Это была тяжелая пробежка, и Коралайн казалось, что она преодолела до невозможного длинную дистанцию. Стена, к которой она прикасалась, сделалась теплой и мягкой, и, сообразила Коралайн, на ощупь казалась покрытой мягким пушком. А еще, стена шевелилась, как будто дышала. Коралайн убрала руку подальше.

Во тьме завывали ветры.

Она испугалась, что обязательно с чем-нибудь столкнется, и снова тронула стену. В этот раз пальцы коснулись чего-то горячего и мокрого, – словно она сунула руку в чью-то пасть, – и Коралайн со сдавленным воплем поспешно отдернула ладонь.

Постепенно глаза привыкли к темноте. Она почти могла разобрать впереди слабо мерцающие фигуры – двое взрослых, трое детей. Она слышала перед собой топанье лап бегущего во мраке кота.

Но что-то еще шустро промчалось под ногами, едва не заставив Коралайн растянуться во весь рост. Она чудом удержалась на ногах, по инерции продолжая бежать вперед. Почему-то Коралайн знала, что стоит упасть в этом коридоре – и, возможно, снова ей не подняться. Чем бы ни был этот мрачный ход на самом деле, другая мать появилась гораздо, гораздо позже него. Коридор был глубоким и медлительным, и он точно знал о присутствии Коралайн.

А потом появился дневной свет, и она, пыхтя и отдуваясь, изо всех сил бросилась к нему.

– Еще чуть-чуть! – воскликнула она ободряюще, но оказалось, что бестелесные духи растворились в этом свете, и она обращается к себе одной.

Времени размышлять, что с ними сталось, у нее не было. Задыхаясь, Коралайн перевалилась через порог и захлопнула дверь с самым громким и радостным грохотом, какой только можно представить.

Потом заперла дверь и спрятала ключ в карман.

Черный кот забился в самый дальний угол, выпучив глаза и прикусив кончик розового языка. Коралайн подошла и присела на корточки рядом с ним.

– Я очень сожалею, – сказала она. – Извини, что бросила тебя на нее. Но это был единственный способ отвлечь ее настолько, чтобы улизнуть. Она ведь все равно не сдержала бы свою клятву, правда?

Кот поднял на нее взгляд и, положив голову ей на руку, принялся лизать пальцы Коралайн шершавым языком. А затем замурчал.

– Значит, будем дружить? – спросила Коралайн, усевшись в одно из неудобных бабушкиных кресел. Кот запрыгнул ей на колени и начал устраиваться поудобней. Из венецианского окна лился дневной свет – настоящий золотистый предзакатный свет, а не белое туманное марево. Небо сияло лазурной голубизной, и еще, Коралайн видела за окном деревья, а за деревьями – зеленые холмы, расцвеченные на горизонте серыми и багровыми тонами. Никогда еще небо не казалось таким небесным, и мир никогда еще не был таким мирным!

Коралайн полюбовалась листьями на деревьях, понаблюдала игру света и тени на растресканной коре бука перед окном, а потом перевела взгляд на колени: щедрые солнечные лучи выкрасили каждую шерстинку на голове кота и вызолотили каждый белый волосок котячьих усов.

И она подумала: ничто не может быть интереснее этого!

И, поглощенная интересностью мира, Коралайн едва ли заметила, как сама по-кошачьи свернулась в неудобном кресле и постепенно уснула глубоким сном без сновидений.

Мама, ласково потормошила ее и позвала:

– Коралайн? Солнышко, что за странное место ты выбрала для сна! К тому же, мы всегда держим гостиную для особых случаев. По всему дому тебя искали!

Коралайн выпрямилась и заморгала.

– Прости, я, кажется, и правда заснула.

– Да уж вижу, – ответила мама. – И откуда еще кот взялся? Поджидал у входной двери, пока я приду, и как только я открыла дверь – пулей вылетел на улицу.

– Может, он по делам приходил? – предположила Коралайн. И обняла маму так крепко, что заболели руки. А мама обняла ее в ответ.

– Ужин через пятнадцать минут, – сообщила она. – Не забудь вымыть руки. И взгляни только на свои пижамные штаны! Что стряслось с твоей бедненькой коленкой?

– Я споткнулась, – объяснила Коралайн. А затем отправилась в ванну, где вымыла руки кровоточащую коленку и смазала порезы и царапины.

Потом пошла в спальню – свою настоящую, истинную спальню. Там она сунула руки в карманы халата и достала три стеклянных шарика, камень с дыркой посередине, черный ключ и уже пустой шар со снегом.

Она потрясла шар и посмотрела сквозь прозрачную воду, как медленно кружится в опустевшем мирке маленький ураган сверкающих снежинок, укрывая место, где стояла когда-то пара крохотных человечков.

Коралайн отыскала в коробке с игрушками обрывок шнурка, надела на него черный ключ и повесила на шею.

– Вот так, – сказала она.

Потом переоделась и спрятала ключ под футболку. Ключ холодом обжег кожу. Камень же отправился в карман.

Через прихожую она пошла в папин кабинет. Папа сидел к ней спиной, но лишь взглянув на него, Коралайн поняла, что когда он обернется, глаза у него окажутся добрыми серыми папиными глазами; и, подкравшись сзади, она поцеловала его в лысеющую макушку.

– Привет, Коралайн, – отозвался папа. Тут он обернулся и улыбнулся ей. – И что это было?

– Ничего, – ответила Коралайн. – Просто иногда я по тебе скучаю, вот и все.

– Отлично! – сказал папа, выключил компьютер, встал и без всякой на то причины подхватил Коралайн на руки, чего уже очень давно не делал – с тех самых пор, как начал внушать дочери, что она слишком взрослая для таскания на руках, – и отнес на кухню.

В тот вечер на ужин была пицца, и, несмотря на то, что пицца была папиного приготовления (обычно корочка у него выходила либо слишком толстой и сырой, либо чересчур тонкой и подгоревшей), и даже невзирая на то, что папа положил в пиццу зеленый перец, фрикадельки и, кроме всего прочего, – даже ломтики ананаса, Коралайн до последней крошки съела причитающийся ей кусок.

Ну, правда, ананас не осилила.

А потом настало время ложиться спать.

Коралайн, оставила ключ болтаться на шее, а стеклянные шарики положила под подушку; и в ту ночь ей приснился сон.

Она была на пикнике, накрытом под раскидистым старым дубом на зеленом лугу. Солнце поднялось высоко, и, если не считать белых пушистых облачков на горизонте, небо над головой было бездонным и безупречно-синим.