Мне приходится продолжать напоминать себе думать головой, а не членом. Не сердцем.

А потом она смотрит на меня со зреющим любопытством во взгляде, скользящем по моей обнаженной груди к прикрытой одеялом ширинке; Рания краснеет и, закусив губу, поспешно отводит взгляд.

Черт. Это будет трудно.

Следующие несколько дней мы оба чрезмерно осторожны. Она садится достаточно далеко от меня, чтобы не соприкасаться, а я и не пытаюсь. Руки всегда остаются на коленях, напряженные, нервозные. Она начала отворачиваться от меня, переодеваясь или очищаясь, и я твердо отвожу взгляд.

Каждый день я узнаю достаточно слов на арабском, чтобы мы могли вести хромой разговор. В них много жестов и обрывочных объяснений странных слов, но это разговоры. Мы говорим о чем-то нейтральном. Как правило, о самих словах, их значениях, контекстах и подтекстах. Думаю, мы просто не знаем, о чем еще говорить.

Ее ложный энтузиазм при работе с Джонами поутих. Я слышу ее слабее. Кажется, ей нужно все больше и больше времени, чтобы собрать все свое умение притворяться. Теперь отвращение с ее лица исчезает дольше.

Мы начали обмениваться долгими неловкими взглядами. Да, тот самый этап. Я наблюдаю за птицей на крыше, что видна из окна, наблюдаю, как она что-то клюет и трепещет, а потом чувствую на себе взгляд Рании, поворачиваюсь к ней, а она смотрит на меня с одновременно жестким, любопытным, мягким, нежным и напуганным выражением лица. Когда наши взгляды пересекаются, она краснеет и смотрит в другую сторону, а выражение ее лица разу становится закрытым. И тогда за ней буду наблюдать я, размышляя, о чем же она думает, буду пытаться не пялиться на ее задницу, пытаться не желать, чтобы она встала передо мной на колени и снова меня поцеловала, а потом Рания словит меня на разглядывании. И теперь уже я отведу взгляд, в надежде, что мысли на моем лице не отражаются.

Да-да, тот самый этап.

Позже на этой неделе к нам приходят трудности. Рания уходит за чем-то, оставляя меня с закрытой дверью. Я слышу шаги снаружи и думаю, что это она, но они медленно проходят мимо к той двери, где она работает. Мужской голос зовет ее, потом еще раз - злее.

Внутри все скрутило, инстинкты твердят встать, двинуться, спрятаться. Сжимаю в кулаке боевой нож и с усилием встаю на ноги, сжав зубы, чтобы не закричать от пульсирующей по всему телу боли. Не могу дышать. Огонь горит в груди, в легких, в животе, а сломанные ребра протестуют против движения. Затрудненное дыхание, резкие стоны срываются с моих губ, пока я ковыляю в ванную - единственное место, где я могу спрятаться. Ложусь в угол комнаты. Укрытие небольшое, безопасности немного, но это лучшее из всего, на что я способен.

Слышу звук открывающейся двери и шаги по дому. Судороги плоти, покалывания кожи, дрожь в позвоночнике и прилив адреналина подсказывают мне, что в дом вошла не Рания. Я не могу быть обнаруженным и заложенным. Ради меня и Рании. Это вопрос жизни и смерти.

Звук шагов, топот, шарканье мужских сапог движутся по маленькой комнатке. Огрубевший от курения голос кричит:

— Сабах! Ты здесь?

Я задерживаю дыхание. Нож зажат в кулаке с побледневшими костяшками пальцев. Лезвие вверх. Дрожь в животе говорит мне о том, что ничем хорошим это не кончится.

Шаги приближаются к ванной, и я готовлюсь. Задерживаю дыхание, замахиваюсь - готов к прыжку. Ранение забыто. Адреналин маскирует боль от опоры.

— Сабах?

Первое, что я вижу, - пара потертых военных сапог, а потом иракские военные камуфляжные брюки. Он всматривается, видит пустой душ и туалет. Сердце колотится в груди; мне хочется вывернуться наизнанку, но я не могу.

Как он может меня не видеть? Может, я смогу выбраться и не убить его? Нет. Он меня видит. Я делаю выпад, жестко ударив пальцами по горлу и заставив его молчать. Мой нож молниеносно входит в его желудок. Мягкая плоть расходится легко, но потом лезвие останавливает кость. Он пошатывается, задыхается. Я с силой ударяю лезвием сбоку по горлу, выпуская поток крови ему на грудь. Черт. Я натворил тут беспорядок. Я снова наношу удар и на этот раз попадаю прямо меж ребер. Чертова удача. Это сложнее, чем многие думают.

Он дергается, спотыкается, падает на землю. Я не могу оставить его истекающее кровью тело на полу. По мне ударяет нелепая паника, и я впихиваю его тело в душевую, чтобы его кровь стекала в канализацию. На полу не так уж и много крови; больше крови на нем самом.

Но какого черта мне делать с телом?

Прилив адреналина проходит, и агония разрывает меня, сбивая дыхание. Даже обыкновенное стояние на ногах отнимает каждую унцию твердости, упрямства и силы, что остались во мне. Долго это не продлится.

— Хантер? — Голос Рании, беспокойный, смущенный.

Я выбираюсь из душевой с окровавленным ножом и красными руками. Рания задыхается.

— У нас проблема, — говорю я на арабском. — Пришел мужчина. Солдат. Я его убил.

Рания тихо чертыхается и смотрит в душ на тело.

— Ахмед.

— Что нам делать с... — Не могу придумать слово «тело». — С мертвым мужчиной?

Осев у стены, Рания запускает пальцы в распущенные светлые волосы и сквозь зубы шипит:

— Я не знаю. — Она удерживает меня полным замешательства взглядом. — Что он здесь делал?

Я отгадываю значение большей части того, что она говорит. Понимаю некоторые слова, а остальные могу вывести из контекста.

Пожимаю плечами.

— Искал тебя. Сабах. Сначала заглянул за ту дверь, потом за эту. Он меня увидел... я погиб. Он меня увидел, и для тебя это было нехорошо. Для меня нехорошо. Поэтому... он умер.

Мне ненавистны мои слова. Человек я не красноречивый, но мне не нравится знать, что мои слова спутанные и прерывистые. Ей приходится подумать над многим из того, что я сказал.

И это все, что у меня есть. Я в изнеможении оседаю, не в силах остановить свое падение. Падая, я успеваю подумать, что это будет больно. И, так и есть. Чертовки больно. Падаю на землю плечом и лицом. Я знаю, что лучше попытаться упасть на руки, чем на плечи. Наряду со сломанными ребрами всю тяжесть падения принимает на себя раненная нога. Думаю, раны снова открылись. От боли я не могу дышать, меня пронзают копья агонии. Даже вдохнуть не могу. Я медленно прерывисто вздыхаю - лицо в грязи, ноздри забиты грязью, глаза жжет от грязи. Нож по-прежнему зажат в кулаке, и я прикладываю все свои силы, чтобы заскрипела рукоятка. Кашляю, выплевывая грязь.

Рания уже рядом; она перекатывает меня на спину, сначала прочищает глаза, потом нос и губы. Указательным пальцем она мягко и нежно счищает каждое пятнышко. Ее глаза широко распахнуты и выражают озабоченность, пока она стирает грязь с моего лица. Пылающее полуденное солнце, садящееся между крышами соседних зданий, превращает резкие контуры ее прекрасного лица в контрастный рельеф.

Я ненавижу, что мой взгляд блуждает по ее груди, которая покачивается, когда Рания ко мне наклоняется. Я закрываю глаза и пытаюсь сфокусироваться на боли, а не на том, как она прекрасна, как сильно мои пальцы хотят скользнуть под ее футболку, чтобы коснуться шелка ее кожи. Как сильно я хочу притянуть ее, чтобы поцеловать еще раз.

Ну и время я выбрал. В ванной лежит тело мертвого мужчины, а я пытаюсь не поцеловать Ранию.

Какого черта с тобой не так, Хантер? 

Когда я открываю глаза, она, скрестив ноги, сидит рядом со мной и наблюдает; выражение ее лица наполнено теми чувствами, что я узнаю в себе. Ее ладони покоятся на моем животе, точно посередине между интимной зоной груди и эрогенной зоной ниже. Секунды проходят, наши взгляды сцеплены и ищут что-то, нерешительные, порхающие из стороны в сторону. В друг друге мы ищем смелость для первого движения: отвести взгляд, отодвинуться, или сделать это. Приблизиться. Наклониться.

Что-то теплое и текучее предупреждает меня о том, что бедро кровит. Да плевать.

Она пахнет как женщина: пот, возбуждение и дезодорант. Ее рука дрожит на моем животе. Рания глубоко размеренно дышит, будто чтобы предотвратить гипервентиляцию. С каждым вздохом ее ноздри раздуваются, а полные губы сжимаются и расслабляются, дрожа от сдерживаемых эмоций. Ее грудь поднималась и опадала, приковывая мой взгляд. Ее юбка - а она всегда носит немножко коротковатую юбку, которая обозначала ее профессию в этом мире совершенной скромности - сползла до бедер. Она небрежно прикрывает себя одной рукой. У нее бесконечно длинные ноги, мили теней и кожи притягивают мои руки к себе.