Еллинек взял из рук Scrittoreнастольную лампу и направился в Riserva.Отец Августин ни разу не преодолевал путь наверх по узкой винтовой лестнице, к той двери, за которую даже ему был закрыт доступ. Отец Пио с согласия Еллинека отменил этот обычай, поэтому Еллинек носил в кармане сутаны тяжелый ключ с двумя бородками. На лестнице стоял резкий запах. Как же он ненавидел этот убийственный запах противогрибковых химикатов, который перебивал возбуждающий запах книг! Дойдя До черной двери, он вложил ключ в замок.

Еллинек открыл дверь, и на секунду ему показалось, что среди полок кто-то потушил тусклый свет. Но этого просто не могло быть, и кардинал, заперев за собой дверь и освещая путь лампой, подошел к шкафу, в котором хранились документы флорентийца.

Еллинек, раскладывая бумаги на две стопки (прочитанные и те, которые ему еще предстояло изучить), размышлял о том, почему же великое открывается лишь художникам? Письма Микеланджело пронизаны злобой, горечью, досадой, в них сквозит подавленность. Казалось, словно Микеланджело был от рождения обречен на несчастье: taedium vitae [97]повсюду, везде ложь, интриги и враги. Флорентийцу одно время даже чудилось, что его преследуют убийцы. Мучил страх апокалипсиса. И если ужас оставлял его, на смену ему приходил другой. Он мучил себя сам, бредил метафизикой, он был вечным рабом неизбывной скорби. Служило ли все это пищей для его творчества? Неужели необходимо стать рабом, чтобы насладиться полнотой свободы? Ослепнуть, чтобы оценить способность видеть? Глухим, чтобы иметь возможность слышать?

Досье неизвестного автора о восьмидесятиоднолетнем Микеланджело, который в то время стал архитектором собора Святого Петра. «Старик брызжет слюной и впадает в детство. Пора уже прогнать флорентийца со службы, так как непонятно, в состоянии ли он воплотить то, что рисует на бумаге. М. замечал ошибки в вычислениях, которые, если и не являлись порождениями его фантазии, приписывались Нанни Биджо, молодому зодчему, который уже мечтал занять место флорентийца». Как бы то ни было, их споры мешали делу. Все указывало на то, чтобы отпустить М., назначив на его место Биджо.

Среди писем – сонеты, написанные рукой Микеланджело, но так и не дошедшие до адресата. Что-то в них было ясно, что-то загадочно, но любой документ мог привести к разгадке.

Нет, сонеты Микеланджело не были полны христианских мыслей, скорее, здесь можно было найти идеи Софокла, согласно которым умнее было бы вовсе не рождаться на свет. Какой же грех был так мил и уничтожил душу Микеланджело?

Письмо некоего Карло, инквизитора: «М. вызывает подозрения, потому что он по ночам, а не светлым днем, скрывая свои дела, посещает в пригороде дома еретиков и каббалистов, которых каждый благоверный христианин должен избегать: Confiitatis maledictis, flammis acribus addictis». [99]

Микеланджело – каббалист, приверженец секретного иудейского учения? Как ни невероятно это звучало, но кое-какие факты подтверждали это предположение. Почему незадолго до своей смерти флорентиец сжег все свои рисунки и чертежи? Почему? Запись его лекаря подтверждает это. Но что находилось в опечатанном ларце, который после смерти флорентийца открыли его друзья, Даниеле да Вольтера и Томазо Кавальери? Были ли в сундуке только восемь тысяч скудо, как они говорят? Или друзья обнаружили судьбоносный документ и спрятали его в тайнике? Почему Микеланджело не хотел, чтобы его хоронили в Риме, где он прожил последние тридцать лет и создал величайшие свои творения?

Копия письма его лекаря Жерардо Фиделиссими из Пистойи герцогу Флорентийскому: «Сегодня вечером ушел в лучший мир великолепный мастер, обладавший уникальным дарованием, Микеланджело Буонарроти, и так как я вместе с другими врачевателями заботился о нем, болеющем, то взял на себя выполнение его желания: тело его будет перевезено во Флоренцию. Кроме того, так как никто из родственников не присутствовал при кончине, а почивший в бозе не оставил завещания, я позволил себе, Ваше превосходительство, сообщить Вам, так ценившему некоторые его качества, эту новость, дабы желание усопшего было исполнено, а его прекрасная родина имела честь хранить кости великого человека, которого однажды и подарила нам. – Рим, 13 февраля 1564, [100]Жерардо, доктор медицины».

Почему, Domine Deus, [101]все эти письма, досье и копии хранились в архиве Ватикана? Зачем изымались письма, зачем составлялись досье? Если объяснение тому и существовало, то, видимо, только одно: Микеланджело, гениальный художник, прославивший Церковь своими творениями, как никто другой, подозревался в ереси. После его смерти это подозрение каким-то образом подтвердилось, потому как одного его было недостаточно для того, чтобы хранить какие-либо материалы в секретном архиве.

Погруженный в мрачные мысли, кардинал при свете лампы просматривал документ за документом, как вдруг один из листов выпорхнул из его рук и упал на пол. Еллинек наклонился, чтобы поднять его, и свет лампы, которую он держал в левой руке, упал на пустую нижнюю полку шкафа – сквозь нее можно было видеть соседний ряд полок. Deus Sabaoth, [102]этого просто не могло быть! За полкой Еллинек увидел ботинки, он решил, что ошибся, надеялся, что в душной атмосфере архива это ему показалось. Но тут хозяин ботинок отступил на цыпочках вглубь. Еллинек застыл, как жена Лота, когда Господь низверг на Содом и Гоморру огонь и серу.

– Эй, – крикнул он взволнованно, – кто там? – Он осветил темноту, обошел полку, заглянув туда, где ему привиделась фигура. Однако свет его лампы был слишком слаб для того, чтобы осветить все уголки прохода между полками. Тогда кардинал затаился и медленно, стараясь не издавать ни звука, двинулся вперед: – Кто здесь? – снова выкрикнул он, скорее чтобы придать себе смелости, чем в надежде услышать ответ. – Кто здесь? Есть здесь кто-нибудь?

Еллинека охватил страх – чувство, незнакомое ему раньше и пробудившееся теперь из-за необычности, загадочности, непредсказуемости ситуации. Кардинал резко обернулся, осветив место, где только что прошел, и то место, где видел человека. Свет весело затанцевал по папкам, которые отбрасывали длинные тени на стены и потолок. Некоторые тени казались монстрами, тянувшими к нему свои чудовищные щупальца. В этот момент, то ли под воздействием этих видений, то ли из-за духоты помещения, в котором не было окон, кардиналу послышались голоса, сначала неясные, затем один из них стал внятнее:

– Что видишь ты, Иеремия?

И Еллинек, будто так оно и должно было быть, произнес:

– Вижу жезл миндального дерева. А голос продолжил:

– Ты верно видишь; ибо Я бодрствую над словом Моим, чтоб оно скоро исполнилось.

И снова прозвучал незнакомый голос:

– Что видишь ты?

На что кардинал, покачивая головой, ответил: