Одиссей принял нежданных гостей очень радушно. Он гордился тем, что род его шёл от Гермеса, и плутоватый бог приходился царю Итаки пра-прадедушкой. Правда, внук выглядел довольно пожилым по сравнению с вечно юным Гермесом, но в том не было вины Одиссея: он был смертным, и бурные годы жизни давали о себе знать.

Одиссей устроил в честь гостей пир, не зная, как угодить своему великолепному предку-богу. На Ерофея он поглядывал с нескрываемым интересом, спросив наконец (любопытство тоже было ему присуще):

- Не тот ли это герой, о коем говорит Эллада, что сумел он укротить бешеного критского быка не хуже Геракла?

- Тот, тот, - подтвердил Гермес, а Ерофей запунцовел от смущения, уловив при этом весьма красноречивый взгляд одной из симпатичных служанок.

- А не обидится ли Тесей, что ему не позволили совершить подвиг, богами указанный, чтобы поверг он то рогатое чудище? - шутливо спросил Одиссей.

- На век героев подвигов хватит, - махнул рукой Гермес, - тем более, как говорит молва, Тесей - сын Посейдона, значит мне - двоюродный брат. Мы поладим: свой своему - поневоле друг.

Сын Одиссея, Телемах, собирался на охоту, и Ерофей, попросив разрешения у Одиссея покинуть пир, отправился с Телемахом: он чувствовал, что ещё одну великую попойку не выдержит.

- Иди-иди, - усмехнулся добродушно Гермес, догадавшись о причине столь странной прихоти Ерофея, - нам больше достанется.

И Ерофей покинул пир, ничуть о том не пожалев.

Телемах оказался умным и любознательным юношей. Узнав, что герой Ерофей не совсем герой, а пришелец из неведомой ему страны - России, забыл об охоте и засыпал Ерофея множеством вопросов, изумив россиянина своей заинтересованностью. На что Телемах резонно заметил: «Я - будущий царь Итаки, я должен знать, как нужно мудро руководить своим народом, знать, чего желает народ, и делать всё, чтобы он благоденствовал на моём острове». Ерофей только хмыкнул, вспомнив некоторых российских государственных мужей - им бы послушать Телемаха. Они бродили по лесу до самого вечера. Вернулись уставшие, но довольные друг другом, хотя и без добычи.

В доме Одиссея было тихо, домочадцы спали, но в недалеком винограднике слышался мелодичный напев струн лиры и сдержанный смех Гермеса, перевитый звонким девичьим: «Ох, неугомонный Герка», - вздохнул, улыбаясь, Ерофей: его друг был неисправим, и чего тут удивляться, что смертный Одиссей - его потомок. Глядишь, через девять месяцев на Итаке появится у Одиссея новый родственник! И, может быть, унаследует все дурные черты характера своего божественного отца, как и Автолик, дед Одиссея, который был искусный обманщик и вор, способный принимать различные образы - от него внук унаследовал острый ум и хитрость. «А может быть, и станет величайшим героем, ведь Герка храбрый и…» - дальше утомлённый Ерофей не додумал: уснул.

А наутро Одиссей - несмотря на протесты Пенелопы, которая постоянно тоскливо твердила: «Ох, ты куда, Одиссей, от жены, от детей?» - снарядил корабль, и они отплыли к Стентору, который сражался вместе с Одиссеем под стенами Трои, но знаменит прежде всего тем, что мощный бас его перекрывал громкий крик пятидесяти мужчин. Хитроумный Одиссей решил устроить соревнования Стентора с Сиренами и посрамить их.

Стентор, толстый и ленивый, ел и пил тоже как пятьдесят воинов, растрачивая беззаботно свою долю богатой добычи, доставшейся после падения Трои. Такая жизнь ему нравилась, и он отказался следовать за Одиссеем. Одиссей вздумал утащить Стентора на корабль силой, но тот кликнул слуг, и они воинственно закружились вокруг Одиссея и его спутников. Дело запахло большой драчкой, и Ерофей тоскливо предположил, что им достанется «на орехи», так как они в явном меньшинстве: пора бы и ноги уносить. Но Гермес почесал горбинку носа, размышляя, и обратился вкрадчиво к Стентору:

- Мне дельфийский оракул поведал, что я и ты однажды сойдёмся в поединке крика. И я тебя одолею, а ты с натуги лопнешь. Тебе то ведомо?

Стентор чуть не подавился телячьей ножкой, со страхом глядя на Гермеса. Пот заструился по его лицу: он, вероятно, вспомнил предсказание. Гермес похлопал снисходительно его по плечу, ослепительно улыбнулся и продолжил свою речь:

- Так вот, вопреки предсказанию оракула и велению богов, не буду тебя вызывать на соревнование, если поплывёшь с нами: друзей я не обижаю. А если нет, - он состроил свирепую рожу, - то принимай вызов немедленно: так повелеваю тебе я, бог Гермес. И тебе конец, непочтительный, поскольку я обязан следовать предсказанию оракула. Усёк, обжора ненасытный?!! Начинаем соревнование! - он топнул ногой, выпятил грудь, и был столь великолепен в своём притворном гневе в тот момент, что Ерофей по-настоящему залюбовался товарищем. Что уж говорить об Одиссее, который и вовсе восторженно таращился на своего любимого бога-предка.

Стентор оказался большим жизнелюбом и на такой грозный ультиматум немедленно согласился, считая, что не стоит испытывать судьбу, если ему предлагают благополучный исход. Правда, поставил условие, что пития и провизии на корабле должно быть в достатке.

И вновь белопарусный корабль, который гнали вперед ещё и тридцать гребцов, помчался по морю.

Не стоит описывать бури, которые преодолел славный корабль - это коварный Посейдон вопреки законам чести пытался им помешать, сообразив, наконец, что может проиграть спор с Зевсом. Но и Зевс не хотел проспорить, потому взял корабль Одиссея под свою защиту, разгоняя тучи над кораблем и повелевая дуть только попутному ветру, и, в конце концов, мореходы услышали вдали мелодичное пение - это Сирены заманивали к себе путешественников.

Одиссей, как и в прежнее своё знаменитое плавание, велел всем на корабле заткнуть уши размягчённым воском, а Стентора привязал к мачте, и едва показался остров, толстяк басовито заревел во всю силу легких, и если уши его спутников не были бы заткнуты, они, пожалуй, оглохли бы. Весь день гудел Стентор, перекрывая пение сирен, но ничего поделать не мог: едва он переводил дух, Сирены брались за своё, а на закате солнца запели ещё более призывно и страстно. Ерофей готов был уже отступить, как это ни печально, и вдруг его осенило. Решительно встав к мачте, он заявил зловеще:

- Привязывайте, я сейчас такое им выдам, такое… - обессилевшего Стентора тут же отвязали, заткнули уши воском и уложили на дно корабля отдыхать.

Телепат Гермес тут же хлопнул себя по лбу в досаде: как ему не пришла в голову такая мысль. И встал рядом с другом. Их оплели хитроумными узлами, такими, что сам Гордий бы позавидовал. Но иначе было нельзя, ибо Ерофей попросил подплыть поближе - он ведь не был обладателем такого бычьего рёва, как Стентор. Уши гребцов укутали ещё и покрывалами, и корабль двинулся к берегу.

И вот в темноте робко, но старательно, Ерофей пропел:

- Меня милый не целует, говорит: «Потом, потом». Я иду, а он на печке тренируется с котом…

Потом частушки посыпались одна за другой: в деревне у бабушки он часто ходил на «завалинку» крайней хаты по главной улице села, где усаживались гармонист и парни с девчатами и до глубокой ночи пели да плясали. Ерофею это было удивительно, ведь его однокурсницы обожали другие песни и другие танцы. Однако Ерофей - не селянин, так что скоро стал выдыхаться. Тут на подмогу пришёл Гермес и рявкнул такую разухабистую частушку, что Ерофей в изумлении челюсть отвесил, уши его были готовы «скрутиться трубочкой», но в то же время он обрадовался: «Да ведь это Колькина матерщина! Ну, Сирены, ну, держитесь: такое не для ваших нежных ушек!» Но скоро и Гермес начал повторяться, видимо, запас частушечной тарабарщины иссяк, а распроклятые Сирены пели да пели, хотя и жалобно как-то, но ведь пели же, изматывая душу, которая готова была вырваться из тела, а руки дергались под веревками, так и старались вырваться из пут. И тогда Ерофей в отчаянии завопил прямо в темноту:

- Птичка сдохла, хвост облез, получился «Анкл-бенс»!