Кажется, Рания подавлена

— Зачем мне все это? У меня никогда этого не было. Немного макияжа, немного одежды. А это... это так много.

Я смеюсь.

— Тебе это не нужно. Но я хочу, чтобы у тебя все это было. Просто мелочи.

— Это больше, чем у меня когда-либо было в жизни. Ты не должен так много денег тратить на меня впустую, Хантер.

Склоняюсь к ней через кабину такси и целую.

— Это не пустая трата, Рания.

— Как скажешь.

Я рычу. Ох уж эта ее фраза-отступление, когда она не соглашается, то ничего не говорит.

— Рания. Серьезно. Спорь со мной иногда. Не принимай просто так все, что я говорю. Я хочу, чтобы ты высказывала не свое мнение и придерживалась его. Если тебе не нравится то, что я говорю, скажи мне об этом. Если тебе кажется, что я неправ, скажи мне об этом.

— Ты мой муж. Мой долг - тебя поддерживать.

— Бред. Ты моя жена, и твой долг - говорить мне, когда я веду себя как упрямый осел. А не просто уходить в себя и принимать все.

Она смотрит в окно и долгое время не отвечает.

— У меня никогда не было такой роскоши, как свобода мнения, — говорит она на арабском. — Мне многому нужно научиться.

— И ты научишься. А я тебе помогу, — отвечаю на арабском. — Я хочу, чтобы ты стала той, кем захочешь стать. Кто она, Рания? Чего она хочет? Что ей нравится? О чем она мечтает?

Такси останавливается и выпускает нас, я несу сумки в кондоминиум. Рания пересекает комнату, чтобы встать у окна, скрестив на груди руки.

— Я не знаю ответов на эти вопросы. Эти вопросы для тех, кто живет, а не просто выживает. Я не знаю, как жить. Как быть... личностью.

Встаю за ней и обнимаю за талию.

— Не понимаю, что ты имеешь в виду, когда говоришь «как быть личностью». Ты личность.

Она качает головой, и ее волосы щекочут мне нос.

— Нет. Ну, может, сейчас я становлюсь ею. Но раньше я была лишь шлюхой. А шлюха - это вещь. Как холодильник или корова, которую используют ради молока. Меня использовали. У шлюхи нет мечтаний или желаний на будущее. Есть только следующий клиент.

— Теперь ты не такая. Ты личность. Замечательная личность.

Она поворачивается в моих руках, чтобы взглянуть на меня.

— Ты думаешь, что я замечательная?

Я улыбаюсь и целую ее.

— Да.

Она кладет голову мне на грудь.

— Тогда так и есть. Я твоя замечательная личность.

В первую ночь мы так устали после перелета, что могли лишь завалиться спать, лежа совсем рядом, но не касаясь друг друга. Надеюсь, сегодняшняя ночь будет другой.

А потом я понимаю, что ее жизнь полностью поменялась, смысл ее существования исчез, и Рания столкнулась с задачей переоткрытия себя в новой стране с мужем, которого знает едва ли месяц.

Может, мне просто следует дать ей немного пространства. Позволить ей подстроиться самой, а не толкать ее во все с головой.

Мне было так чертовски плохо, но опять же... я не могу ее торопить.

Когда мы заканчиваем с ужином, я показываю ей душ. Заказал пиццу, и Рания была в восторге от нее, но съела немного, что, наверно, было разумно. Большую часть съел я. Больше всего во всех этих пустынях я скучаю по пицце.

Она на автомате раздевается, шагает через открытые двери душевой, одной рукой прикрыв грудь, а вторую подставив под капли, чтобы проверить температуру. Ее душ в Ираке почти всегда был холодным. Она регулирует воду на горячую, обжигающе-горячую. Я ничего не могу поделать, просто наблюдаю за ней: ее длинные ноги мелькают в потоке воды, влажная кожа сияет, манит, опьяняет. Ее длинные светлые волосы мокрыми прядями ложатся на спину, свисая между лопатками.

Я так сильно хочу раздеться и шагнуть в душ с ней.

Вижу, как она наблюдает за мной краем глаза. Интересно, ждет ли она, что я присоединюсь к ней? Хочет ли она этого?

Я боюсь слишком сильно надавить на нее. Или дать ей понять, что я только этого и жду. Хочу, чтобы она возжелала меня по своим правилам, в свой срок. Своим способом. На это уйдет некоторое время. Возможно, под конец я взорвусь, но другого выхода я не вижу.

Отворачиваюсь, но прежде вижу вспышку чего-то вроде разочарования в ее глазах, но она меня не окликает. Раздеваюсь до боксеров, ложусь на кровать и жду. Рания выходит в полотенце и останавливается, увидев меня на кровати. Ее глаза расширяются.

Горло пересохло, сердце стучит. Я могу почувствовать, как твердею.

Смотрю, как капли воды стекают по ее шее, исчезая между грудей под полотенцем.

Мы оба глубоко дышим, никто ничего не говорит. Я клянусь себе всегда позволять ей сделать первый шаг, всегда ждать ее.

Рания испытывает мой контроль. Влажная, чистая и сексуальная, как ад, и я хочу переползти кровать, сорвать с нее полотенце и поцеловать каждый сантиметр ее гибкого пышного тела.

Не могу себе этого позволить. Мне приходится сжать простынь в кулаках, чтобы остановиться.

Он ничего не делает, просто наблюдает за мной. Знаю его достаточно хорошо, чтобы увидеть бушующее в его глазах желание. Его мужественность отвердела, а руки сжимают простыню. Но он не делает ничего.

Он меня не хочет? Я чистая, душ был прекрасным. Таким горячим. Горячая вода не кончалась, напитывая меня, согревая меня. Очищая меня. Чувствую себя чище, чем когда-либо. Но он не двигается. Только смотрит. Не знаю, чего он ждет.

Я хочу его. Хочу почувствовать, как его руки окружают и держат меня. Все еще нервничаю из-за идеи реального секса с ним, но в то же время хочу этого, даже если желание само по себе кажется странным, чужим чувством.

Все в моей жизни сейчас странное и чужое. Я в огромном, постоянно загруженном богатом месте. Хантер купил мне так много всего, больше, чем мне нужно было. Я знала о существовании не всех вещей, что он мне купил. Не знаю, как пользоваться косметикой. И все это для моих волос, эти шесть видов шампуней. Одежды хватит, чтобы я ходила в ней месяц и ничего не надевала дважды. Количество потраченных денег - цифра, которую я увидела на компьютере в магазине - была больше, чем я могла понять, а Хантер, передавая карточку, и глазом не моргнул.

Но сейчас это не имеет значения. Сердце стучит, словно барабан, в моей груди. Мне хочется отпустить полотенце и попросить Хантера показать мне, как его любить.

Руки дрожат, когда сжимаю полотенце над грудью. Бедра тоже дрожат, и вспоминаю, как я тряслась и стонала, когда он касался меня там, целовал меня, был между ними. Я хочу, чтобы он снова это сделал. Хочу молить его: «пожалуйста, коснись меня, поцелуй меня, прошу». Когда Хантер касается и целует меня, я не так напугана. Могу забыть ужасающую тьму, которой была моя жизнь... мое существование.

Мне нужно это. Нужно. Нужно то забвение, которое существует только в его руках.

Язык примерзает к нёбу, слова застревают в горле. Не могу говорить. Пытаюсь, шевелю губами, но не издаю ни звука. Я могу попросить его дать то, что мне нужно, лишь своими действиями.

Заставляю свои ноги двигаться и внезапно оказываюсь рядом с ним. Хантер стоит слева от кровати, на нем лишь пара свободного черно-красного нижнего белья, похожего на шорты, но... не шорты. Кажется, он назвал их боксики. Я вижу, как его твердое мужество натягивает ткань, и между материалом и его кожей образуется щель, через которую я могу видеть его.

Грудь поднимается и опадает из-за коротких хриплых вдохов, и из-за этого полотенце то напрягается, то ослабляется. Я не испугаюсь, если он увидит меня обнаженной; он уже видел раньше. Я боюсь по-настоящему сдаться своей похоти, потому что тогда я буду абсолютно в нем нуждаться. Умение сопротивляться тому, как сильно я хочу почувствовать его и прикоснуться к нему, - последний оплот моей независимости. Это мелочно и глупо. Я хочу его, и он мой муж, поэтому разделить то, что мы оба так сильно хотим, - естественно. Но он нужен мне.