- Пойдем домой, - сказал Кастор.

Больше ничего не оставалось.

Стоп! А Игорь?

Я мысленно позвала его, но он не отозвался.

- Я приду... попозже, - ответила я Кастору.

Игорь единственный мог сказать сейчас, что жизнь не кончилась, и что-то хорошее еще обязательно случится. Я повторила зов.

Кастор отвернулся, приложив к уху телефон. Я увидела, что папиной машины уже нет - они тихо уехали, так ничего и не сказав. Кажется, земля покачнулась... Землетрясение? Нет, голову повело.

Вдруг откликнулся Игорь: "Сегодня не получится, извини". И всё. Без объяснений. Тот, кто был нужен больше всего, отмахнулся от меня, как от назойливого насекомого.

- Идем, - повторил Кастор, будто не услышал мой ответ.

Через полчаса я вновь сидела на его кухне, сжимая в ладонях чашку с горячим морсом.

В голове крутился вопрос: что во всей этой истории особенно не так?

Вроде бы, виновник моего несчастья очевиден - Медея, - но почему тогда фальшивила Ксандрия? Почему директор Джана избегал на меня смотреть? Где заблудилась Сашина повестка? Какое это все имеет значение?

Никакого. Об этом бесполезно даже думать, ведь через Медею не перешагнуть.

Кастор стоял у окна и смотрел на улицу.

- Тебе не надо на работу? - очнулась я.

- Нет, сегодня больше не надо, - вздохнув, ответил он.

И меня в своем доме ему совершенно не надо... И я прекрасно понимаю, почему он все-таки согласился быть моим опекуном - по той же причине, по которой привел сюда два дня назад - он слишком ответственный. Вопроса: "Кто, если не я?" - для него даже не существует.

...Так ведь и мне не надо. Разве я одна не проживу?

- Эмансипация. У меня должно быть достаточно денег на счете, чтобы снять жилье.

Кастор холодно пожал плечами.

- Эмансипированным не приходится платить за жилье - если, конечно, их устраивает однокомнатная квартира, которую предоставляет государство. Она входит в гарантированную социальную норму взрослого человека.

О. Это же чудесно. И не нужен мне никто. Если станет скучно, в крайнем случае заведу кошку.

- А что нужно для эмансипации?

Кастор повернулся ко мне.

- Только удостоверение личности и заявление, которое подается в комиссию по делам несовершеннолетних.

Меня передернуло. Впрочем, еще один контакт с этой "душевной" компанией я бы пережила... Но Кастор положил конец зародившейся мечте:

- Уже поздно. Законодательство Нашей Страны не предусматривает возможности эмансипации подопечных. Это выход из родительской семьи, который для тебя уже состоялся.

Я непроизвольно застонала.

- Что же делать?!

Кастор сел за стол напротив меня.

- Зачем?

Он с интересом смотрел прямо в глаза.

Я нервно хмыкнула.

- У тебя на лице написано, что я здесь лишняя.

Кастор улыбнулся краем рта.

- Странно. Раньше мое лицо меня не подводило. На нем должно быть написано, что я не представляю, как быть опекуном шестнадцатилетней девушки. На нем должен быть написан вопрос: зачем вообще опекать человека, который уже повзрослел? Разве что формально.

- Мне почти два года придется прожить в твоем доме.

- Не вижу в этом проблемы.

- А тебя не злит, как с тобой обошлись? Тебе же не оставили выбора!

- Вот еще. Выбор у меня был, и до сих пор есть. А уверенность комиссии в том, что задача решена наилучшим образом... забавна своей наивностью.

Что он делает? Он точно пытается повлиять на мое отношение к ситуации, в которой мы оба оказались, но куда он меня толкает?

Впрочем, скорее не толкает, а пытается удержать - вокруг меня пропасть, и я не знаю, куда шагать, чтобы не свалиться. Паника - вот что я чувствую. А почему? Много ли я потеряла? Много ли места в моей жизни занимала семья, которая даже не знала обо мне самого главного - чем и как я занимаюсь? Почему-то много.

Давид теперь один, ему будет тяжело. Конечно, всем детям-телепатам, растущим без старших братьев и сестер, приходится учиться скрывать от близких полученные в школе навыки, но он-то пока к этому не привык. Он, по натуре очень общительный, каждый день взахлеб рассказывал мне о том новом, что узнал на сеансах. Часто он не мог удержаться и "болтал" во время ужина, а родители не понимали, почему он во время еды корчит рожицы, а я смеюсь...

Как папа с Медеей скажут своему сыну, что меня больше нет?

Кастор протянул руку к навесному шкафчику и достал из него пузатую бутылку с прозрачно-коричневой жидкостью и золотистой этикеткой. Поставил на стол стакан.

- Крепкий алкоголь? - спросила я.

- Не такой уж и крепкий, - ответил Кастор, наливая, - примерно половина максимальной крепости. Традиционный напиток здешних мест. Это тебе.

Ну и ну. До сих пор ничего крепче ягодного вина я не пробовала.

- Вот такой я опекун, - насмешливо пояснил Кастор.

Я выпила - опекуна следует слушаться.

"Традиционный напиток" прямо в горле превратился в пар и укутал мозг. Стало легче. Мысли о произошедшем уже не вызывали панику, они лишь царапали.

Я больше не приду в дом, где провела всю жизнь... Плохо. Две тяжелых слезы плюхнулись на дно стакана.

Свою замечательную комнату с собственноручно расписанными голубыми стенами я больше не увижу... Кап.

Ну, хоть в гости-то я смогу приходить?

А к кому?

Медея видеть меня не хочет. Давиду она скажет про меня что-нибудь плохое, чтобы не жалел. Папа...Кап, кап.

- Почему он не подошел ко мне? - вслух спросила я.

Кастор помолчал, откинулся на спинку стула и, наконец, ответил:

- Потому что нас всех снимали камеры телеканала "Полис". Наверное, не хотел превращать семейную трагедию в мелодраму.

Снимали... телекамеры? Это попадет в новости? Теперь, по крайней мере, ясно, зачем Ксандрия принимала красивые позы, а доктор Вильгельм следил за дикцией...

Стало душно. В глазах потемнело.

Кастор схватил меня за руку и рывком вытащил через заднюю дверь во двор.

Когда свежий воздух ветром ворвался в меня, а звон в ушах затих, я смогла осознать то, что услышала.

- Разве... разве так можно? - пересиливая дрожь, выговорила я. - Я вовсе не хочу, чтобы о том, как я живу, знали все...

- Можно, - спокойно ответил Кастор. - В Нашей Стране никто не обязан хранить чужие секреты. То, что происходит с тобой или с любым другим человеком, будет тайной только до тех пор, пока не заинтересует кого-нибудь еще.

- Как... так?..

- Вот так. Люди имеют право знать, с кем общаются.

В его голосе ясно слышалась ирония - он не был согласен с тем, о чем говорил, и сам научился обходить общепринятые правила.

- И кому какое дело до распада нашей семьи?

- Я думаю, цель была - показать общественности, как быстро и эффективно защищаются права несовершеннолетних. Возможно, попугать родителей, которые не прислушиваются к своим детям.

О, да для общества это просто бомба. Я больше чем уверена, что сочувствие старшего поколения будет на стороне отца и Медеи, да и за свое не поручусь...

- Можно, я не пойду завтра в школу?

Спокойное лицо Кастора стало твердым.

- Нельзя. И я сам утром тебя отвезу.

Вон она какая - опека.

- Кастор, ты не понимаешь... С некоторыми одноклассниками у нас давнее соперничество, и они воспользуются этой историей, чтобы забросать меня грязью...

Его глаза сузились - он прекрасно понимал.

- Соперники, с которыми едва удается поддерживать видимый мир? Переворачивать факты могут только скрытые враги. У настоящих врагов факты не превращаются в оружие - только сплетни или ошибки. Значит, вам пора снять маски и обнаружить вражду. Тогда они ничего тебе не сделают.

- Как это?

- Я научу.

Ну вот. Теперь еще и осваивать приемы самообороны... А по голове уже никто не погладит... И в щеку не поцелует.

Из глаз снова покатились слезы. Я отвернулась, чтобы вытереть их ладонью, и тут увидела, что в маленьком внутреннем дворике мы не одни - метрах в десяти от нас, у сетчатой изгороди, обозначавшей границу участка, стоял, тяжело опираясь на трость, пожилой мужчина. Очень пожилой. Он был одет в мешковатые шерстяные брюки, коричневый свитер и замшевую куртку, обут в ортопедические ботинки, гладко выбрит и почти совсем лыс. Его светло-голубые глаза рассматривали меня с такой симпатией, что мне впервые за последний час удалось вдохнуть легко и свободно.