Вчера еще, товарищи, мы нашли письмо Вильгельма к Николаю, в котором говорится о том, как полезно выступать с речью перед гвардией и обезглавливать террористов, в котором Вильгельм предупреждает Николая, что Англия будет поддерживать в России революционные партии. Я хочу вам сказать, товарищи, что ход мирных переговоров не зависит от степени благожелательности к нам кайзера. Когда генерал Гофман протестовал против распространения нами литературы в немецких окопах, наша делегация ответила: мы говорим о мире, а не о способах агитации. И мы заявили ультимативное требование, что не подпишем мирного договора без свободной агитации в германской армии. Был еще один пункт, вызвавший серьезный конфликт — это условие непереброски войск на западный фронт. Генерал Гофман заявил, что это условие неприемлемо. Вопрос мира в тот момент стоял на острие ножа. И ночью мы заявили нашим делегатам: не идите на уступки. О, я никогда не забуду этой ночи! Германия пошла на уступки. Она согласилась не перебрасывать войск, кроме тех, которые уже находятся в пути. Мы представляем революционный народ, это и дает силу нашей делегации. Наши переговоры происходят под стеклянным колпаком, и весь мир может видеть наши действия. Мы их ведем открыто. И в этом наша сила. Тайная дипломатия была бы для нас самоубийством. В вопросе о перемирии обе стороны щупают друг друга, и будь у наших врагов надежда после месяца отдыха двинуться снова на нас, они бы не капитулировали перед этим вопросом громадной важности. При штабах немецкой армии мы имеем своих представителей, которые будут контролировать выполнение условий договора. Я имею карту передвижения немецких войск за сентябрь и октябрь. При правительстве Керенского, затягивавшего войну, германский штаб имел возможность бросить войска с нашего фронта на итальянский и французский. Сейчас, благодаря нам, союзники находятся в более благоприятном положении. Наша задача — обеспечить перемирие на всех фронтах, но мы не берем на себя ответственности за все правительства, и на запрос союзников мы ответили, что не даем обещания не заключать мира в течение всего времени, пока они будут воевать.

Мы хотим всеобщего перемирия, что означает нашу готовность к миру. Сядем за общий стол экзаменовать друг друга и увидим, кто кого обманывает, кто чего хочет. И если не явятся другие, то явимся мы и будем там адвокатами всех народов, всех армий как союзных, так и враждебных. Я напомню вам, товарищи, что в среде как союзных, так и центральных держав внутренняя спайка слаба. Австрия обвиняет Германию в вовлечении в войну; Германия говорит Австрии: ты — ядро на наших ногах. Германия с трепетом озирается на Австрию и Турцию. По ту сторону окопов у нас есть козыри, облегчающие нам наше положение. Я не знаю замыслов японской буржуазии, но я знаю, что усиление Японии будет ударом для Соединенных Штатов. Я знаю, что враги разъединены между собою; это и дает нам возможность вести самостоятельную политику. Мы первые пробили брешь в войне, терзавшей 42 месяца народы всего мира, мы нанесли удар самой войне. Немецкие солдаты, находящиеся на других фронтах, будут знать, что их братья, стоящие против русского фронта, не подвергаются в настоящий момент гибели и расстрелу. Это вызовет в них усиленное желание мира. Во вторник в Брест-Литовск приедут граф Чернин и Кюльман, чтобы подписать договор о перемирии. Этот договор создаст условия для мирных переговоров, во время которых мы спросим наших противников, согласны ли они принципиально на заключение мира на основе формулы русской революции. Если да, то мы спросим их, как они понимают это, как понимают они самоопределение галицийских и познанских поляков и украинцев; мы заставим их говорить прямо, чтобы они не могли укрываться за пустыми обещаниями. После обмена мнениями мы объявим перерыв, чтобы делегация могла вернуться сюда и довести все до сведения народов. В эти 28 дней мы пробудим Европу к лихорадочной жизни. Сведения нашего телеграфа будут ловиться слухом народов, оглушенных, опутанных войной. Мы не боимся хитрости наших врагов. Для переговоров мы послали людей, знакомых больше с тюрьмами и Сибирью, чем с дипломатической канцелярией. Мы сильнее их, потому что нам некого обманывать, и мы говорим правду, которая привлекает к нам сердца всех народов. С глазу на глаз мы предлагаем им заключить мир. Кто докажет, что на пути, по которому мы шли до 25 октября, мы могли спасти страну? Правительство Керенского и союзники, оценивая голову русского солдата в доллар, создавали разруху и подрывали в народе веру в революцию и в самого себя, без чего он не может жить и развиваться. Восстание 25 октября дало нам нравственное возрождение. Мы бедны, но сильны демократическим революционным сознанием: пока мы стоим твердо на почве честного мира, наш народ не погиб, живет и будет жить.

Слово получает снова тов. Троцкий для ответа на вопросы, предложенные ему отдельными членами собрания.

— В буржуазной печати часто упоминается о возможности отхвата Японской части наших восточных владений. Но политика капитала одинакова всюду. Он всегда готов отхватить то, что плохо лежит. Япония готова это сделать в любой момент, и это вовсе не стоит в связи с выполнением или невыполнением нами союзных договоров. Отвечая на вопрос о личности Шнеура, тов. Троцкий говорит: о нем хорошо отзывались знавшие его солдаты. Он был политическим эмигрантом, и поэтому его услуги были приняты. Что хочет выжать из этих фактов буржуазная и правая социалистическая печать? Ведь Шнеур был дипломатическим курьером правительства Керенского, Савинкова и пр.

Теперь я перехожу к вопросу о гражданской войне. Крестьяне, рабочие и солдаты взяли власть в свои руки, чтобы подчинить общественный строй интересам трудящихся. Каждый должен работать, чтобы есть. Это — простое правило. Пока у власти было меньшинство, а народ находился в согбенном положении, в его распоряжении были стачки, протесты. Сейчас он сам у власти, восстают против него Каледины, Корниловы, находящиеся на содержании у крупной кадетской буржуазии, и высшее чиновничество. При Николае II они не делали стачек, они служили и Милюкову — это свой брат; когда у власти были горе-социалисты, они делали брезгливые гримасы, но все же служили. Теперь вы, трудовой народ, взяли власть, — и они ушли: совесть не позволила им служить власти советов, совесть, позволившая им все же захватить крупные суммы народных денег, чтобы выплатить стачечникам жалование вперед за два месяца. Ревизия из двух матросов, двух рабочих и двух солдат, которая очень не по нутру этим господам, нашла весьма секретную бумажку графини Паниной к кассиру: она велит кассиру выдать 90.000 р., которые будут ею перенесены в известное место. Наш долг — арестовать этих людей, как расхитителей народного достояния. (Общие возгласы: "Арестовать их!".) Да, товарищи, она уже арестована. Народ взял власть, как орудие полного освобождения. Банкирам и помещикам не бывать больше на русской земле.

У этих классов, привыкших к власти, есть уверенность, что они к ней вернутся. Народ шатается, и этим шатанием пользуются шатуны из лагеря правых эсеров и меньшевиков. Наша обязанность — выбить у них эту самоуверенность и вбить ее в голову народа. Если они не будут противиться вашей воле, не будет террора. Но они, повинные в этой войне, эти господа Милюковы Константинопольские и Дарданельские, как смеют они показываться на глаза народа?! Они идут против вас, и если народные массы, доведенные до отчаяния, прибегнут к террору, я не брошу в них камня. Народ пробуждается, и им, стоящим на пути его стремлений, не снести кары народного гнева, который обрушится на них. Когда Родзянки хотели сдать Петроград, чтобы обезглавить русскую революцию, когда Корнилов сдавал Ригу, чтобы запугать народ и взнуздать русскую армию, что оставалось нам делать? Скрестить руки и ждать? Нет, вы сами, товарищи-солдаты, запретили нам это, вы сказали: если вы не можете защитить Петрограда, заключите мир; не можете заключить мира — уйдите.