«Если бы не вмешался Аяри, — внезапно понимает губернатор, — если бы он не протянул время, я бы заметил «язву» вовремя. Третье заклятие сработало едва на четверть силы, потому что труп уже сгорел. Я действительно мог погибнуть. Вместе с Ирме…».

И Рэндо произносит:

— Аяри.

Безмолвно, беззвучно, как тень или греза, серебряный демон возникает в отворенных на веранду дверях гостиной; черты его по обыкновению неподвижны. Ирмерит, взглядывая на него, улыбается краешками губ.

— Аяри, — говорит губернатор, — я прошу у тебя прощения.

Айлльу останавливается в изумлении; взмахнув ресницами, он невольно склоняет голову к плечу, выжидающе глядя на господина.

— Ты действительно сохранил мою жизнь, — продолжает Рэндо. — Спасибо.

Он не может удержаться от улыбки, когда точеное ледяное лицо айлльу становится едва ли не по-детски смущенным.

— Я буду поступать так и впредь, — вполголоса говорит Аяри.

— Я буду тебе благодарен.

Аяри опускает глаза. Он действительно смущен.

— Можно ли еще выследить тех, кто разбежался? — спрашивает губернатор.

— Они не уничтожали свой запах, — отвечает айлльу. — Я постараюсь.

— Если они еще живы — не приближайся к ним.

Помолчав, Аяри говорит:

— Понимаю.

«С его силой и скоростью реакции, — думает Рэндо, — и при том, как прочны ткани тела айлльу, такие взрывы для него большой опасности не представляют. Но он послушается меня». Теперь ему совестно за все те случаи, когда он грубо отчитывал Аяри, и в особенности за цепь… «Больше я себе подобного не позволю», — решает он.

Айлльу уже скрылся. Ирмерит присаживается рядом с Хараи.

— Вы нарочно их отослали, — говорит она.

— Да.

Час назад Тайс ускакал в Ниттай с распоряжениями губернатора… Рэндо раздумывает немного, и говорит:

— Я все же хочу услышать ваш ответ, Ирме. Вы понимаете, что я уже решил, я знаю. Вы всегда понимали меня лучше, чем я сам. Но мне нужны доказательства… обоснования.

Ирмерит улыбается.

— Я сейчас скажу опасную вещь, — говорит она. — Священные тексты таковы, что в них можно найти обоснование чему угодно. Нужно лишь умело трактовать непонятные строки.

— Я весь превратился в слух, — губернатор усаживается поудобнее и отставляет чашку.

Ирмерит опускает глаза.

— Начало Легендариума смутно. Но из него можно понять: когда Рескит уничтожала мир, созданный Первым Творением, Арсет сохранила своих старших детей — первую, несовершенную свою работу, свою неудачу. Она не допустила их гибели. Как впоследствии истинным людям, она дала им право выбора и свободную волю. Люди, наделенные силой любви и веры, сами противостоят дыханию Рескит. Айлльу на это не способны. Но помня, что наш долг — поступать как Арсет, разве мы можем подражать Рескит в своих поступках? Судьба айлльу — в руках людей. И я вижу: как люди, близкие айлльу, получают от них их достоинства — силу и долгую юность, так айлльу, близкие людям, учатся любить и верить…

Ирмерит переводит дыхание, глядя вдаль. За полуотворенными дверями, под куполом весенних небес сияют яблоневые рощи.

— С тех пор, как Рескит изрекла вечную смерть, Арсет бьется с нею ради мира Второго Творения. Много тысячелетий она даже не видела своего детища, потому что не может обернуться. Лишь в день Подвига Милосердная Мать повернулась лицом к миру — в день, когда на ее место встала Ликрит Железноликая. И всем известно: на битву с вечной смертью царица Ликрит отправилась не одна. На ее колеснице стояли еще двое. Великая чудотворица Данирут… и ее муж-демон.

Рэндо молчит. Потом произносит негромко:

— Иной раз я думаю: насколько же прекрасными задуманы были люди, если айлльу — несовершенная, черновая работа…

— А люди прекрасны! — мгновенно отвечает Ирмерит; лицо ее озаряется. — Немыслимо прекрасны, как все, берущее начало в Арсет! Да, дыхание Рескит отравляет и уродует мир, но вовсе не настолько, как мы порой думаем. Мы ведь не видим себя со стороны, Рэндо. Подумайте хотя бы о том, каким вы кажетесь вашим айлльу.

— Не хочу себе льстить, — смеется Рэндо.

— Они вас любят, — кивает, улыбаясь, священница. — Вы не забыли, что демонам крайне трудно испытывать это чувство?

Все утро Рэндо сочинял письмо госпоже Моли.

Это занятие приводило его в доброе расположение духа. Загадочная корреспондентка отменно владела эпистолярным жанром, писать ей было легко и приятно. Часто оказывалось, что госпожа Моль хочет прочесть именно о том, что губернатор хотел бы рассказать. Порой Рэндо ловил себя на том, что его письма в Кестис Неггел напоминают личный дневник — таким искренним он был с госпожой Молью; но если дневник — молчаливый слушатель, то на письма приходили ответы — столь же искренние, полные мысли и чувства. За прошедшие годы переписка приобрела теплый тон. Властная дама давно уже подписывалась «искренне ваша, Моль» и называла губернатора по имени. Многие письма Рэндо напоминали череду коротких рассказов, почти анекдотов, о жизни островитян, но именно от этого госпожа Моль приходила в восторг.

Единственная тема по-прежнему оставалась запретной: настоящее имя корреспондентки. Но в остальном дама выказывала вполне дружескую непосредственность. Когда Рэндо обмолвился, что туземцы не знают пуговиц, госпожа Моль проявила истинно дамское любопытство, заставив его в подробностях описывать наряды островитян.

«Удивительным показалось нам, — писал он, — что одежда мужчин и женщин состоит из одних и тех же предметов, различающихся лишь фасоном и богатством отделки. Поскольку островитяне малы ростом и легки в кости, мы, уроженцы континента, первое время часто принимали мужчин за женщин. Эта ошибка вовсе не так забавна, как кажется. Мы не видели ничего удивительного в том, что женщина ездит верхом или принимает гостей, в то время как подобные занятия для островитянок являются предосудительными. Достойная жена не должна покидать женской половины дома. Там она занимается хозяйством или пребывает в праздности, смотря по достатку ее супруга, разрешены ей также любительские занятия искусством — но ничего более. В домах знати, где мы останавливались, к гостям выходили служанки. Их положение весьма печально. Они не имеют никаких прав и не могут рассчитывать на самомалейшее уважение со стороны господ… Что же до одежды, то она состоит из трех предметов: широкой юбки, рубахи и верхнего платья, называемого рият. Пуговиц на островах действительно не знают, предпочитая различные виды шнуровки. На рубахе шнуруются рукава, плотно облегающие предплечья, и ворот. У рията рукава широкие; шнуровка же на нем бывает весьма замысловатой. Часто шнурами вывязываются целые узоры, есть слуги, занимающиеся исключительно этим, и хорошие шнуровщики ценятся так же, как у нас хорошие парикмахеры. В холодную погоду или же затем, чтобы показать богатство, надеваются два рията один на другой; тогда шнуровка оказывается еще более причудливой. Пахари и работники одеваются проще, их одежда чаще короткая, но никаких других разновидностей ее я не видал… Вы спрашивали относительно заложников, госпожа Моль. Я возьму на себя ответственность сказать, что для приобщения к нашей культуре следует везти в Кестис Неггел не только сыновей знатных домов, но и дочерей, и даже настаивать на последнем. Полагаю, многие станут прятать девочек, так как найдут неприличным посылать их куда-то кроме дома мужа; будет разумно переломить это упрямство. Знатные юноши островов пользуются большой свободой, их жизнь часто состоит из увеселений и наслаждений. Первый столичный бездельник и повеса в сравнении с ними выглядит аскетом. В Кестис Неггеле им придется тяжело, труд и учеба покажутся им каторгой. Вряд ли можно будет впоследствии рассчитывать на их преданность: дома они получат все развлечения, которых были лишены в столице, и сердца их будут принадлежать старине… Но девочка, воспитанная как рескидди, никогда не сможет смириться с участью бессловесного украшения дома, немой утробы для рождения детей. Знатные дамы островов будут всей душой преданы Данакесте».