– Лунный свет и розы, – прошептал он. – Такой случай нельзя упустить. – Но когда он притянул ее к себе, девушка вывернулась из объятий и побежала вниз по аллее. Однако, как она ни была быстра, Дерек оказался быстрее и вскоре перехватил ее у раскидистой липы, хрупкую, пытающуюся вырваться из его упрямых, настойчивых рук.

– Ты животное, Дерек Лестер, и ты слишком много выпил!

Марни изловчилась и сильно пнула его в голень ногой в серебристой туфельке.

– Оставь меня в покое и ступай тискать Дэйзи Кортфилд – она до смерти этого жаждет!

– Я не пьян, маленькая тигрица. – Юноша рассмеялся, возбужденный ее сопротивлением и боевой раной, которую она только что нанесла ему. – Для этого мне потребуется больше чем два стакана шерри. Это из-за тебя, Марни. Ты больше не ребенок – и выглядишь очень соблазнительно в этой прозрачной шелковой штуковине. – Он прислонился горячим лицом к ее прохладной шее. – Позволь мне поцеловать тебя. Поцелуй никому не повредит.

Она почувствовала, как его губы заскользили по ее шее, и больно наступила ему на ногу.

– Если ты меня не отпустишь, Дерек, я завизжу так, что этот сад рухнет, – сказала она с угрозой.

– Не уезжай завтра – оставайся и выходи за меня замуж, – прошептал он.

– Нет, я буду визжать – и не выйду за тебя замуж, даже если ты останешься единственным мужчиной во всем мире. Ты просто смешон, Дерек. – Инстинкт пришел к ней на помощь, и она начала смеяться со всей жестокостью, которая только может найтись в девушке, когда мужские руки испугают ее своей требовательностью и силой. Она почувствовала, как руки кузена ослабли и он тупо стоял, откидывая назад всклокоченные волосы цвета песка.

– Ох, перестань так смеяться, – пробормотал он.

– Ну, ты просто нелепый идиот. – Теперь Марни почувствовала, что овладела ситуацией, и спокойно прислонилась к стволу липы. – Мы с тобой двоюродные брат и сестра, и твой отец нисколечко меня не одобряет. Кроме того, у меня пока нет ни малейшего желания обречь себя на семейную жизнь.

Рядом со своим высоким кузеном она казалась совсем маленькой и хрупкой, но он видел, что за ее густыми ресницами цвета опавшей листвы таится взрослая насмешка, и его руки медленно сжались в кулаки.

– Ты хладнокровная мелкая рыбешка! – взорвался он. – Могу поспорить, что Дэйзи Кортфилд будет лучшей партией, чем ты.

– Уверена в этом, – хихикнула Марни. – Она обожает твои веснушки.

– Знаешь, на что я надеюсь, Марни? – Дерек говорил сжав зубы. – Я надеюсь, что в Лондоне ты встретишь мужчину, который разорвет твою броню на тысячу мелких клочков и заставит тебя сжевать их.

– Ты бессердечный дьявол, Дерри! – И поскольку чаще они все-таки были добрыми друзьями, исключая те моменты, когда Дерек пребывал в амурном настроении, Марни поймала его руку и дружески встряхнула ее. – Прекрати эти дурацкие любовные речи, – приказала она. – Я хочу делать карьеру и никогда не смогу довольствоваться жизнью жены респектабельного солиситора, тебе это известно. Так здорово отправиться в большой мир и работать, а когда мне исполнится двадцать один и дядя Ричард передаст мне мои деньги, можно будет попутешествовать, позже стоит серьезно заняться фортепьяно и выступать с концертами, как моя мать.

– Ты и в самом деле ужасно хорошо играешь, Марни. – Теперь Дерек тепло обхватил ее рукой, и, почувствовав братскую нежность этого прикосновения, расслабившиеся мышцы, больше не походившие на напряженные струны, Марни приняла это объятие и они прислонились к большой липе, каждый на какое-то время погрузился в собственные мысли.

Марни жила с родителями Дерека уже восемь лет, с тех самых пор, когда ее собственные родители, направлявшиеся в Ирландию к бабушке, утонули: их пароход пошел ко дну в Ирландском проливе. Когда директриса интерната, в котором училась Марни, сообщила ей о смерти родителей, она сказала: «Всегда помни, дорогая моя, когда мы храним ясные воспоминания о тех, кого мы любим, они никогда не умирают для нас окончательно».

Марни все еще хранила ясные воспоминания о миниатюрной матери-ирландке, и ее прекрасной игре на фортепьяно, и высоком, всегда смеющемся отце. Они казались самой счастливой парой в мире, и было бы несправедливо, если бы их разлучила друг с другом смерть.

Потом, словно ее мысли о том, что и отец, и мать чувствовали бы себя бесконечно одинокими, если бы смерть призвала к себе только одного из них, передались Дереку, он сказал ей:

– Неужели ты никогда не чувствуешь себя одинокой, Марни? Неужели тебе не хочется, чтобы кто-то принадлежал только тебе одной? Отгородил бы тебя от темной ночи? Согревал бы тебя? Разделял бы все твои самые сокровенные чаяния?

Марни задумалась над словами кузена, она не сомневалась, что ее родителей связала именно такая любовь, о которой говорил он. Очень редко встречающееся чувство, та загадочная общность двух людей, которая дает тончайшее понимание того, что причиняет боль, приносит удовольствие или восхищает другого. Щедрое чувство, делящее горести и печали, когда они придут.

Очень редко встречается такая любовь!

Марни, например, никогда не видела, чтобы дядя Ричард одними смеющимися глазами, без слов посылал тайные сообщения тете Марджори так, как умели это делать ее отец с матерью. Также ей никогда не пришло бы в голову, что цветок на платье тети Марджори приколол ее муж. Это были просто люди, делившие кров с разумной дружелюбностью, но Марни была уверена, что при этом они не делили своих сокровенных чаяний. То, что ее тетя так близко к сердцу принимала всевозможные благотворительные дела, безошибочно демонстрировало ее потребность быть необходимой, поскольку она не была по-настоящему необходима своему мужу.

– Разве я не привлекаю тебя в смысле брака, Марни? – спросил Дерек.

– Нет, – просто сказала она.

– Ты до отвращения честна.

– Честна ради твоей же пользы. Я хочу, чтобы ты был счастлив с подходящей девушкой, одной-единственной для тебя, и ты благословишь меня в тот день, когда, наконец, встретишь ее. Только, Дерек, дорогой, не женись на Дэйзи Кортфилд мне в отместку, ладно?

Она снова смеялась над ним, но на этот раз он не смог обидеться. Так же как, говоря по чести, он не ощущал, что любит ее настолько сильно, чтобы немедленно жениться на ней. Он улыбнулся и коснулся дружеским поцелуем ее темных волос, мягко пощекотавших его губы.

– Прости, что я надоедал тебе, потешная, но мудрая обезьянка, – пробормотал он. – Оставайся такой же мудрой там, в Лондоне.

– Из-за того, кто захочет разорвать мою броню на тысячу мелких клочков и заставить меня сжевать их? – Она весело расхохоталась. – Пусть только попробует!

В письме к Марни Пол Стиллмен сообщил, что, поскольку она довольно плохо знает Лондон, он пришлет кого-нибудь из клиники встретить ее на вокзале, и, хотя она была уверена, что быстро нашла бы клинику, расположенную неподалеку от Риджентс-парка, ответила, что принимает предложение. Девушка была даже рада возможности познакомиться с сотрудником клиники Пола Стиллмена, прежде чем встретиться с ним самим, потому что мисс Гринхем, будучи его другом, могла обрисовать его в более радужных тонах, чем он того заслуживал. Она отзывалась о нем как о человеке, преданном избранному им делу, но достаточно здравомыслящем, чтобы понимать, что для Марни это первая работа.

– Если вы окажетесь неподходящей секретаршей, он скоро скажет вам об этом, – говорила мисс Гринхем. – Но если вы его устроите, то, думаю, обнаружите, что с ним исключительно интересно работать.

Марни вышла на платформу на станции Ливерпул-стрит и приняла чемоданы от пожилого дружелюбного фермера, с которым ехала большую часть пути.

– Если станете искать работу на ферме, свяжитесь со мной, – сказал он ей. – Джейк Уорнер из Эттлборо, меня там всякий знает. Нам с моей хозяйкой не помешала бы такая жизнерадостная девочка, как вы.

– Я, конечно, буду иметь в виду ваше предложение, мистер Уорнер, – заверила его Марни, потом весело улыбнулась ему на прощание и пошла к толпе, хлынувшей к турникетам.