В 1943-м Виан еще не стал самостоятельной величиной; он делает первые шаги — и в литературе, и в джазе. В 1943–1944 годах оркестр Абади принимает участие в нескольких турнирах джазистов-любителей Франции, но пальма первенства достается не им. Зато в 1945-м их ждет грандиозный успех: на международном турнире в Брюсселе оркестр завоевывает четыре кубка и главный приз. На следующий год в Париже, на IX конкурсе джазистов, оркестр Абади получает наконец Гран-при! За ними закрепляется слава самого старого любительского оркестра, по этому случаю музыканты приклеивают себе длинные белые бороды.

В юности Борис не мечтал стать писателем. Стихи, правда, он сочинял лет с двадцати, но в семье, где любимой игрой было буриме, никто не воспринимал стихосложение всерьез. Работая в AFNOR, Борис составил сборник, который назвал “Сто сонетов”. Он включает туда сто двенадцать стихотворений и десять виртуозных сонетов-баллад, написанных в 1940–1944 годах. Сохранившийся рукописный вариант сборника украшен цветными иллюстрациями Петера Нья (он же Клод Леглиз).

В 1942-м Борис пишет для болеющей Мишель “Волшебную сказку для не вполне взрослых”, затем “Разборки по-андейски”. Мишель быстро все перепечатывает, и тексты становятся достоянием многочисленных друзей. Войдя во вкус, Виан сочиняет “Сколопендр и так далее”, позднее озаглавленный “Сколопендр и планктон”. Скучая в своей конторе, составляет “Стандартизированный перечень ругательств среднего француза”.

Одним из первых слушателей “Сколопендра” стал Жан Ростан. (Этот известный французский биолог, сын драматурга Эдмона Ростана, жил в своем имении по соседству с “Фовет” и охотно позволял своим детям дружить с молодыми Вианами). Он настолько благосклонно отнесся к виановскому юмору, что передал рукопись уже очень известному Раймону Кено, своему другу. Мастер пародии, вербальных игр и черного юмора сразу полюбил и книжку, и ее автора и предложил “Сколопендра” к публикации в издательстве “Галлимар”, где служил литературным консультантом.

В ноябре 1944-го случилось несчастье. В имение Вианов забрались ночные грабители. Услышав шум, на лестницу вышел отец. Прогремел выстрел. Поль Виан был убит наповал. Счастливая жизнь его семейства кончилась. Вилла пошла с молотка. Борис и Мишель перебрались на улицу Фобур-Пуассоньер, в квартиру родителей Мишель, и делили ее с сильно пьющим Клодом Леглизом, а в дальнейшем — с парализованной мадам Леглиз. Перед тем как навсегда покинуть “Фовет”, Борис заперся в танцевальном зале, который в далекие счастливые времена построил его отец, и долго играл там один на трубе.

Когда человеку в реальном мире плохо, он сочиняет себе другой мир. Не потому ли Борис все больше и охотней пишет? Из-под его пера появляются первые новеллы. Публиковать их Виан не стремится. Мишель их перепечатывает. Кено, возможно, читает. Во всяком случае, с его подачи Виан заключает с “Галлимаром” договор на сборник рассказов “Часики с подвохом”. Но эта затея так ничем и не кончится.

В феврале 1946-го Виан перешел наконец из ненавистного AFNOR в Государственное управление бумажной промышленности, куда устроил его Клод Леон. Но и там Борису не сиделось спокойно: он все время что-то писал и с загадочным видом прятал. Даже Мишель была не в курсе. Через пару месяцев выяснилось, что Виан сочинил новый роман. Это была ныне знаменитая “Пена дней”. Мишель рыдала, перепечатывая текст. А Борис надеялся получить за него премию “Плеяды” от издательства “Галлимар”. Но судьба оказалась благосклонной к другому автору: премию присудили поэту Жану Грожану. Виан, разумеется, отвел потом душу и насочинял про своих обидчиков таких легенд, что теперь они скорее известны как его персонажи, нежели как поэты и литераторы.

В марте 1946-го Кено представил Виана Симоне де Бовуар. Знаменательная встреча произошла в баре гостиницы “Пон руаяль”. Поначалу Симона держала себя настороженно и недоверчиво; она отметила, что Виан с удовольствием слушает самого себя и любит шокировать окружающих парадоксальными утверждениями, к тому же бравирует своей аполитичностью. Впрочем, ко второй встрече, когда она прочла “Сколопендра” и наслушалась о “Пене дней”, лед растаял. Вскоре на “торто-пирожной вечеринке” у Бориса и Мишель новые друзья проговорили на кухне всю ночь напролет. Потом в Париж из Соединенных Штатов вернулся Сартр, и Симона с гордостью “подарила” ему очаровательную пару: талантливого молодого писателя-джазиста и его прелестную молчаливую жену, пишущую о кино. Правда, к Мишель Симона долго еще присматривалась, находя ее скучной и пресной. Сартр же оценил ее иначе. Мишель и в самом деле говорила мало — ее забивал Борис, — зато обладала редким талантом слушать.

Виан был в самом расцвете своих творческих сил; он много знал, великолепно рассказывал, мог часами говорить о джазе и Америке, которую изучил по книгам. Он со всеми держался дружески-сердечно, но независимо, был уверен в себе и уже заявлял: “Я не рассуждаю о литературе, я ее делаю”.

Журнал “Тан модерн”, провозвестник экзистенциалистской мысли, распахнул перед Вианом свои страницы. Сартр даже специально открыл новую рубрику: “Хроники лжеца”. Главной задачей хроникера было развлекать читателя и, не говоря ни слова правды, прозрачно намекать на реальные события — то, что Борису лучше всего удавалось. “Лжец” острил по поводу несуществующих фильмов, подтрунивал над популярностью кинозвезд и знаменитостей, сочинял невесть что про Америку. За год с небольшим Виан написал для “Тан модерн” пять хроник и одну статью (правда, опубликовано было не все); кроме того, на страницах журнала увидели свет отдельные главы “Пены дней” и новелла “Мурашки”, полюбившаяся Сартру своей антивоенной идеей и кровавым юмором.

День Бориса начинался обычно с присутствия в Управлении бумажной промышленности, где украдкой от начальства и Клода Леона, который сидел напротив, он писал “Осень в Пекине”. Вечера после восьмичасового рабочего дня были сплошь заняты выступлениями в ресторанах и кафе — теперь уже в самом популярном квартале Парижа, Сен-Жермен-де-Пре. Дома Виан постоянно что-то мастерил, по ночам (когда не мог спать из-за сердечных приступов) писал статьи для журналов, переводил. Нередко ему помогала Мишель. Борис торопился все успеть. “Каторжник — не тот, кто работает по принуждению, а кто не делает того, что обязан делать”, — записано в его дневнике. С окружающими он тем не менее оставался весел и приветлив, не умел отказывать, когда о чем-то просили. Говорят, у него была особая манера дружить: каждый был уверен, что именно его отношения с Борисом окрашены каким-то неповторимым теплом и смыслом. Он жил и дружил взахлеб.

За что бы Виан ни брался, он все делал талантливо и немного не так, как все. Это создавало его индивидуальный стиль. Вот пример: в декабре 1946-го литературный журнал “Нувель ревю франсез” организовал в галерее “Плеяды” выставку картин и рисунков французских писателей. “Если вы умеете писать, значит, умеете и рисовать”, — гласил девиз. Галерея заполучила рисунки и картины Верлена, Аполлинера, Арагона, Бодлера, Кено и других. Кено предложил участвовать Виану. И вот за несколько недель Борис, никогда не державший в руках кисти, написал специально для выставки с полдюжины картин. Это удивительно, но в них соблюдены законы композиции, есть глубина пространства, бинокулярная перспектива, движение… Все уравновешенно, значимо, талантливо. Правда, из шести работ галерея приняла только одну: “Железных человечков”.

К этому же времени относятся первые киноопыты Бориса: вместе с оркестром Клода Абади он снимается в фильме “Мадам и ее любовник”. Как музыкант-джазист Виан становится все более популярен, чему немало способствует слава Сен-Жермен-де-Пре.

Об этом квартале, где бурлит светская жизнь, ходят легенды. Именно там они рождаются легче всего. Потому что легенды во Франции создаются для того, чтобы в них участвовать. Сен-Жермен-де-Пре — один из центральных кварталов Парижа, расположенный на левом берегу Сены. В 30-е годы парижане творческих профессий, до того предпочитавшие Монмартр, затем Елисейские поля и Монпарнас, облюбовали сен-жерменские бистро и кафе для встреч и общения. Это перемещение отчасти объяснялось тем, что здесь, по соседству с Латинским кварталом, расположились переплетные мастерские, книжные магазины и солидные издательства, такие, как “Грассе”, “Сток”, “Фламмарион”, “Галлимар”. Некоторые писатели даже снимали квартиры в этом районе. На улице Дофин жил одно время Жак Превер, на улице Бонапарт — Сартр, на улице Сен-Бенуа — Маргерит Дюрас. Еще там проживали Робер Деснос, Раймон Кено, Леон-Поль Фарг и другие.