-- Что, козел, уставился, не можешь старшему дорогу уступить?

Скажи тот что угодно, без слова "козел", наверняка обошлось бы без стычки, но в том-то и беда, что подобное блатные "кронпринцы" не могли оставить безнаказанно. Видимо, пытаясь замять назревавший скандал, Дроголов на всякий случай переспросил:

-- Повтори, я не расслышал?

И тот, явно уже подогреваемый подвыпившими дружками, повторил, педалируя на слове "козел".

Не только для другого брата Дроголова, но и для Рушана стало ясно, что оскорбительный ответ -- сигнал боевой трубы, такого унижения, да еще прилюдно, "дроголята" снести не могли. И в ту же минуту, когда они, не сговариваясь, кинулись на обидчиков, появились на углу Тамара с Наилем. Драка с тротуара переметнулась на дорогу, и тут здоровенные парни, имевшие численный перевес, уверенные, что вмиг проучат зарвавшихся мальчишек, были позорно и жестоко биты. У одного из "дроголят" оказался легкий, незаметный плексигласовый кастет, и от его удара никто не мог устоять на ногах. Все произошло стремительно, в несколько минут, и собравшиеся на тротуарах, перекрестках зеваки вряд ли заметили тонкую полоску изощренного кастета, но Рушан понял, отчего такой страшной силы удар, от которого уже не поднимались.

Кто-то, явно им симпатизирующий, крикнул: "Атас! милиция!"-- и они исчезли в соседнем дворе. Все время драки Рушан видел испуганное лицо Тамары, а на него кидался парень крепкого сложения, и ему никак не удавалось отправить его в нокаут, хотя раз за разом сбивал того с ног. Дасаев избегал ближнего боя, где был силен, не хотел накануне праздника заработать синяк.

В тот день он высоко поднялся в глазах шпаны с "Москвы", ревностно относящихся к Рушану, державшемуся все-таки ближе к ребятам с Татарки, и не только из-за родства с Исмаил-беком и дружбы со Стаиным. Романтика блатной жизни его не привлекала, и близость с Исмаил-беком, и дружба "кронпринцев" Дроголовых для него не стоила и одной улыбки Давыдычевой, он понимал, что окончательно упал в ее глазах: о "бандите" доложили ему в тот же вечер.

Вот так, как на американских горках, или проще, по-русски: из огня да в полымя.

Иногда приходила шальная мысль, которой он, к счастью, ни с кем не поделился -- пойти "разобраться" с Мещеряковым, припугнуть Сафина, чтобы забыл дорогу на улицу 1905 года. Но душа, открытая любви, взрослела, мужала, не желала никаких разборок и конфликтов, и в случае с Мещеряковым он понимал, что посягнул на "чужое",-- "сталинские дети" все-таки еще помнили библейское "не убий", "не укради", "на чужое не зарься", впитанное от бабушек и дедушек,-- тогда еще не провозглашенный моральный кодекс жил в крови.

То же самое и с Наилем... Не будь "романа" с Резниковой, он, возможно, мог и припугнуть парня, хотя молодым умом уже начинал понимать, что насильно мил не будешь.

Вообще этой весной он чувствовал какой-то внутренний разлад во всем и даже иногда радовался, что через два месяца с небольшим покинет город, где не сбылись его сердечные мечты, и на новом месте попытается начать все сначала -- так думалось в ту пору. Казалось, с глаз долой, из сердца вон, и он с головой окунулся в проекты, хотя, надо отметить, учился он легко, и сроки дипломной работы, на его взгляд, были непомерно растянуты.

Произошла в ту весну заметная странность: если ему решительно не везло в любви, то неожиданно многое открылось в боксе, где он и без того был без пяти минут мастером спорта. И причиной послужила та драка, на улице на Пасху. Отвлекая на себя одного из противников, он успевал помогать младшему "дроголенку", тому приходилось трудно. Рушан, сбивая с ног своего соперника, наносил и чужому короткий и резкий удар, отчего тот тоже валился на колени, но упорно поднимался и лез вперед, ребята попались крепкие, но в состоянии опьянения они не были страшны. Хотя все происходило молниеносно, Рушан с холодной расчетливостью сдерживал свой удар, боялся выбить костяшки пальцев, раньше такое опасение ему бы в голову не пришло, азарт подавлял разум. Но и это не все: он легко держал в поле зрения обоих противников, и уж совсем немыслимо, но он почти все время видел испуганное лицо Тамары. Обладая и силой, и техникой, и характером, он вдруг почувствовал, что ему открылось главное в боксе: пришли уверенность, хладнокровие, расчет, а зрение сделалось объемным, как в голографии, он видел как бы насквозь и упреждал хитроумно задуманную атаку. Это он понял на первых же тренировках к первенству города.

Неожиданная уверенность, пришедшая к нему в квадрате ринга, дала душе необходимое равновесие, он обрел спокойствие, так необходимое перед боями. А еще в то утро, во дворе "Железки", напротив дома Резниковых, он боялся повернуть голову в сторону глухого зеленого забора в переулке, так ныло от тоски сердце.

Его перевоплощение на ринге, новая, раскованная манера боя, в которой не сквозил бесшабашный азарт, бросались в глаза сразу, но связали это с опытом на первенстве "Локомотива": в столице, мол, пообщался с мастерами, пришла пора зрелости, но Рушан в объяснения не пускался. Только в эти дни грустно признался себе: жаль, что за четыре года я преуспел только на ринге. Да, только на ринге он чувствовал себя хозяином своей судьбы, мог диктовать волю, навязывать свою манеру, но это не слишком радовало Рушана, он не хотел связывать жизнь со спортом, хотя уже поступали заманчивые предложения.

Город с нетерпением ждал соревнований на призы парка, особенно в легком весе, там собралось не только количественно, но и качественно наибольшее число претендентов, лихих парней в ту пору хватало, сборная СССР тогда на четверть состояла из казахстанцев, где бокс на долгие годы оказался спортом номер один.

Самому Рушану казалось, что он исчерпал себя в этом городе, а жизнь в нем уже шла мимо него. Он потихоньку снялся с военного учета, сдал книги и спортивный инвентарь, числившийся за ним, оставалось лишь два дела с его участием: защита диплома и первенство города по боксу, о котором только и было разговоров на Бродвее.

Но судьбе было угодно, чтобы в оставшиеся два месяца случились события, наполнившие жизнь Рушана новым светом, и все дни с новогоднего бала с годами сольются в один и станут той духовной основой, на которой формируется характер человека. Теперь, через десятки лет, когда на всем стоит несмываемое тавро "проверено временем", он понимает: то забытое, казавшееся случайным, временным, преходящим, оказывается, и было дарованным свыше озарением любви, тем, ради чего люди рождаются на свет -- любить и быть любимым.

Благословенное время, волшебная жар-птица была рядом, только поверни голову, протяни руку...

Бои на призы парка, начавшиеся за неделю до его открытия, дались Рушану нелегко. Особенно первый, из-за него, наверное, собралось невероятное количество зрителей, потому что волею слепого жребия в нем сошлись главные претенденты на чемпионский титул в легком весе: Дасаев -- Кружилин, часто встречавшаяся финальная пара в судейских протоколах тех лет. В конце первого раунда, когда до гонга оставалось несколько секунд, Рушан увидел, как среди болельщиков, занимавших ближайшие места к рингу, появились Тамара с Наилем, он даже мысленно раскланялся с ней, и в этот момент сильнейший боковой удар справа чуть не отправил его в нокаут, но спас гонг. Он мог бы поклясться, что видел в ту секунду, как его верные поклонники разом укоризненно оглянулись на Тамару, они поняли, что произошло. Но в оставшихся двух раундах он себе больше таких оплошностей не позволял.

Болельщикам понравилась его новая манера ведения боя, оказавшаяся неожиданной для Кружилина. Куда подевался постоянно рвущийся в атаку, напористый, жесткий Дасаев? Вместо него по рингу легко, по-кошачьи вкрадчиво, изящно передвигался боксер, скорее напоминавший фехтовальщика, его удары оказывались молниеносными и точными и возникали из ничего, уследить их, казалось, невозможно, а каждая атака противника словно читалась им, разгадывалась, упреждалась нырками, уклонами и мощными встречными. "Словно кошка с мышкой", как прокомментировал Стаин первую победу Рушана. Он стал в ту весну не только чемпионом, обладателем заветного жетона, но и получил приз как самый техничный боксер турнира. Говорят, что с него начался у них "красивый" бокс в городе, но то было последнее выступление его в Актюбинске.