Ему пришлось дважды ударить Амансульту, только тогда её губы оказались, наконец, под его губами.

Ужас переполнял Ганелона.

Он не нуждался ни в чём, он не нуждался ни в голосе, ни в едином движении Амансульты. Он просто проваливался в мрачную мёртвую бездну, стонал и хрипел, и хотел проваливаться ещё глубже — в самую тьму, в кромешный мрак, в ужасное ледяное молчание морозной ночи, не дающее никаких откликов, никаких отсветов или бликов, на самое дно тьмы и ужаса. Туда, откуда никто никогда не всплывает.

Ганелон рычал и хрипел.

Слёзы лились из его глаз, теперь окутанных пеленой так, будто на голову ему накинули платок.

— За что ты яришься на сломанный тростник? — одними губами в отчаянии выдохнула Амансульта, когда, он, отхрипев, упал, наконец, щекой на её окровавленные груди.

Он не ответил.

Дрожа и всё ещё вздрагивая, он, как животное, сполз с низкого ложа на алый мягкий ковёр.

Его сотрясала немилосердная дрожь.

Схватив милосердник, он с силой вогнал его в крышку деревянного столика.

Кинжал встал перед Ганелоном, как крест.

Это и был святой крест, перед которым, не обращая больше внимания на Амансульту, он упал на колени.

Де профундис...

Из бездны...

Из бездны взываю к тебе, о, Господи!

Ганелон знал, Господь его услышит. Он знал, Господь поймёт его боль, увидит его слёзы, текущие из невидящих глаз.

Он простит.

Ты же видишь, молил Ганелон. Ты же видишь, как я страдаю. Ты же видишь самые сокровенные движения моей души. Я ничего не таю от тебя.

Всё это время Амансульта смотрела на Ганелона.

Распластанная на низком осквернённом ложе, как серебряная рыба, выдернутая из родной стихии жадным рыбарём и брошенная на сковороду, она даже не изменила позы.

Она лежала так, как он её оставил.

— Убей меня, — выдохнули её губы.

Ганелон медленно встал.

Он плакал.

— Тебя и так скоро убьют, — сказал он плача. — Скоро сюда войдут воины Виллардуэна.

Он не знал, почему его губы произнесли имя маршала Шампанского, почему он назвал именно Виллардуэна, а не маршала Монферратского, или графа Фландроского или имя престарелого дожа Венеции.

Он ослеп.

Он забыл, зачем он здесь.

Плача, он брёл по анфиладе пустых комнат, освещённых лишь заревом, всё выше поднимающимся за окнами.

Плача, он шёл, повторяя одни и те же слова:

— Скоро здесь будут воины Виллардуэна.

— Сиф! — во весь голос крикнул он, выйдя в сад. — Где ты, старый мерзкий колдун?

Никто не откликнулся.

Ганелон медленно обошёл каменную колонну. Он даже заглянул под пустой портик.

Зло не хотело умирать.

Зло ушло, уведя с собой старика Сифа.

Плача, Ганелон поднял голову.

Латинские буквы на портике слабо отсвечивали.

Как серебристая кожа Амансульты.

LOCUS IN QUO...

"...правителю мрака Сатане, обитающему в глубине преисподней и всегда окружённому легионом дьяволов, удалось сделать отступника чёрного барона Теодульфа голосом своим на земле, рукой своей на земле, жадным сыном бахвальства, стяжательства и их сестёр — алчности и безмерной наглости.

Да ниспошлёт Господь на него слепоту и безумие, да разверзнутся небеса и поразят его громом и молнией.

Да падёт на него гнев Всемогущего и святых Петра и Павла. Пусть проклянёт его всяк входящий и выходящий.

Да будет прокляты пища его и всё его добро, и псы, охраняющие его, и петухи, для него поющие.

Да никто не посмеет подать ему воды и дать место у очага.

Пусть постигнет его судьба Датана и Аверроса.

Пусть ад поглотит его живым, как Анания и Сапфира, оболгавших Господа. И пусть будет наказан он, как Пилат и Иуда, предатели Господа.

Да падёт на него проклятие девы Марии и всех святых, да постигнут его страшнейшие пытки в аду, как отступника, богохульника и хулителя церкви.

Пусть вся Вселенная встанет на него войной.

Пусть разверзнется и поглотит его земля и даже имя его навсегда исчезнет с лица Вселенной. Пусть всё и вся объявят ему войну. Пусть стихия и люди заодно восстанут против него и уничтожат. Пусть жилище его превратится в гибельную пустыню. Пусть святые ещё при жизни помутят ему его слабый разум, и пусть ангелы сразу после смерти препроводят его чёрную душу во владения Сатаны, где дьяволы, несмотря на заключённое с ним соглашение, будут жестоко истязать его за содеянные им преступления.

Пусть Всемогущий и все святые шлют вечное проклятие наместнику Сатаны чёрному барону Теодульфу, подобное тому, каким был проклят Иуда Искариот и Юлиан Отступник.

Пусть погибнут все сторонники антихриста чёрного барона Теодульфа, как погибли язычники Диаклетиан и Нерон.

Да будут сочтены его дни и достойны всяческого сожаления. Пусть обрушатся на него все возможные невзгоды и голод, пусть поразит его чума, проказа и другие болезни.

Да будет проклят весь его отступнический род по седьмое колен. Да не поможет ему молитва, не снизойдёт на него благословение. Пусть будет проклято любое место, где он живёт и то, куда он поедет.

Проклятие всем, кто не признает сию анафему!

Пусть преследует их это проклятие днём и ночью, всечасно, всеминутно, едят ли они или переваривают пищу, бодрствуют ли они или спят, разговаривают или молчат.

И проклятие плоти их от темени до ногтей на ногах.

Пусть оглохнут они и ослепнут, пусть поразит их вечная немота, пусть отнимутся у них руки и ноги, пусть преследует их проклятие, сидят они, стоят или лежат.

Проклятие отныне и во веки веков, до второго пришествия!

Пусть сдохнет, как скот, отступник чёрный барон Теодульф, владетель Процинты, клятвопреступник и богохульник, продавший душу дьяволу.

Пусть волки растерзают его смрадный труп.

Пусть вечно сопутствует ему только сам Сатана и его мерзкие чёрные ангелы.

Аминь!"

"...может, и не стоит полагаться на свидетельство доброй женщины, но в Дом бессребреников она пришла сама.

Ганелон дал доброй женщине монету и она смиренно, спрятала монету в широкий рукав, где заодно хранила немного пищи.

После этого Ганелон разрешил доброй женщине сказать правду.

Пол коридора перед кельей Ганелона был мелко посыпан золой. Зола рано утром не была отмечена ничьим следом, значит, дьявол в эту ночь не являлся. А вообще в последнее время дьявол сильно досаждал Ганелону. Он то лаял за окном, как лисица, то толкал под руку так, что вырывалась из рук и падала на пол, разбиваясь на множество осколков, глиняная чашка, то просто, смеясь над Ганелоном, гасил ночник, мешал вчитываться в выцветшие списки, куда-то прятал молитвенник и даже распевал под крошечным окошечком кельи нелепые похабные песни, всегда оставляя в воздухе после себя дурной нехороший запах. Однажды, проявляя бдительность, Ганелон уловил появление дьявола даже в будке исповедальни, где дьявол, лукавя и хитря, попытался принять облик духовника. Он даже успел нашептать на ухо Ганелону некоторое количество богохульных слов, но Ганелон вовремя спохватился.

— Да будет с нами Господь и Матерь Божия, — сказал он.

Добрая женщина смиренно подтвердила:

— Аминь.

В общем, Ганелон заранее знал, что ему расскажет добрая женщина. Только иногда случалось так, что приносила новости, ещё неизвестные Ганелону. Но ради этих редких удач Ганелон терпеливо выслушивал то, о чём уже хорошо знал от других добрых католиков, часто, как и добрая женщина, навещавших его в Доме бессребреников.

Страшную анафему отступнику чёрному барону Теодульфу провозглашают в каждой церкви. Так сказала добрая женщина и Ганелон согласно кивнул. Имя отступника графа Раймонда IV Тулузского проклинает каждый житель Лангедока. Это было не совсем так, но Ганелон и в этот раз согласно кивнул. Блаженный отец Доминик, благословлённый римским апостоликом и только ему лично отчитывающийся в своих деяниях, неустанно и яростно взывает к каждой доброй душе: «Опомнитесь! Дело Господа в опасности! Смрадные еретики затопили Лангедок ложью!» Это вполне соответствовало истине, но Ганелон знал о словах и деяниях блаженного отца Доминика гораздо больше, чем любая добрая женщина, искренне желающая помочь делу Святой римской церкви.