Я знаю, что пули, которые забрали их жизни, легко могли быть нашими. Пули не распознают, американец ли ты или иранец. Они знают только мягкую плоть и красную кровь.

 Не могу объяснить это Хасану, хотя ему будет наплевать. Не могу объяснить, почему одни убивают других, потому что сама не знаю ответа. Ирак никогда не был безопасным местом, но когда начали падать бомбы, взрываясь и вспыхивая как салюты, то он стал ещё опаснее. Улицы наполнены вооружёнными мужчинами, танками, грузовиками с солдатами, сжимающими оружие. Это было неожиданно, и это не прекращалось.

Теперь смерть повсюду.

Когда американский солдат прошёл мимо, мы побежали, и я потащила за собой Хасана, не оглядываясь на него. Пушки гремели, пули свистели и рикошетили перед нами, и я толкнула Хасана в пустой дом, разрушенный бомбой или ракетой. Мы прятались в углу и ждали.

И тогда пришёл американец с камерой, он не был солдатом, но всё-таки оставался американцем. Он увидел нас, когда Хасан шагнул вперёд с пистолетом в руках, который был для него слишком большим. Я хотела накричать на него, спросить, где он взял такую вещь, но не могла. Моё горло сдавило, и я бы закричала, но я боялась, что у американца могло быть оружие, которого мы не могли видеть.

И затем раздался выстрел из спрятанного пистолета американца. А потом я убила его.

Я услышала плач, и поняла, что это была я. Я знала, что слёзы не вернут мёртвого американца. Я не оплакивала его, потому что не знала его. Но оплакивала его смерть. Оплакивала себя за то, что убила его.

Я вижу его даже сейчас, два года спустя, когда просыпаюсь и смотрю на то место, где он умер. Его голубые глаза широко открыты, смотрят на меня, но не видят. Кровь расстилается под ним, сочась из отверстий в его животе и груди, образуя вокруг него лужу. Воняет кровью. Этот запах... медный и немного дерьмовый.

Я позволяю себе подумать, что это плохое слово, поскольку никому нет до этого дела.

Я моргаю, и он исчезает, оставляя меня с плохим привкусом воспоминаний и кошмарами наяву и всегда с гнетущим чувством голода во рту.

Это долгая прогулка, и уже темно к тому времени, когда я хоть кого-нибудь обнаруживаю. Я нахожу группу солдат; чёрные и коричневые винтовки прислонены к стене около их рук или перекинуты через колени. Семеро из них курят сигареты. Громко разговаривают, хвалясь своими подвигами в бою, как много американцев они убили. Лжецы. Я сужу по тому, что они смеются слишком громко сквозь дым, выходящий из их носов.

Они замирают, когда видят меня, и тянутся за своими винтовками, хотя я – жительница Ирака и просто девочка.

— Что ты здесь делаешь, девочка? — рычит один из них. — Это опасно. Ты должна быть дома с мамой и папой.

Я не обращаю внимания на их глупые вопросы.

— Мой брат... — Мой голос мягкий, слишком мягкий. Я его усиливаю. — Мой брат сбежал, чтобы воевать. Ему всего двенадцать лет. Мне нужно найти его.

Они смеются. Кроме одного из них, который говорит со мной.

— Я видел мальчика. Несколько часов назад. С другими мужчинами. У него было ружье, и он стрелял в американцев. Думаю, что он даже попал в одного.

— Глупый мальчишка, — бормочу я себе под нос. — Мне нужно найти его, — говорю я громче.

Тот, кто говорил, пожимает плечами.

— Удачи. Я видел его только один раз, очень быстро. Он отправился на запад.

Я осматриваюсь вокруг себя, не имея ни малейшего представления, в какой стороне запад.

— Вы можете показать мне?

Он смотрит на меня, потом поднимает одно плечо.

— Могу.

Остальные смотрят на меня; их взгляды заставляют меня нервничать. Я хочу уйти от них.

— Пожалуйста, покажите мне. Он всего лишь мальчик. Он не должен воевать.

— Если он может стрелять из винтовки и убивать неверующих, он – мужчина, — говорит один из них.

— Тебе следует пойти домой к своей маме и позволить мальчику делать мужскую работу.

— У нас нет мамы и папы. Они умерли. Я нужна ему. Пожалуйста, помогите найти его.

Странный, голодный взгляд укрепляется в их глазах, когда они понимают, что я одна, совсем одна. Их взгляд путешествует по моему телу от моего разорванного хиджаба до старого платья, маленькой девичьей груди и тонких ног, треугольнику между ними, видимому, когда от ветра платье облегает моё тело. Я знаю, что они хотят. Хорошо знаю. Я видела, что мужчины делают с женщинами, и знаю, что не хочу, чтобы такое случилось со мной с этими мужчинами.

Я немного отхожу, наблюдая за ними. Они не двигаются, но тот, кто сказал, что видел моего брата, слегка кивает.

— Мне нужно выпить! — говорит он, наверно, слишком громко, и остальные забывают обо мне, когда их головы занимает поиск алкоголя.

Они уходят в ночь, и тот, что добрее, оглядывается на меня. Он старше остальных; возможно, у него есть – или была – дочь моего возраста. Возможно, он тоже знает, что бы случилось со мной, и стремится избавить от этого единственным известным ему способом. Я киваю ему, молча благодаря. Он щёлкает пальцами возле своего колена, быстрым и тихим жестом призывая меня уходить.

Я оборачиваюсь и бегу через улицу, поворачивая вслепую, пока звук их смеха не стихает. Я прекращаю бежать, осматривая место, чтобы сориентироваться. Все те же здания, коричневые стены темные в лунном свете, витрины магазинов были затворены, а решетки закрыты. Кажется, город опустел. На самом деле, это не так, не совсем. Люди закрываются в своих домах, где у них есть, по крайней мере, иллюзия безопасности.

Одинокая, потерянная, у меня нет такой иллюзии. Я бесцельно иду на шум, к свету костров. Миную скопления мужчин с вездесущими винтовками. В этот раз я держусь подальше от них в поисках более мелкой фигуры.

Я молюсь Аллаху, хотя и обещала себе не делать этого.

— Аллах, всесострадательный, всемилостивый, пожалуйста, позволь мне найти Хасана. Позволь мне найти его живым, пожалуйста, Аллах.

Возможно, это удача, возможно, Аллах отвечает на мои молитвы, но я нахожу его. Он притворяется мужчиной, повесив ружьё на плечо: ужасное оружие почти такой же высоты, как он. Он стоит с группой мужчин, смеясь над сказанной шуткой. Хотя он её даже не понял. Я могу сказать это по тому, как он осматривается вокруг, чтобы видеть, смеются ли остальные, и останавливается вместе с ними.

Я подхожу к нему; страх был забыт, его место заменил гнев. Хватаю его за рубашку и разворачиваю. Я сдёрнула ружьё с его худого плеча и сунула в руки мужчине рядом с Хасаном. Я шлёпаю Хасана по лицу один раз, второй, так сильно, как могу.

— Ты - глупый маленький мальчик! — кричу я громко. — Ты сбежал, маленький идиот! Я весь день искала тебя.

Мужчины смеются, а Хасан сердится, смущаясь.

— Оставь меня в покое, Рания! Я мужчина, а не мальчик. Мне не нужно, чтобы ты играла в мою мамочку. Я солдат. — Он забирает ружье у мужчины рядом с ним и решительно вешает его на плечо. — Я солдат. Сегодня я убил человека. Я выстрелил в него. Я - Хасан. Я буду изгонять неверующих с нашей земли, и ты не сможешь меня остановить.

Я беру его за ухо и выкручиваю, заставляя его идти.

— Ты возвращаешься домой. Ты не солдат, ты - двенадцатилетний мальчик.

Он вырывается из захвата и ударяет меня по щеке так сильно, что моя голова дёргается в сторону.

– Отъ*бись!

Ошеломлённая, я замираю и касаюсь своей щеки.

— Хасан! Что бы сказала мама, если бы услышала твои слова?

Его глаза наполняются гневными слезами. Он не пытается остановить их.

— Мне плевать! Мама умерла! Папа тоже! Осталась только ты, но ты – всего лишь девочка. И тётя Мейда, но она скоро умрёт...

— Она умерла прошлой ночью. Когда ты ушёл. Мне пришлось справляться с этим в одиночку.

Он имеет порядочность выглядеть расстроенным, по крайней мере, немного остывая.

— Я сожалею, Рания. — Он видит, что мой взгляд смягчается, и лихие слёзы катятся по его щекам.

— Она уже была мертва. Просто не знала этого. Её тело догнало её душу. Но я всё равно не вернусь домой.