— Повесить на сухой вербе!

— На кол его! Он ведь хотел Арсена посадить!

— Четвертовать!..

И ни слова, ни звука в защиту. Толпа клокотала от гнева. Наиболее горячие выхватили сабли — хотели немедленно расправиться с изменником.

Тогда Серко поднял булаву. Шум утих. Наступила тишина.

Кошевой шагнул вперёд, снял перед товариством шапку. Голос его звучал сурово — каждое слово словно вылито из меди.

— Братья, атаманы, молодцы, славное низовое товариство! Знаменательный у нас сегодня день: благодаря казаку Шевчику и вашему мужеству мы одержали славную викторию и спасли мать нашу — Сечь! Мы показали и туркам, и татарам, что сила наша неодолима, что верные сыны отчизны — казаки запорожские и на сей раз, как и всегда в прошлом, не жалея живота своего, отстояли землю родную и честь свою, а захватчиков покарали и вечному позору предали! И ни один из вас не прятался за печкой от смертельной опасности, а храбро бился с врагами. Честь и слава на веки вечные вам, рыцари непобедимые!

— Честь и слава нашему батьке кошевому!

— Слава Серко! Хотим, чтоб и дальше был кошевым!

— Серко! Серко! Слава Ганнибалу украинскому!

Снова пришлось кошевому поднять вверх булаву, чтобы восстановить на площади тишину.

— Спасибо, братья, за честь! Но выборы кошевого рада старшин назначила на послезавтра. Вот тогда вы и выберете того, кого сочтёте достойным. А сейчас не об этом речь. Тяжело нам в такой счастливый день сознавать, что встречаются ещё такие выродки, как Чернобай. Не хотелось бы омрачать наш светлый день судом над ним. Но придётся. Чтобы ни одной паршивой овцы в отаре нашей не было… Вижу — у всех у нас одно решение, одна мысль: смерть мерзкому псу, вечный позор предателю!

Запорожцы снова в один голос закричали:

— Смерть!

— Позор!.. Кончать его!..

Многие вновь выхватили сабли, и они засверкали на ярком морозном солнце.

Серко повысил голос:

— Нет, братья, так негоже! Правильно, наверно, придумал Шевчик, вот он что-то шепчет… Ему мы сегодня обязаны честью и жизнью, так пусть будет так, как он скажет… Выходи сюда, Шевчик, герой наш, скажи товариству, что думаешь!

Встал дед Шевчик рядом с кошевым. Маленький, в латаной свитке, с большой овечьей шапкой на голове. Лицо как сушёная груша — коричневое и сморщенное. В другое время он мог бы показаться смешным, но сейчас никто из казаков такое и помыслить не мог. Шевчик откашлялся в ладошку, поднял голову и сказал:

— Браты, славные казаки сечевые, вот что дурная моя голова надумала, послушайте!.. Никогда не бывало так, чтобы прощали мы предателей. А такого, как Чернобай, не было ещё на земле нашей! Он продавал басурманам цвет народа нашего — дочерей наших! Он хотел убить страшной смертью запорожского рыцаря славного Арсена Звенигору! А теперь ещё имел злой умысел: вместе с турками и татарами уничтожить нашу мать — Сечь Запорожскую и всех нас погубить!.. Так пусть и в пекло вместе с друзьями своими определяется, с теми, что лежат нашими саблями порубленные на снегу!.. Мы их будем в Днепр под лёд спускать… Пусть и он плывёт подо льдом с ними до самого моря, а там, если чёрная душа его пожелает, хоть и до самого султана в гости! Привяжем его к какому-нибудь янычару да и пустим в прорубь!..

— Ай да, Шевчик! Правильно придумал!

— Вот так дед! Вот это голова!

Шевчик за всю свою долгую, но полную невзгод жизнь не привык к всеобщему вниманию, к таким похвалам, и он смутился, шмыгнул в толпу.

Чернобай зло поблёскивал глазами из-под рыжих бровей. Руки его дрожали, губы закусил до крови. Он порывался что-то сказать, но не мог разжать судорожно стиснутые зубы и сквозь них вылетало только глухое рычание. Он стал медленно пятиться назад, пока спиной не упёрся в стену. Его схватили сильные, твёрдые руки и потащили на площадь.

Звенигора показал на замёрзший труп Гамида.

— К этому и вяжите! Они друг друга стоят!

Чернобай выкатил налитые кровью глаза, что есть силы упёрся ногами в жёсткий снег. Метелица ударом наотмашь сбил его на землю, прижал коленом к задубевшему телу спахии. Казаки быстро связали живого с мёртвым крепкой верёвкой. Молодой запорожец подскакал на коне, запряжённом в постромки. Секач ухватил валек, накинул на крюк петлю верёвки, крикнул:

— Вйо!

Конь дёрнул — с треском оторвал примёрзший к земле труп Гамида, поволок к воротам вместе с привязанным к нему предателем. Чернобай как-то высвободил из-под веревки руку, стал хвататься ею за шероховатый снег, сдирая до крови кожу, закричал дико:

— А-а-а!..

Метелица перекрестился, плюнул:

— Собаке — собачья смерть!..

Прошло три дня. Всходило холодное зимнее солнце. После сечевой рады, которая снова избрала кошевым Ивана Серко, запорожцы долго, за полночь, пили, гуляли, веселились вовсю и теперь спали по куреням как убитые. В утренней тишине громко заскрипели петли крепостных ворот. Они открывались медленно, словно нехотя. Из них выехали три всадника: Звенигора, Роман и Ненко. Да, Ненко!.. Он навсегда распрощался с именем Сафар-бея и ехал начинать новую жизнь. Ненко плохо представлял, как это будет, однако твёрдо знал, что возврат к старому невозможен, как невозможно вернуться во вчерашний день.

Всадники миновали сечевую слободку, что начинала куриться лёгкими утренними дымками, миновали широкую слободскую площадь, на которой высился красивый посольский дом, и по крутому берегу Чертомлыка поскакали в безбрежную белую степь…