Отец Пио Сегони висел на оконной раме в отдаленной комнате архива. Он обвил шею широким поясом бенедиктинской рясы, другой конец которого закрепил на приоткрытом окне. Он покончил с собой. Это казалось невероятным.

Кардиналы Беллини и Еллинек уже находились там, когда прибыл Касконе. Еллинек встал на стул, собираясь перерезать пояс ножом, чтобы опустить тело вниз, но Касконе остановил его. Он кивнул на выкатившиеся глаза повешенного, на свесившийся язык и сказал:

– Вы видите, Ваше Высокопреосвященство, ему уже не помочь. Теперь очередь врача!

– Врача! Профессор Монтана! Где профессор Монтана? – подхватили присутствующие.

Scrittore,обнаруживший тело, ответил, что профессор Монтана оповещен и будет с минуты на минуту. Еллинек сложил руки для молитвы и прошептал:

–  Lux aeterna luceat ei, lux aeterno, luceat ei… [109]

Наконец явился профессор Монтана в сопровождении двух братьев, одетых в белое. Монтана взял руку повешенного, пытаясь прослушать пульс, затем отрицательно покачал головой и дал знак братьям снять тело. Они положили покойного отца Пио на пол. Его остановившийся взгляд казался жутким. Присутствующие сложили руки. Монтана прикрыл рот и глаза усопшего и осмотрел темно-красные полосы, оставшиеся на его шее. Затем он невозмутимо произнес:

–  Exitus, Mortuus est. [110]

– Как же это могло случиться? – спросил кардинал Беллини. – Он был таким способным.

Еллинек согласно кивнул. Касконе обратился к другому Scrittore:

– У вас есть объяснение, брат во Христе? Я имею в виду, не выглядел ли отец Пио подавленным?

Scrittoreответил отрицательно, правда, с оговоркой, что душа другого человека – потемки. Отец Пио проводил в архиве день и ночь, да примет Господь его душу. Никто из архивариусов и Scrittoriне ждал беды, когда отец Пио появился утром. Обычно он входил в архив с рассветом и появлялся в библиотеке только около полудня. При этом он казался отрешенным, делал заметки, всегда носил их с собой, а потом прятал в ящиках; но о содержании своих исследований отец Пио никогда не рассказывал. Он вообще был молчалив от природы. Все архивариусы и Scrittoriсчитали, что отец Пио выполняет тайное поручение.

– Тайное поручение?

Кажется, речь идет о Микеланджело и содержании Сикстинских фресок.

– От кого же исходило поручение?

– Я дал это поручение! – ответил кардинал Еллинек, а кардинал-государственный секретарь поинтересовался:

– И были результаты?

– Нет, – ответил Scrittore, – как ни странно, именно о Микеланджело в Ватиканском архиве нет никаких сведений. Казалось, его имя предали анафеме. Хотя как раз о людях такого рода здесь больше всего информации.

– Может быть, я смогу объяснить это, – прервал его Еллинек. Касконе вопросительно посмотрел на него: – Я в состоянии был бы это объяснить, но Codex Juris Canonici запрещает мне сделать это. Вы понимаете, о чем я?

– Я ничего не понимаю, – выходил из себя кардинал-государственный секретарь. – Ничего. Я требую сведений ex officio.

– Вы прекрасно знаете, где заканчивается ваша власть ex officio,Ваше Высокопреосвященство.

Касконе задумался, похоже, он уловил нечто, чем остался доволен. Обратившись к Scrittore,он сказал:

– Вы говорили, что найденные отцом Пио шифры он складывал в какие-то ящики? Вы не могли бы сказать ничего более конкретного?

– Отец Пио держал находки в своем столе, но некоторые записи он всегда носил с собой в карманах сутаны, – ответил молодой человек.

Касконе дал знак одетым в белое людям проверить карманы сутаны покойного и достать содержимое ящиков стола отца Пио. В правом кармане сутаны нашли белый платок. В левом – лист бумаги, на котором мелким почерком был записан шифр: «Nice. III anno 3 Lib paff.471».

– Вам это о чем-нибудь говорит? – спросил Касконе.

Scrittoreзадумался:

– Мне кажется, речь идет об одном из шифров Schedario Garampi,то есть о документах времен папы Николая Ш.

– Принесите мне эту папку как можно скорее! – Кардинал-государственный секретарь выглядел взволнованным.

– Достаточно быстро я этого сделать не смогу, – ответил Scrittore.

– Почему, Scrittore?

– Документы, которым были присвоены шифры Schedario Garampi,сейчас хранятся не в том порядке, как раньше, то есть у них один или несколько новых шифров. Каждый из документов может стоять в совершенно ином, новом разделе, так что теперь сложно отыскать нужную папку, предварительно не восстановив исторического соответствия. Но…

– Но?

– Этот шифр не давался очень важным документам. Папа Николай III умер в 1280 году, то есть никак не был связан с Микеланджело. Единственный, кто мог бы нам помочь, это отец Августин.

– Отец Августин ушел на покой, так оно и будет теперь.

– Ваше Высокопреосвященство, – заговорил кардинал Йозеф Еллинек, обращаясь к кардиналу-государственному секретарю, – вы, с одной стороны, настаиваете на скорейшем решении головоломки» с другой, отправляете, в отставку единственного человека, который мог хоть немного приблизить нас к разгадке тайны. Я не знаю, что и думать об этом. Нам нужна помощь отца Августина.

– Незаменимых людей нет, – ответил Касконе. – Августин не исключение.

– Разумеется, господин государственный секретарь. Вопрос в том, может ли курия в данной ситуации пренебрегать таким человеком, как отец Августин. Ватиканскому архиву необходим человек, не только умеющий пользоваться техникой архивирования, но и тот, кто может сопоставить документы, которые находятся в хранилище. – Он опустил глаза и наткнулся взглядом на отца Пио. – Монтекассино не Ватикан.

Кардиналы спорили над телом мертвого бенедиктинца, и Еллинек пригрозил, что приостановит работу консилиума, если ex officioему нельзя сложить взятые на себя обязательства. Пререкания завершились согласием Касконе вернуть отца Августина.

Публикация газеты «Unità» не прошла незамеченной. В пресс-бюро Ватикана толпились журналисты. AIFALUBA, что значит AIFALUBA?

Что за аббревиатура кроется за этим шифром?

Кто обнаружил надпись? Давно ли известно о ее существовании?

Может, это подделка и ее следует уничтожить?

Почему Ватикан только сейчас признал открытие?

Что скрывают от курии?

Кто из специалистов занимается этим делом?

Был ли Микеланджело еретиком?

Если это так, каких неприятностей ждет курия?

Случалось ли подобное в истории искусств?

Кардинал-государственный секретарь Джулиано Касконе этим утром занимался только тем, что призывал членов консилиума к молчанию. Будучи префектом Совета по общественным делам Церкви, лишь он решал, какая именно информация подлежала публикации и разглашению. Наконец Касконе решил огласить общественности официальную позицию курии в ответ на настойчивые уговоры профессоров, опасавшихся распространения слухов и сплетен, и на предостережения кардинала Еллинека.

Во время пресс-конференции Касконе зачитал заявление. На все вопросы он отвечал: «без комментариев» или обещал обнародовать результаты исследований, как только те закончатся.

В четверг, после литургии, прошедшей в среду на первой неделе Великого поста, кардинал Йозеф Еллинек решил упорядочить мысли. Уже семь недель он «блуждал в потемках», только отдаляясь, как ему казалось, от разгадки ребуса. Еллинеку стало ясно, что эта тайна включает в себя множество других. За надписью в Сикстинской капелле скрывается не только проклятие обозленного человека, а дьявольские козни, цель которых – нанести урон Церкви и курии. Множество раз Еллинек осматривал изображение пророка Иеремии в Сикстинской капелле, который, словно в отчаянии, разочарованно смотрит на землю, где теряются все следы. Снова и снова перечитывал кардинал его пророчества времен Иоакима, времен Седекии, угрозы в адрес египтян, филистимлян, моавитян, аммонитов, эдомитов, а также Элама и Вавилона. Он обозначил вертикальной чертой главу 26:1–3, где говорится: «В начале царствования Иоакима, сына Иосии, царя Иудейского, было такое слово от Господа: так говорит Господь: стань на дворе дома Господня и скажи ко всем городам Иудеи, приходящим на поклонение в дом Господень, все те слова, какие повелю тебе сказать им; не убавь ни слова. Может быть, они послушают и обратятся каждый от злого пути своего, и тогда Я отменю то бедствие» которое думаю сделать им за злые деяния их». Но чтение этих строк не принесло пользы Еллинеку: пока все, что он узнал до сих пор, выходило за рамки его понимания, а предположения, которые он начинал было строить, неизменно приводили его к появлению ужасно греховных мыслей. Больше всего Еллинека беспокоило то, что теперь он вовсе не понимал, кому в курии он может доверять, а кому нет. В эти дни сомнений у кардинала впервые пошатнулись его христианские устои, такие, как любовь к ближнему своему, вера и милосердие. Он понимал, что подобные колебания сами по себе являются страшным грехом для истинного христианина. Теперь, отбросив в сторону теологические спекуляции, кардинал смотрел на это дело совершенно другими глазами: Еллинек не был уверен в себе и своей службе, а также брал под сомнение и остальных членов курии, которые были посвящены в тайну Сикстинской капеллы. Самоубийство бенедиктинца смутило его ум. Строчки требника расплывались перед глазами, а намерение прочесть покаянную молитву не приводило ни к каким результатам. Его терзала мысль, что отец Пио, скорее всего, решил задачу и не вынес правды. И даже литургия не смогла облегчить муки его души и вернуть ее на путь истинный.