К счастью Господь обиделся и не дал удачи богохульнику — братия отстояла монастырь.

От того великим гневом постоянно пылал единственный глаз барона.

Правый глаз барон потерял в неволе.

Вырвите дерзкому латинянину левый глаз, приказал агарянам некто Маштуб, начальник Аккры, державший барона Теодульфа в плену. Но тут же передумал: нет, не надо вырывать левый, вырвите латинянину правый глаз. Если когда-нибудь этого дерзкого и шумного латинянина действительно выкупят и он посмеет ещё раз выступить в боевом строю против воинов Магомета, собственный щит будет затруднять ему обзор боя.

Золото Амансульты нечисто.

Нечисто окружение Амансульты.

Нечисты старинные книги, над которыми почти бессонно склоняется голова монаха из Барре Викентия.

Целых два года после приступа болезни, овладевшей им на горе у верхних прудов, Ганелон, в назидание всем другим будущим возможным ослушникам Амансульты, провёл в тесном каменном закутке на втором этаже старой сторожевой башни замка Процинта.

— Бедный Моньо, бедный Монашек, лучше бы ты умер, — без всякого сочувствия сказала Амансульта Ганелону, отправляя его в башню. — Ты нарушил мой запрет, ты поднялся без разрешения к верхним прудам. Я смогла бы прямо сейчас отрубить тебе ступню и отправить доживать твою несчастную жизнь в отдалённую деревню, но прежде ты никогда не совершал подобных проступков, поэтому я не буду сердиться на тебя. Ты просто сгниёшь в каменном закутке, если я не захочу чего-нибудь другого.

За два года, проведённых во тьме и в сырости, Ганелон на ощупь изучил каждый камень, каждую доску, каждую щель своей темницы.

Он ничего не видел во тьме, но он много слушал — плач осеннего дождя за стенами, свист зимнего ветра, весёлое перестукивание весенней апрельской капели, звон ручья, подмывающего башню, дальние раскаты грома, тонкий писк крыс, какие-то неопределённые шорохи.

Странные видения мучили Ганелона.

Но они и укрепляли его.

Мучаясь долгой бессонницей, иногда ночами Ганелон вдруг явственно видел перед собой обнажённую Амансульту. В странном смятении он чувствовал, что взгляд его ищет вовсе не отметку дьявола под левой грудью Амансульты, а пытается остановиться на самой её груди.

Перивлепт.

Восхитительная.

Конечно, так подсказывал дьявол.

Иногда Ганелон явственно слышал в ночи отчаянный вопль своего отца, жестоко сожжённого в собственном доме богохульником бароном Теодульфом, а позже, прислушиваясь к дальним чужим голоса и к каким-то совсем непонятным шорохам, он научился определять время во тьме.

Он часто читал молитвы на нескольких языках, зная, что Бога это не оскорбит, а ему придаст уверенности.

В конце второго года, изучив всё, что его окружало, Ганелон с помощью божьей сумел раздвинуть голыми руками дубовые доски пола — камень в стене башни выкрошился.

Сплетя верёвку из разодранной на полосы одежды, Ганелон спустился в нижнее помещение башни, сложил друг на друга сваленные там дрова и вновь аккуратно сдвинул над собой тяжёлые дубовые доски.

В нижнем помещении башни было тихо, пахло пылью, массивная дубовая дверь была надёжно заперта снаружи.

Тщательно обдумав свои возможности, Ганелон понял, что из башни ему не выйти и решил умереть здесь.

Но прошло некоторое время и он услышал крики над головой — стража хватилась узника.

— Святой Леонард, покровитель всех узников, помог несчастному Ганелону! — кричали одни.

Другие в ярости возражали:

— Нечестивого Ганелона унёс дьявол!

«Бедный Моньо, бедный Монашек...».

Так шепнула старая служанка Хильдегунда, однажды, через несколько дней после исчезновения Ганелона, поборовшая тёмный страх и ночью отпершая дверь башни.

"Бедный Моньо, бедный Монашек... — дрожащим голосом шепнула она во тьму, открыв дверь, запертую снаружи. — Я не вижу тебя в темноте башне, но я знаю, я чувствую, что ты здесь. Господь научил меня помочь тебе, он не хочет твоей гибели. Теперь, Ганелон, ты можешь выйти из башни. Я открыла дверь. Люди спят, нигде нет охраны. Выходи, бедный Моньо, и я снова запру за тобой дверь снаружи, чтобы ни один человек ни о чём таком не догадался. Люди не понимают, как ты мог уйти из запертого помещения, не открыв дверей, не пробив крыши или каменной стены, они думают, что тебя унёс дьявол. Одна я догадываюсь, что ты спустился на первый этаж башни. Я не знаю, как ты это сделал, но верю, что ты это сделал. Не надо тебе больше прятаться, Ганелон. Беги. Тебя не раз спрашивал брат Одо. Он много раз приходил сюда и даже ходил вокруг башни, пока его не прогнали дружинники. Выходи из башни, Ганелон, и тайными тропами, которые ты хорошо знаешь, иди в Барре. Там, в Доме бессребреников тебя ждёт брат Одо. Он помнит о тебе, он много раз пытался помочь тебе. Теперь он сможет по-настоящему помочь тебе, бедный Моньо.

Два года, проведённых во тьме, многому научили Ганелона.

В смутных снах и в одиноких бдениях он при смежённых глазах, как чётки, перебирал пережитое.

Перебирая пережитое, он часто задыхался от непонятной боли, постепенно перерождающейся в ненависть.

Он знал, Бог его не оставит.

За два года он по много раз перебирал в голове всё слышанное им когда-либо от Гийома-мельника, от служанок замка Процинта и от дружинников, от старой служанки Хильдегунды, а так же от юной Амансульты и её монаха-помощника из Барре.

Иногда ночами он явственно слышал, как бы издалека мышиный голос монаха, слышанный им столько раз.

«Я передам все тонкости логиков... — видимо, Викентий из Барре, как все смертные, вовсе не был чужд гордыне. — Я приведу в должный порядок все доступные мне старинные труды, сохраню их дух, кропотливо заполню новыми знаниями каждую лакуну, дам подробный комментарий ко всем тёмным местам... Я докажу, что ошибочно считать философов людьми, всегда расходящимися во мнениях... Их труд всегда свершается во славу Господа... Законченный свод знаний я назову „Великим зерцалом“... Пусть он отразит, как зеркало, весь мир с его божественными законами...».

«Но настало ли время? — вслух сомневалась Амансульта, выслушав неутомимого монаха... — Хватит ли у тебя сил на такой огромный труд, к кому, кроме меня, ты сможешь обратиться за помощью? В своё время сам Торкват изливал душу в бесчисленных жалобах, а ведь он был сильнее тебя. Ты помнишь? Куда бы ни обратил я свой взор, так жаловался Торкват, повсюду я встречаю то ленивую косность, то завистливое недоброжелательство, а потому лишь напрасному оскорблению можно подвергнуть учёные божественные трактаты, предложив их диким человекоподобным чудищам скорее для надругательства, нежели для изучения».

«Но Торкват говорил это о варварах».

«А разве не варвары окружают нас сейчас? Разве можно отдавать чудо разума в руки варваров?»

Чудом разума юная Амансульта считала груду старинных заплесневелых книг, извлечённых ею из подземных тайников Торквата вместе с нечистым золотом. Зная, что рано или поздно он погибнет, Торкват постарался укрыть книги под землёй как можно надёжнее.

Да, часто думал Ганелон, Амансульта достигла многого золота и старинных книг, но она забыла одну очень важную, а может, и самую главную вещь: ведь хитрый дьявол умеет не только портить погоду, приносить зло, мешать находящимся в супружестве исполнять их супружеские обязанности и совершать всякие другие козни, он, лукавый дьявол, прежде всего, умеет и любит смущать слабые человеческие умы.

Чудо нельзя упрятать в тайник.

Чудо оно потому и чудо, что вспыхивает внезапно.

Истинное чудо никогда не тьма, в которой вспыхивают разные светила, оно не радуга, перекидывающаяся над одинокой звездой; оно всегда утешение, ниспосланное выше.

А какое утешение могут нести старинные заплесневелые книги, извлечённые из тайных подземелий Торквата?

Какое утешение может нести нечистое золото, многие годы таившееся под землёй?

Как можно так легковерно идти прямо в руки дьявола и не яриться на его козни?

Как можно не помнить о рвении Моисея, который в один день истребил двадцать тысяч язычников?