— Сын мой, — с надрывом произнесла Персея, — ты, конечно, прав, что оплакиваешь его. Игнатий был хорошим мужем и хорошим отцом. Только умоляю, оставь немного жалости и для меня.

Молодой человек с удивлением поднял голову и посмотрел на мать. Такой он не видел ее еще никогда: Персея была не просто печальна или подавлена, во всем ее облике сквозили страх и неуверенность.

— Что ты, мама, — запротестовал он, — неужели ты могла усомниться во мне хоть на минуту. Ты же знаешь, как я люблю тебя!

— Да, — быстро ответила она. — Знаю. Но теперь все так изменилось. Ты станешь хозяином всего, что принадлежало отцу. Будешь ли ты любить меня и дальше, как прежде? Будешь ли так же добр ко мне, как был он?

— Я просто не смогу относиться к тебе по-другому.

— Обещания даются легко, — от страха ее голос стал неприятно скрипучим. — Но едва богатство и власть попадают в руки мужчин, они так меняются. Все! Все! Я не раз видела, как это происходит. Это случилось с моим отцом, потом — с братом. Я была благодарна судьбе, что мой муж оказался другим человеком. Все годы, что я прожила с ним, я была счастлива и не уставала благодарить небо, что оно избавило меня от опеки брата. Как я могу поверить тебе на слово?

Василий никак не мог понять беспокойства Персеи. Естественно, выходя замуж за Игнатия, она принесла с собой в дом неплохое приданое и к тому же имела право на значительную часть наследства. Какую власть он мог иметь над этой женщиной, для юноши это оставалось загадкой. Он решил поговорить с Квинтием. Римлянин был молодым человеком, но все знали его как способного и умного, даже Игнатий как-то обронил:

— Этот юноша знает больше, чем все мы, вместе взятые! Иногда мне кажется, что он знает все!

Квинтий всегда был занят важными делами, ему было некогда обращать особенное внимание на Василия с его мечтами и художественными штудиями, но они давно испытывали друг к другу какую-то нежную взаимную симпатию.

Обычно секретарь работал в маленькой клетушке, дверь из которой вела в круглый зал, где Игнатий проводил совещания с торговцами. И на этот раз Василий нашел Квинтия именно тут. У стены из голого камня стоял стеллаж, заваленный невообразимым количеством бумаг, рулонов папируса и документов. Все было на первый взгляд как обычно, но Василий по-настоящему поразился. Впервые за все эти годы Квинтий сидел за пустым мраморном столом и ничего не делал! Квинтий ничего не делал! Он праздно сидел за столом! Как выяснилось, сюрпризы на этом не закончились. В глазах секретаря Василий прочитал те же неуверенность и страх, что были написаны на лице его матери.

— И ты тоже? — воскликнул он. — Неужели я так плох? Так опасен? Я только что говорил с матерью, которая уверена, что я на днях превращусь в тирана. Ты, очевидно, согласен с ней и разделяешь ее опасения?

— Не понимаю, почему тебя это удивляет? — ответил Квинтий. — Разве ты не знаешь, какой удел предназначает вдовам Закон двенадцати таблиц? Они ведь становятся совершенно бесправными после смерти мужа. Даже если вдова имеет право на долю наследства, эти деньги переходят ее опекуну. Главой семьи и хозяином теперь становишься ты, а значит, ты и будешь этим опекуном. Кстати, опекун может забрать долю наследства вдовы и использовать ее, как пожелает. Он может запретить вдове еще раз выйти замуж или, напротив, заставить ее принять предложение человека, который его устраивает. Ого еще что! Я слышал, что в странах Востока вдов сжигают вместе с их покойными мужьями. Обычай, конечно, варварский, но иногда я спрашиваю себя — намного ли человечнее наши законы?

Василий взял табурет и сел напротив Квинтия у мраморного стола. Озабоченное выражение не сходило с его лица. К тому же во дворце царила удушливая жара, и юноша был подавлен не только морально, но и отвратительно себя чувствовал физически.

— Я что-то слышал об этом, но никогда не придавал этому значения, если честно, то даже пропускал подобные разговоры мимо ушей, — начал он. На столе стояла небольшая ванночка с водой. Василий с наслаждением опустил туда пальцы, а потом провел мокрой ладонью по лицу. — Должен признаться, что я многого не знаю и мне предстоит еще многому научиться.

— Да, господин, — согласился Квинтий.

Василий заметил, что секретарь колеблется, сомневаясь, стоит ли ему продолжать разговор на эту тему с новым хозяином. После минутной паузы он все-таки продолжил:

— Ты, конечно, нуждаешься в добрых советах. Ведь существует множество законов, о которых ты даже не имеешь представления.

До сих пор Василий не задумывался серьезно о своем будущем. Не особенно вспоминал он и прошлое. Жил нынешним днем, зная, что его усыновил в соответствии с законами человек, оказавшийся хорошим отцом. Казалось, что путь его ясен и на нем не могут подстерегать никакие неприятные неожиданности.

Василий наклонился вперед и уперся локтями о мраморный стол. Камень приятно холодил кожу.

— На что ты намекаешь? Разве мне предстоят какие-нибудь сложности с законом?

Квинтий ответил на его вопрос не сразу, и благодаря этой короткой заминке Василий наконец понял, в чем дело. Быстрый ум дал ему понять, что молодой римлянин стоит пред дилеммой. Секретарь хотел в случае юридических осложнений присоединиться к побеждающей стороне. Что ж, разве можно было его осуждать за то, что он думал о своих интересах?

Квинтий задумчиво потер нос, который был большим и орлиным, потом еще некоторое время молчал, уставясь на стол, но в конце концов поднял глаза на Василия, и тот сразу понял, что секретарь пришел к какому-то решению.

— Несмотря ни на что, ты законный наследник, — объявил он четко и уверенно. — Тебя усыновили в присутствии пяти свидетелей и с соблюдением всех нужных формальностей. Я знаю, что Игнатий относился к тебе, как к родному сыну. Поэтому я должен помогать тебе всеми силами, если… если в этом возникнет необходимость. Ого мой долг.

Василий вскочил со стула и стал нервно мерить комнату широкими шагами.

— Ты говоришь, что поддержишь меня, если это будет необходимо, — сказал он, останавливаясь напротив секретаря. — Что ты имеешь ввиду?

Секретарь ответил вопросом на вопрос:

— Что ты думаешь о своем дяде — брате отца?

У Игнатия был на свете лишь один родственник — его родной брат Линий. Моложе Игнатия на десять лет, он был всем в жизни обязан ему. Василий понимал, что его усыновление было для Линия большим ударом, ведь он был лишь мелким судовладельцем, который держался на плаву только благодаря поддержке Игнатия.

— Если акт усыновления будет аннулирован, — продолжал Квинтий тихо, — то непутевый братец моего благородного хозяина станет владельцем наследства.

— Но, Квинтий, мои права бесспорны! — воскликнул Василий.

— Да, но только для тебя и для меня. И для других честных и справедливых людей. Трое из пяти свидетелей усыновления уже умерли. Четвертый — Христофор из Зангы — покинул Антиохию, и никто толком не знает, что с ним стало. Поговаривают, что он отправился в Иерусалим. Да и вообще, когда состоялась церемония, ему было уже пятьдесят. Сомнительно, что он еще жив. Остается последний — пятый свидетель. И тут нам тоже сильно не повезло. К сожалению, этот свидетель, Гирам из Селены, — личность довольно подозрительная и не внушающая никому особенного уважения. К тому же ходят слухи, что он разорился, а это значит, что если Линий решит опротестовать завещание, то ему не составит труда подкупить этого Гирама.

— Квинтий, — воскликнул Василий, — откуда у тебя эти ужасные подозрения?

— В делах нельзя пренебрегать ничем, даже мелочами. Надо рассматривать ситуацию со всех сторон, тщательно обдумывая нее возможные осложнения. Пусть это будет первым твоим уроком. О мой господин! Может быть, я зря беспокою тебя, мне почему-то кажется, что Линий уже начал плести интриги. Просто пока он осторожничает, держится в тени.

Расстроенный, Василий обхватил голову руками. Как он был счастлив, когда его единственным занятием и заботой была лепка, чеканка, резьба по камню! Ему стало по-настоящему страшно, когда перед ним предстала перспектива новой жизни, полной опасностей и борьбы за свое существование. Он был совершенно не готов к такому будущему. Сделав над собой усилие, он продолжил разговор.