Не в силах оторвать глаз от злодеяний и греховных слов пророков, он прислушивался к ночи и уловил произнесенное Иоилем звенящее «А». Иоиль прочитал из Писания нечто непристойное, народ должен пить, дабы было опустошено поле, сетовала земля, дабы был истреблен хлеб, высох виноградный сок, увяла маслина. [113]А старик Иезекииль, заносчивый, как павлин, отбросил свое писание прочь, позволив ветру разметать его. Обнажившись, стал предлагать себя проходившим мимо мужчинам, задаривал любовников подношениями, а затем преследовал блудливых сестер из Египта и мял их груди. [114]Исайя, самый благородный из пророков, пророк царской крови, вел себя и вовсе непристойно, танцевал с девицами и наслаждался их срамными взглядами, лентами на головах и браслетами на ногах. Он пребывал один, а их было семеро, и вид у него был такой, будто подражая ему можно достичь истинного блаженства. Он созывал плотников и кричал: «Сюда, сюда, сотворите себе своих кумиров, делайте столько божеств, сколько хотите, и курите фимиам, и забудьте старые заповеди, бросьте их, поприте их осколки ногами!». [115]Затем он втер мазь в тело с ног до головы и пригласил дельфийскую сивиллу на танец. Сивилла повела миндалевидными глазами и в экстазе закинула голову так, что лента с ее лба упала на землю, превратившись в змею. Но змея эта грозно зашипела не на тех двоих, слившихся воедино, а на него, кардинала. Он дрожа двинулся к чудовищу.

И дряхлый старик, похожий на Иеремию, восстал на столб, вздымавшийся до небес, распростер руки, словно Для полета. Подняв ногу, впуская ветер в складки своего одеяния, Еллинек закричал, чтобы он прекратил это, что он упадет как камень. Но было слишком поздно. Иеремия низвергся в бесконечную пустоту, и ветер развевал его одежду. Казалось, падение пророка остановило время. Оно тянулось бесконечно долго, и в какой-то момент лица летящего пророка и спящего кардинала оказались совсем рядом, как рыбки в аквариуме. Еллинек вскричал: «Куда летишь ты, Иеремия?» И Иеремия ответствовал: «В прошлое!» И Еллинек задал вопрос: «Чего ищешь ты в прошлом, Иеремия?» И Иеремия отозвался: «Познания, брат, познания!» И Еллинек вопросил: «Почему ты отчаялся?» Но Иеремия не дал ответа. Из непроглядной глубины Еллинек услышал последние слова пророка: «Начало и конец – это одно и то же. Ты должен это понять!»

Кардинал вскочил с кровати. Сон взволновал его. Перед глазами Еллинека снова и снова проносились образы танцовщиц в экстазе. Он никак не мог забыть непристойные движения пророков и сивилл. Утром он шагал по лестнице, шаркая ногами так, чтобы его было слышно. Но Джованна не вышла. Весь день он не мог сосредоточиться ни на работе, ни на учениях южноамериканских жрецов-еретиков о злых духах. Вместо этого, стоя в углу кабинета, он пытался очиститься долгими молитвами. Но это ему не удалось, и он отправился в Сикстинскую капеллу, чтобы вновь посмотреть на образы, заполнявшие его сны. Еллинек встал прямо посередине, под изображением сотворения женщины, закинул голову (так он делал уже множество раз) и с любопытством ротозея погрузился в рассматривание росписи. Через несколько минут пестрый мир закружился, закружилась и голова у кардинала. Он услышал голос Иеремии, который во сне сказал ему: «Начало и конец – это одно и то же. Ты должен это понять!» Иеремия, самый мудрый из пророков, Иеремия с лицом Микеланджело – Иеремия должен был быть ключом к разгадке. Имели ли его слова, услышанные Еллинеком во сне, какое-то отношение к надписи? И что же они означали?

Кардинал сощурил глаза и вновь посмотрел на буквы, начертанные флорентийцем. Что, если конец надписи является ее началом? От Иеремии Еллинек перешел к персидской сивилле, затем к пророку Иезекиилю, к эритрейской сивилле и остановился у фигуры Иоиля, прочитал запинаясь: А – В – UL – AFI – А – сочетание букв не менее бессмысленное, чем в привычном порядке. Но это следование допускало новые, абсолютно иные интерпретации.

Кардинал отправился со своим открытием к отцу Августину, который ударил себя по лбу, проклиная свою глупость. Ведь Иеремия, будучи сыном священника в Анафофе, читал по-иудейски, то есть справа налево, а никак не слева направо. Это позволяло смотреть на надпись с совершенно новой точки зрения. Архивариус записал буквы на листок.

– Смотрите, Ваше Высокопреосвященство, это слово имеет значение!

– ABULAFIA, – прочел Еллинек.

И действительно, Абулафия [116]– так звали проклятого церковью каббалиста, родоначальника еврейского тайного учения, появившегося в XII веке в Западном Провансе и позднее распространившегося в Испании и Италии. Это учение нанесло большой вред Церкви.

– Этот флорентиец сам дьявол, – со вздохом произнес кардинал Еллинек. – Теперь у нас есть имя, но что может сказать имя само по себе? Я не верю, что Микеланджело написал это имя на своде без тайного умысла.

– Я тоже не верю, – согласился Августин. – Считаю, что за именем скрывается нечто большее, значительно большее. Но знание имени выдает широту познаний флорентийца. Укажите хоть на одну энциклопедию, в которой бы упоминалось это имя! Вы не найдете ничего. Так что раз Микеланджело знал имя, он знал и больше, возможно, он был знаком с учением Абулафии – каббалой.

Кардинал сложил руки в молитве:

–  Pater noster, qui es in coelis… [117]

– Аминь, – закончил отец Августин.

В связи с появлением новых обстоятельств кардинал Йозеф Еллинек назначил собрание консилиума на следующий день.

В монастыре брат Бенно в тот же день попытался написать письмо, однако претерпел неудачу уже при составлении обращения. Бенно написал: «Ваше Святейшество, это скромная попытка сделать в своей жалкой и бесполезной жизни, которую мне даровал Господь Бог, нечто значительное. Так что я решился написать Вам в надежде, что строки эти Вас достигнут». Брат Бенно перечитал то, что написал, и разорвал листок на мелкие клочки. Начал заново: «Достопочтенный святой отец, уже несколько дней меня мучит известие об открытии, сделанном в Сикстинской капелле. Мне стоило больших усилий написать Вам письмо». Брат задумался, прочел начало очередного письма и, сочтя неуместным, разорвал и его. Наконец он встал, прошел по темному коридору и остановился у каменной лестницы, которая вела в комнату аббата.

«Laudetur Jesus Christus!»

Аббат добродушно встретил брата.

– Я уже давно жду тебя, брат. Я чувствую, что тебя что-то гнетет. – Он подвинул брату Бенно стул. – Расскажи мне, облегчи душу.

Брат сел на стул и медленно начал:

– Отец аббат, на самом деле открытие, сделанное в Сикстинской капелле, гнетет меня более, чем вы можете себе представить. Я изучал сведения о Микеланджело и его труды. Но этот случай потряс меня.

– У тебя есть предположения о том, что означает эта надпись, брат?

– Предположения? – Брат Бенно замолчал.

– Должна же быть причина твоему странному поведению!

– Причина… – Брат Бенно на минуту умолк. – Причина в том, что я знаю о Микеланджело больше, чем кто-либо из тех, кто сейчас занимается поисками ключа к тайне. Думаю, я мог бы помочь в расшифровке.

– Но, брат, как вы себе это представляете?

– Отец аббат, я должен отправиться в Рим, прошу вас, не откажите мне!

Внеочередной консилиум священного собрания, как всегда, начался с ритуала призвания Святого Духа и перечисления присутствующих председателем – кардиналом Йозефом Еллинеком, а также с предупреждения ex officioо том, что дело обсуждается строго конфиденциально. Постепенно оправдывались самые худшие опасения: надпись флорентийца, прочитанная справа налево, как это делалось в иудейских текстах, представляла собой имя «Абулафия».