Все это, повторяем, одна из рабочих гипотез. Но у гипотез есть своя скрытая и очень опасная для нашего дела логика: приняв одну из них за рабочую, мы совершаем некоторое насилие над собой и заставляем себя забыть о ее первоначальной ущербности (поскольку всякая гипотеза ущербна — иначе это уже не гипотеза), в дальнейшем же след этого насилия в сознании может полностью стереться.

Таким насилием над собой в данном случае является необходимость принять на веру, что убийца Людмилы Ивановны был человеком случайным. Для детективного романа, где, по идее, должна торжествовать закономерность, случайный убийца, появившийся где-то на последней странице, — признак умственного бессилия автора, что у читателя вызывает совершенно справедливое разочарование. В реальной же практике мы сталкиваемся с таким оборотом расследования довольно часто. И все же внутренним сопротивлением гипотезе о мелком квартирном жулике, решившемся на убийство, нельзя пренебрегать.

Попробуем разобраться, что нам мешало пойти на поводу у гипотезы о случайном постояльце.

Классическое, ставшее уже общепризнанным представление о крайней редкости перехода преступника из одной категории в другую — даже ввиду внезапно открывшихся широких возможностей, осуществление которых, однако, лежит за пределами «компетенции» данного типа. Мелкий квартирный жулик должен действовать как мелкий квартирный жулик (а постоялец Ильи Кузьмича, если он был случайным, не мог быть ничем иным, как только мелким квартирным жуликом): преступная психика крайне консервативна, и вся ее приспособляемость, нередко поразительная, лежит в пределах заданного стереотипа. Отсюда — «почерк» как надежная, хотя и не абсолютная, улика.

В том случае, если «постоялец» действовал в рамках своего стереотипа (то есть пошел на привычную мелкую квартирную кражу, которая лишь случайно привела к убийству), недостоверным кажется изменение его планов в такой неясной ситуации. Поставив целью обокрасть хозяина, «постоялец» имеет возможность заранее изучить обстановку, дверные запоры, характер своей жертвы и лишний раз удостовериться, что «хозяин» не побежит в милицию с жалобой фактически на самого себя. Переключившись же на Гиндину, преступник обрекал себя на действия вслепую и без всяких гарантий. Словесного побуждения, которое мог сделать разговорчивый старик, для такого риска маловато. Специфика преступной профессии «постояльца» именно в том и состоит, что он имеет возможность предварительно прикинуть на глазок благосостояние своей жертвы.

Итак, случайность фигуры «квартиранта» вызывала у нас сомнение. И это мешало нам до сих пор рассматривать гипотезу «квартиранта» всерьез, хотя эта гипотеза была хороша уже тем, что начисто снимала проблему пресловутой стальной палки: приняв у себя постояльца, Илья, Кузьмич должен был (именно должен был) заложить дверь на палку и доказать тем самым, что все в квартире свои и никаких посторонних не ожидается. Оговорка Ильи Кузьмича заставила нас заняться этой гипотезой вплотную.

В конце концов, фигура постояльца могла и не быть случайной: но в этом случае не Тихонов искал постояльца, а постоялец его искал.

Мы не стали торопить события: Илья Кузьмич сам натолкнул нас на мысль о «квартиранте» (боясь, очевидно, что его вынудят в этом признаться) и теперь, по логике характера, если ему было что рассказать, должен был сам к нам прийти.

Так оно и случилось. Буквально на следующий день Илья Кузьмич изъявил желание внести в свои показания добровольные коррективы.

Илья Кузьмич Тихонов. Мне скоро семьдесят. Судите, казните — ничего не боюсь. Виновен — значит, виновен. Да, был у меня приезжий, пожалел я человека, приютил. Не говорил — потому что полагал, что к делу это касательства не имеет. Гуляючи, мимо метро проходил, вижу — человек на меня глядит, и лицо у него беспокойное. Саквояжик в руках, да… и одет по-приезжему. Вам, наверно, все уши прожужжали, что Тихонов такими делами промышляет, только я решительно подобную клевету отметаю и прошу занести это в протокол. Бывает, что кого и пущу, и не вижу в этом ничего противозаконного. Не на улице же ночевать человеку! Ну, спросил он меня, как проехать к ближайшей гостинице. Объяснил я ему, а потом говорю: «Номер вряд ли найдете, лучше частным порядком устроиться. Знакомых-то нету в Москве?» — «Нету, — отвечает, — если вас не считать». Постояли, посмеялись. Предложил я ему, «Что ж, — говорит, — это выход. До утра перебьюсь, а там будет видно». Про клопов еще спросил. Знал бы я, какой оборот дело примет, разве стал бы связываться? В квартиру вошли не таясь, Людмилу Ивановну в коридоре видели. Ну да, конечно, теперь она для вас не авторитет. Ничего он про нее не расспрашивал и вообще соседями не интересовался. Лег под одеяло, накрылся с головой и заснул как убитый. Ну а я — сами знаете, какой у стариков сон. То один глаз задергается, то другой застучит, то в боку заколет, то спину заломит, так всю ночь, бывает, и кувыркаешься. Нет, во сне он не храпел, человек деликатный. Тихо спал, как сурок, и на том же боку проснулся. Так бандиты не спят, вы уж меня извините. В половине восьмого я его разбудил, он еще побрился электрической бритвой, в ванную сходил, все как полагается. Попрощался со мной за руку и уехал в министерство по делам, больше мы и не виделись. Внешность — пожалуйста, хоть до нижнего белья могу описать. Он как пришел — сразу спать попросился. Я ему чистые простыни постелил, и он как лег, так до утра и не просыпался. Не просыпался, говорю я вам, и сколько вы меня ни допрашивайте — не просыпался, и все. Я, слава богу, из ума не выжил, понимаю, к чему дело идет. Ну как же: все у меня записано. Паспорт он мне свой показал, я оттуда данные переписал у него на глазах, он еще похвалил меня за осторожность. «Правильно, — говорит, — Илья Кузьмич, людям незнакомым доверять особо не следует». Вы его в два счета разыскать можете. Зовут Сергей Сергеич, фамилия Пастухов, год рождения 1915-й, прописан постоянно в городе Кургане. И не путайте вы в это дело приличного человека. Я вам говорю: либо Герка, либо Колька, а уж мою-то непричастность Сергей Сергеич докажет. Не хотел я беспокоить человека, да, видно, придется. Что, я, уголовников не видал? Насмотрелся, слава богу. И глаза у них волчьи, и повадки звериные…

Гражданин Пастухов Сергей Сергеевич (1915 года рождения) никаким образом не мог подтвердить алиби Ильи Кузьмича, поскольку лиц с такими данными в городе Кургане не значилось. Заодно выяснилось, что паспорт этой серии и с этим номером нигде и никогда никакому Пастухову не выдавался.

Надо отдать должное Илье Кузьмичу: память у него оказалась изрядная. При его живейшем участии наши специалисты составили убедительный фотопортрет «постояльца». Пожилой худощавый мужчина лет пятидесяти пяти, рост средний, глаза светло-серые, с набрякшими веками, волосы коротко подстриженные, густые, «тоже серые», с мелкой частой сединой. Лицо продолговатое, даже длинное, «интеллигентное», бледное. Длиннозуб, горбонос, усов и бороды не имеет. Брови густые, взгляд быстрый, острый, голос тихий, пришепетывает. Серый костюм, довольно дорогой, плащ цвета беж, коричневая летняя шляпа. Чемоданчик на «молнии», под змеиную кожу. Ботинки черные, слегка потрепанные. Короче, вполне приличный человек.

Тихонов. Ну, что я вам буду теперь говорить? Бесполезно это все, как я понимаю. Я вам одно, а вы свою линию клоните. Вот и выходит, будто я вас в заблуждение ввожу. Не знаю, не верю, не укладывается в голове, хоть убейте. Однофамильца надо искать. Пастухов — фамилия частая. Не мог он такого ничего совершить. Да вы сами посудите: придуши он меня — и три дня не хватились бы. А взять что с меня, что с Людмилы Ивановны— нечего. Разговорчивый такой, начитанный. О политике много знает. Мы в метро с ним беседовали.

Переубедить Илью Кузьмича было трудно, да мы такой цели и не преследовали. Довольно и того, что мы выяснили: в час преступления в квартире находился посторонний человек, да еще с фальшивым паспортом. И этого человека никто, кроме Тихонова, не видел. Вопрос о том, видела ли «постояльца» Людмила Ивановна, мы оставили пока без рассмотрения. Возможно, Тихонов убежденно лжесвидетельствовал: ему хотелось лишний раз показать, что «Пастухов» не имеет никакого отношения к Гиндиной. В своей последней беседе с дочерью Людмила Ивановна ни словом не обмолвилась о присутствии в квартире постороннего. Впрочем, это еще не доказывает, что Илья Кузьмич лжет: если Гиндина знала о том, что Тихонов берет постояльцев, этот факт мог показаться ей заурядным- Если же не знала — тем более не могла предполагать, что незнакомец, встреченный ею в коридоре, останется у Тихонова до позднего вечера. (Пахомовы о постояльцах определенно не знали.) Илья Кузьмич откровенно рассчитывал на то, что ни подтверждения, ни опровержения мы от Людмилы Ивановны уже не получим. Но независимо от этого у нас были основания предполагать, что «постоялец» имеет самое непосредственное отношение к преступлению. Нам представлялось маловероятным, чтобы в одной квартире в час убийства оказалось сразу два преступника: один — убийца, другой — случайный постоялец, назвавшийся чужим именем. Гипотеза «однофамильца» имела смысл только для Ильи Кузьмича: ему теперь, собственно, ничего и не оставалось, как настаивать на невиновности, своего постояльца.