"Пробовали другие: мерили Антонову посуду и вдоль и поперек. И аршинчиком и шнурочком. Потом по этой мерке и делали. Все, кажись, так! Пошел в море - не то! Так и не знал никто, в чем секрет.

- Талант имеет в руке, - говорили рыбаки".

В этой же книге изображен Житковым и другой плотник, тоже с "талантом в руке", не очаковский - архангельский мастер.

"Поглядел плотник... место, где избу ставить. Глазом прикинул, и уж все у него в голове. Вся изба в голове стоит, вся по бревнышку: и что куда пойдет, и где окно, где дверь, и где печь станет, и как стропилья лягут, и все бабьи угодья взял в расчет. Живая изба у него в голове". Ведь это только художник видит свое создание въяве, все оно у него "в голове стоит" еще до того, как оно родилось во плоти... И тот капитан, что "спиной чувствовал" гряды скал под днищем своего парохода, и те никому не известные, незаметные люди, которые строили яхту "Мираж" и создали ее "жаркой любовью", тоже были на свой лад творцами, художниками - недаром об этих простых тружениках Житков написал почти теми же словами, что и о прославленном творце, Бенвенуто Челлини: "любил жаркой рукой взять воск и лепить из него живую красоту" - ведь это та же "умная рука" простого очаковского плотника Антона, которая "сама уж ворочает куда надо".

Неуважения к труду, надругательства над трудом и человеком труда, неуважения ко всякому мастерству и умению Житков никому не прощает. Его отрицательные герои - это те, кто попирает умение и усилия других. Тунеядцев, наживающихся на чужом труде, Житков изображает с отвращением; отвратительны сытые купцы, губернатор, графиня, барские холуи (из рассказа "С Новым годом!"), отвратительны колонизаторы, попирающие труд и человеческое достоинство китайцев (из рассказа "Урок географии"), отвратителен продажный, желающий нажиться на гибели парохода капитан (из рассказа "Погибель") - "толстенький человек, ядовитый, грязненький. Глазки навыкате. Он ими вовсе не глядел в лицо..."

Неуважения к труду Житков не прощает даже и в том случае, когда речь идет не о людях, а о животных. Рассказ "Про слона" кончается так:

"Прямо стыдно рассказывать, что мы тут увидели. Слоны с лесных разработок таскали... бревна к речке. В одном месте у дороги - два дерева по бокам, да так, что слону с бревном не пройти. Слон дойдет до этого места, опустит бревно на землю, подвернет колени, подвернет хобот и самым носом, самым корнем хобота толкает бревно вперед... Ползет и пихает... Видно, как трудно ему на коленях ползти...

Их было восемь - всех слонов-носильщиков, - и каждому приходилось пихать бревно носом: люди не хотели спилить те два дерева, что стояли на дороге".

Житкову "стыдно рассказывать" о таком неуважении к труду.

Когда же речь идет о неуважении к труду человека, к труду творческому, Житков испытывает не только стыд, но и ненависть.

Ненависть эта вполне закономерна. В произведениях Житкова воплощена мечта, которая и придает им могучую воспитательную силу: мечта о человеке будущего. Кем он может быть - он, человек свободного коммунистического общества, - если не человеком-творцом? Повести и рассказы Житкова живы этой мечтой, проникнуты ею - вот отчего они обращены в будущее, даже те, в которых говорится о прошлом. И вот отчего у Житкова нет врага более ненавистного, чем человек, лишенный воображения, не верующий в творческий труд; такой человек - враг Житкова, враг человека-творца. Житков неутомимо разоблачает его, умея найти его не только в прошлом, но и в нашем, социалистическом обществе.

Конфликту между людьми-творцами и теми, кто ненавидит всякую дерзкую новую мысль, посвящены многие книги Житкова.

О творческой фантазии Житков размышлял еще в самом начале своего писательского пути. Так, 19 мая 1924 года он писал племяннику:

"Не будь фантазии - всему стоп. Все-таки аэроплан создал "летающий конь" арабских сказок, омоложение - ведьмы и Гёте, подводную лодку - Жюль Верн, и гораздо важнее придумать идею, самую безумную, чем те средства, которыми она осуществится. В арабской сказке есть трубочка, в которую на любом расстоянии можешь увидеть, что в любой части света делается. Не за горами уж это время, когда будет беспроволочная передача изображенья".

В сущности, на тему того же письма, о власти, о силе творческой фантазии, написана книга Житкова "Каменная печать" - книга об изобретателе литографического печатания.

"Все в нем,- говорит Житков, изображая состояние творческого подъема, испытываемого изобретателем, - взгляд, догадка, глаза, слух, обоняние, даже чутье к запаху краски, - все насторожилось, накалилось. И в такие минуты человек видит то, чего обычно не замечает. Ум молниеносно делает выводы, и человек сам не знает и не помнит, как он пришел к заключению - неоспоримому заключению, за которое готов отвечать головой.

Люди сами не знают, какая сила в них таится, и сами потом удивляются на себя, когда вспоминают момент озарения, подъема".

О творческой фантазии, переделывающей мир, о людях, умеющих воплотить фантазию в жизнь, написан очерк Житкова "Чудаки". Это рассказ для маленьких, и потому тут главную роль играют картинки и нет ни фамилий ученых, ни исторических дат, ни таких трудных слов, как "озарение". Но победа творческого труда над косностью и неверием в мощь человека изображена в этой книге вполне осязательно. Житков рассказывает, что однажды, 125 лет назад, в журнале появилась интересная картинка: огромный воздушный шар, к которому подвешена огромная лодка. Разглядывая рисунок, одни говорили:

"- Вот здорово! Вот где бы пожить! А главное - лечу, куда хочу. И нечего бояться: сядешь на землю - не провалишься, а в море опустишься тоже не беда: внизу корабль, на нем и поплывешь по морю. Есть парашют, чтобы тихонько спустить на землю пассажира. Есть и маленький шарик, - он как спасательная лодка при корабле.

Разглядывали и каждому окошечку радовались.

А другие говорили:

- Хи-хи, вот так чудаки! Их надувают, а они облизываются. Это враки, выдумки, и никогда этого не может быть.

Эти люди кулаком стукали по рисунку. Плевали в сторону и уходили вон.

А прошло время, вывелись у этих детей внуки. Стоят внуки на площади, заломили головы, слезы из глаз идут, глядят вверх на блестящую сигару. Под сигарой домик приделан. А там и окошечки, и моторчики, и кухня, и уборная, умывальничек, зеркальца и креслица, а на столе, говорят, там и цветочки поставлены.

Вот где бы пожить!

Глядят внуки и дедушке показывают:

- Гляди-ка: вот они, чудаки-то!

А сигара рычит в небе и ходит над городом кругами. А в сигаре люди сидят и говорят:

- Летим, куда хотим".

Есть у Житкова повесть, в которой противопоставление творцов и мечтателей людям с плоскими умами, с пустыми душами доведено до страшной остроты. И противопоставление это сделано не в обобщенной, не в условной, отвлеченной форме, как в очерке "Чудаки", а конкретно, в образах живых людей, в конкретной исторической действительности. Эксплуататорские классы в Советской стране уничтожены, но живут еще среди нас люди, сохранившие психологию тунеядцев, органически ненавидящие творчество и творцов, - о них и написана книга Житкова. Я имею в виду незаконченную и ненапечатанную повесть "Без совести". Житков писал ее семь лет - с 1929 по 1936 год. Задумана она была как произведение для детей, но негодяй, изображенный в повести, с каждой страницей превращался в такое циническое и грязное чудовище, что даже Житков, смело вводивший в свои рассказы для детей острый жизненный материал, постепенно перестал считать свою повесть детской. Содержание ее таково. Советский изобретатель инженер Камкин, человек гениальный, изобрел аппарат, который мог летать на огромной высоте, просверливать насквозь горы, внедряться в землю, опускаться на дно моря. Чертеж аппарата попал в руки отъявленному негодяю, громиле; тот, приняв участие в ограблении банка, бежит за границу, в Германию, строит аппарат и употребляет это техническое чудо не на благо человечества, как мечтал инженер Камкин, а на совершение всевозможных злодейств: он разрушает города, похищает и сбрасывает с высоты женщин, протыкает насквозь слонов, давит их, как тараканов, и т. д. Однако, хотя эти злодейства и велики, ни одно из чудовищных преступлений, описанных автором, не производит на читателя такого действия, как разговор между гениальным изобретателем, забывающим еду и сон для вдохновенной работы, и человеком "без совести", ненавидящим творческий труд советских людей, презирающим изобретателя, поглощенного творчеством.