Ужин проходил в большой комнате, окна которой выходили на север и запад. Свежий ветер слабо колыхал у потолка тяжелые шторы. У самого стола рядом с Деворой стоял раб, тоже одетый во все белое. Он готов был выполнить любое указание хозяйки.

— Мне удалось достать три перепелки. Я взял их с блюда там… внизу, — прошептал раб, которого звали Авраам, а потом наклонился к девушке и продолжил: — Тушеные в вине, они имеют удивительный вкус. Их специально откармливали кузнечиками и простоквашей.

Девора слегка покраснела, словно то, что сказал Авраам, действительно имело большое значение. Она кивнула головой, давая понять, что удовлетворена, а потом громко спросила:

— А какая у нас сегодня рыба?

Авраам скорчил грустную гримасу:

— Рыбу не приготовили. Но, может быть, мне удастся достать немного лобана у тех, кто сидит там внизу. И еще барабульку в креветочном соусе. Они сегодня на редкость удались, хозяйка.

Девора покачала головой:

— Я не хочу ждать и не хочу подбирать крошки со стола моего отца. А что приготовлено специально для нас?

Раб вышел и тут же появился вновь, неся великолепные блюда. После пухлых румяных перепелок была подана тарелка, выложенная невероятно аппетитными кусками козлятины и рисом, припудренным ароматным ячменем. В середине блюда возвышалась горка каперсов[28], украшенная роскошными листьями свежего шпината. Затем подали яйца, сваренные в тминном соусе, козий сыр, айвовый джем и корзину нежнейших персиков. На протяжении всего ужина все три чаши на столе не минуты не оставались пустыми. За этим внимательно следил раб, то и дело подливая вкусное медовое вино, которое называлось мульсом.

Василий, предупрежденный о больших возможностях тетки, не удивился, когда она накинулась на еду, пробуя все блюда подряд и не отдавая предпочтения ничему конкретно. У Василия и Деворы тоже был хороший аппетит, свойственный всем молодым, и они старались не слишком отставать от прожорливой родственницы. Но вот наступил поздний вечер, было подано последнее блюдо, а затем появились полотенца и теплая вода. Азазия, и без того молчаливая, теперь совсем помрачнела, и молодые люди покинули ее, пересев к северному окну, из которого можно было наблюдать прекрасный закат, окрасивший крышу Храма в необычайно яркий багрово-золотистый цвет. Неожиданно до них донесся далекий, но очень отчетливый звук труб, в которые дули священники Храма, сообщая всем об окончании дня.

— Я слышу этот звук каждый день, но он волнует меня, как в первый раз, — сказала Девора, прислушиваясь. Ты знаком с нашими обычаями?

— Очень мало — и, если честно, я их побаиваюсь.

— Это звучат бараньи рога. Разогрев над огнем, их выгибают так, чтобы звук стал невероятно мощным. Их прячут от всех, и даже когда священники берут их в руки, чтобы возвестить о конце дня, то всегда прикрывают их чем-нибудь. Так происходит со всеми предметами культа — они всегда спрятаны, никто не имеет права смотреть на них. А знаешь ли ты, что к платью главного священника прикреплены специальные колокольчики? Знаешь для чего? Люди слышат их звон и поспешно отворачиваются. Да… в наших обычаях много таинственного.

— Да, я заметил это. К тому же есть один вопрос, который никто никогда не задает…

Девора посерьезнела:

— Я не боюсь на него ответить. Ты спрашиваешь себя, христианка ли я? Да, конечно, я христианка. Меня с детства научили верить в Иисуса Христа. Мать, которая умерла, когда я была совсем маленькой, научила меня говорить Иисус раньше, чем avva или imma, а потом отнесла меня к дедушке, чтобы он услышал, как я произношу Его имя. Уже тогда дедушка казался мне очень старым, борода его была совершенно седой, а глаза окружали добрые морщинки. Когда он услышал, как я произношу Иисус, он даже расплакался. — Девора воровато оглянулась, чтобы удостовериться, что поблизости нет никого из слуг или рабов, а толстая тетя не подслушивает их разговор. — Все сегодняшние гости отца — священники из Храма. Пришел самый главный из них, все его друзья и соратники. Думаю, что именно сейчас они обсуждают меры предосторожности, который собираются предпринять в связи с приездом Павла в Иерусалим. Тебе не кажется странным и ужасным, что подобные разговоры ведутся именно в доме Иосифа Аримафейского? — девушка говорила очень печально, но неожиданно, подперев подбородок кулачком, улыбнулась. — Кажется, мы с тобой сегодня слишком серьезны. Мы только и делаем, что говорим о грустном. Знаешь, я даже ни разу не видела, как ты улыбаешься.

— Неужели у меня такой угрюмый вид?

— Нет, скорее серьезный. Но это неудивительно после того, что тебе пришлось пережить.

— Давай заключим договор, — предложил Василий. — Мы пообещаем друг другу часто улыбаться. Ну, например, не реже, чем раз в полчаса. Ну, как ты на это смотришь?

— Для начала совсем неплохо. А если нам удастся познакомиться поближе, то мы будем улыбаться еще чаще. Мне кажется, что тогда мы могли бы даже смеяться!

И Девора встряхнула головой, отчего ее косички смешно затрепетали. И, словно подтверждая договор, улыбнулась такой широкой улыбкой, что ее лицо все засветилось.

— Очаровательная картинка, — неожиданно раздался голос от двери.

Молодые люди оглянулись и увидели на пороге Адама-бен-Ахера. Он был весь в пыли и имел такой усталый вид, что Василий даже удивился, потому что ему до сих пор казалось, что силы караванщика неистощимы.

— Можно подумать, что я попал в тесный семейный круг. Вот вы двое и эта старая Азазия, которая, как всегда, объелась, а теперь с трудом приходит в себя после ужина. Насколько я могу судить, вы как раз обсуждаете работу, которую этот молодой гений выполняет для хозяина?

— Вовсе нет, — возразила Девора. — Мы даже и не думали об этом говорить.

— Ах, вот как! Молодой гений отдыхает после тяжелых трудов! Что-то в этом роде я и ожидал. В чем, в чем, а в отдыхе этим грекам нет равных. И как обычно, впрочем, совершенно случайно, они оказываются в компании красивой женщины.

— Бюст уже закончен, можно приступать к отливке, — зло ответил Василий.

— Надо же! Вот это да… вот это хорошая новость! — Адам-бен-Ахер повернулся к Деворе: — Ты не могла бы на некоторое время отвлечься от того, что тебе рассказывает этот недокормленный Аполлон, и послушать то, что я делал в последние дни? Я сопровождал одно очень важное лицо и довел его до самых ворот Иерусалима.

— Я знаю, — отозвалась Девора. — Ты говоришь о Павле.

— Да, именно о нем, об этом еврее, который отдает все свои силы на то, чтобы уничтожить Закон Моисея. Он такой же суровый и непримиримый — и по характеру, и по виду, только стал менее разговорчивым. Я сопровождал его от самой Кесарии, где он жил у Филиппа. Должно быть, там что-то произошло, потому что Павел явно старается придержать свой язык. — Тут Адам-бен-Ахер откинул голову и громко расхохотался. — Мне удалось вставить несколько слов, что случается довольно редко, когда находишься рядом с Павлом. Но, естественно, он не прислушался ни к одному из тех слов, что я сказал.

Несмотря на смех, Адам был явно чем-то расстроен. Его маленькие злые глаза прыгали с одного молодого лица на другое, лихорадочно пытаясь определить, насколько далеко зашли отношения между Деворой и Василием. Глядя на Василия, он еще больше мрачнел, словно хотел крикнуть: «Ну что, проклятый язычник, добился своего!»

— Ты привел его сюда? — спросила Девора.

Адам раздраженно хмыкнул.

— Лучше бы я привел голодных кровожадных львов. Кажется, у него были какие-то планы и намерения, потому что, как только мы вошли в город, он тут же исчез. Едва мы прошли сквозь ворота, к нам приклеился какой-то оборванец. Он шагал рядом с верблюдом, на котором ехал Павел, и таинственно шептался с ним. А затем… я не успел и глазом моргнуть, как он соскользнул с верблюда и, не сказав мне ни слова, испарился вместе со своими спутниками. Должен признать, что это было лучшее, что он мог сделать, потому что спустя пару минут я уже был окружен вооруженной охраной Храма. Их было так много, что они чуть не раздавили друг друга. Меня буквально забросали вопросами по поводу беглецов. Да… поступки Павла часто бывают совершенно необъяснимыми и вызывают большое любопытство. Если бы он остался со мной, то ему скрутили бы руки и ноги, как кукленку, и сейчас он уже стоял бы перед прокуратором.