабля прислушиваешься так, будто вздрагивает твое собственное тело. Прочный корпус, объявший сталью десятки наших жизней, - единственная защита от разбушевавшейся стихии. Случись сейчас с ним что-нибудь - и никакие спасатели, никакие вертолёты, ничто нам не поможет. Гибель корабля - это наша гибель. Шлюпкам на подлодках места нет.

Глухой, стонущий удар раздаётся под полом каюты. Через несколько секунд удар повторяется, но уже в носовой части. Жалобно дребезжит лампочка в плафоне. Я прислушиваюсь. Что-то со скрежетом проносится под настилом отсека и яростно бьет в кормовую переборку. Это в аккумуляторной яме. Сорвало бак? Маловероятно. В тесноте ямы бак не будет так греметь. Удары повторяются равномерно в такт качке: дифферент на нос - удар в носу; дифферент на корму - удар в корме. Странно, что никто не реагирует. Где вахтенный? Выглядываю из каюты. - Тодор!

Выгородка за командирской каютой, где обычно сидит вахтенный электрик, пуста. Заглянул в кают-компанию - никого.

Под ногами снова загрохотало… Откинув коврик в офицерском коридоре, с трудом отрываю присосанную вытяжной вентиляцией крышку лаза в аккумуляторную яму. Пахнуло густым духом резины, мастики, антикислотной краски. Под тусклыми плафонами - чёрные ряды аккумуляторных баков, оплетенных кабелями. В узеньком проходе, уткнувшись лицом в обрешетник, лежит матрос. На чернявом затылке расплылось кровяное пятно. Тодор!

Я спрыгнул вниз, и в ту же секунду голову мою ожгло болью - что-то стремительно пронеслось мимо виска и е лязгом врезалось в носовую переборку. Я схватился за темя, с ужасом ожидая нащупать раздробленный череп, но обнаружил лишь мокрую ссадину. Стальная тележка для передвижки аккумуляторов прогромыхала поверху - по подволочным рельсам и, набирая на нарастающей крутизне скорость, долбанула в выгородку, где акустики хранили запасные блоки. Тележку эту электрики прозвали «пауком» за разлапистый вид, за то, что бегает по «потолку». Трехпудовый «паук» выждал, когда лодочный нос пошел вверх, оторвался от выгородки и покатился через всю яму в корму. «Б-ба-бах!» Качка разболтала плохо поджатые стопоры, тележка сорвалась и теперь носится по направляющим, свирепая и неукротимая, как бык Минотавр в подземном лабиринте.

Я перевернул Тодора, придерживая ему голову. Матрос слабо застонал. Жив!

- В отсеке! - заорал я, стараясь перекричать гул шторма и визг тележных колес. - В отсеке! - В овале лаза мелькнуло лицо мичмана. - Доктора - живо!

Теперь - остановить «паука». Вот он снова несется по рельсам… Я вижу клок своих волос, торчащий в зажиме, и бешеная ненависть просыпается к этой тупой беспощадной железяке. Я ненавижу её, как можно ненавидеть живое существо - подлое, жестокое. Оно подкараулило и оглушило матроса, оно только что покушалось на меня, оно убьет всякого, кто спустится в его владения.

Нечего и думать, чтобы остановить «паука» на лету - руку оторвет. Надо подстеречь его у переборки, когда, ударившись, тележка замрет на несколько секунд. Проход в корму загораживает тело Тодора. Пробираюсь в нос, держась на кренах за аккумуляторные баки и клинья, которыми они подбиты. Узенький проход плывет из-под ног, я пригибаюсь - и над головой проносится «паук». Он вминается в стальной лист выгородки так, что облетает краска. Ещё два шага, и я ухвачу врага. Но лодка задирает нос, и «паук» уползает в корму с лязгом и визгом. Удар! «Паук» замер. Замер и я, поджидая тележку у выгородки. Вот она снова трогается, набирает скорость, мчится… Хочется глубже втянуть голову: заденет череп - вдребезги… Веки сжимаются сами… В уши бьет грохот стали о сталь.

«Паук» застыл до очередного дифферента. Обхватываю тележку, ищу стопорные винты. Куда они подевались?… Вот один. Завинтить не успею, нужен ключ. Маслянистая головка болта выскальзывает из пальцев. Что это? Колесики дрогнули, сейчас покатятся. Покатились. «Паук» тащит меня за собой. Цепляюсь ногами за расклинку, за обмоточные кабели… Надо бы отпустить… Протащит по Тодору, швырнет на железо, размозжит… Ноги проваливаются в лаз нижнего яруса. Рывок - «паук» замер, хотя уклон нарастает. Я повис, как воздушный гимнаст на трапеции. Носки ботинок соскальзывают с закраины лаза. Меня снова волочит… Но стопор все же выпущен, пусть самую малость; болт царапает направляющую. Тележка замедляет бег. Останавливается. Я поджимаю второй болт. Все, Минотавр укрощен.