Валерий Полуйко, безусловно, детально ознакомился с историческими источниками — сочинениями русских и иноземных авторов XVI века, актовым материалом, памятниками фольклора, изобразительного искусства, материальной культуры, с трудами специалистов по истории Феодальной России и по русской культуре допетровского времени. Книга свидетельствует о том, что автор осведомлён и в новейшей специальной исторической литературе. Естественно, что в романе Валерия Полуйко, как и во всяком художественном произведении, много вымысла, но произведение его, если можно так выразиться, и научно убедительно. Догадки его об образе мыслей и поведении исторических лиц имеют под собой определённую источниковую базу, отличаются исторической чуткостью.

Автору удалось создать впечатляющие образы не только царя Ивана, но и некоторых известных его современников: первопечатника Ивана Фёдорова, бояр Мстиславского, Челяднина-Фёдорова, Басманова, княгини Старицкой, архимандрита Левкия, дьяка Василия Щелкалова, Малюты Скуратова. А это должно привлечь внимание и историков, помочь им в познании деятельности личностей, о которых уцелели лишь фрагментарные или противоречивые сведения. Художник порой может угадать, домыслить то, что остаётся недосягаемым для историка-исследователя, всегда обязанного опираться в своих выводах и наблюдениях на точные указания сохранившихся источников. Но ведь и историк, не имея возможности проверить абсолютную точность своей характеристики и не располагая знанием абсолютно всех фактов, относящихся к этому явлению, а лишь фрагментами таких знаний, вынужден прибегать к приёму исторической реконструкции, чтобы «дорисовать» затенённые стороны и вскрыть взаимосвязи изучаемых явлений.

В талантливом романе Валерия Полуйко правдиво воссозданы сцены русской жизни XVI века, самый строй мышления людей той поры. Хочется думать, что этому роману суждена долгая жизнь.

Доктор исторических наук, профессор

С. О. Шмидт

Валерий Васильевич Полуйко

Лета 7071

Ливонская война Polujjko.png

Ливонская война Kn1.png

Книга первая

ВЗЯТИЕ ПОЛОЦКА

Глава первая

1

Стояла гиблая, бесснежная зима. Мрачно и тревожно было на Москве в эту зиму: от самого Воздвиженья ждала Москва набега крымцев. Лазутчики ещё до первых распутиц доносили царю и боярам о суматохе и сборах в Крымской Орде…

Царь был сумрачен, но спокоен. Казалось, жила в нём какая-то тайная надежда, и он смиренно вверялся ей, а может, и вправду не страшился Девлет-Гирея с его дикой Ордой и ждал терпеливо исхода. Только всё могло быть иначе, и мысли царя, и задумы могли быть смелей и дерзостней! Кто мог разгадать их — он и Богу не поверял своих дум и намерений.

По Москве ползли слухи, будто бояре в сговоре с крымцами и только ждут их прихода, чтоб отворить ворота города. Посадские кричали на площадях, что царя опоили колдовским зельем и спрятали в каком-то замосковном монастыре, чтобы он не смог помешать им.

Посадский народец буен и дерзок. Ежели посадские начинают роптать — жди бунта. В год государевой свадьбы, когда случился на Москве великий пожар, такой великий, что полгорода выгорело с посадами и слободами, это они, посадские, выволокли из Кремля родича царского князя Юрия Глинского и отсекли ему голову на торгу, где казнили в обычай разбойников, а после явились в село Воробьёво, к самому царю, требовать, чтоб он выдал им бабку свою Анну Глинскую — за то, что будто она своим волховством Москву выпалила.

Посадские ропщут от страха за животы свои да за пожитки… Подступит крымец к Москве — бояре, да служилые, да купцы с добром своим да с семьишками в Кремле спрячутся, отсидятся, а им, злосчастным, Чертольским да Арбатским, Дмитровским да Покровским нет защиты от крымцев. Возьмут они город или не возьмут, а посад непременно разорят, пожгут…

2

На Арбате, возле церкви Воздвиженья, людно и гомонно. Плюгавый монах спихивает с паперти прямо в лужу, подернутую лёгким ледком и загаженную конским навозом, кудлатого, оборванного юродивого.

— Людя! Братя! — скулит юродивый, изнеможённо отбиваясь от монаха и схватывая по-рыбьи обезображенным ртом холодный, промозглый воздух.

Толпа гудит, набраживает злобой… Передние обступают паперть, насупленно и истомно, как заезженные лошади, дышат густыми клубами пара…

— Не трожь юродного!

— Побойся Бога!

— Людя! — Юродивый, подталкиваемый монахом, сползает с паперти в лужу, становится на колени. — Христиане! Расею казнят!

— Оставь юродного! — наступают на монаха самые решительные. — Добром тебя просим!

Монах стоит перед толпой, расставив широко ноги и скрестив на выпуклом животе жёлтые руки, — ни страха в его глазах, ни смятения: совесть его спокойна, он ничем не поступится в угоду этому подлому люду. За его спиной — твердыня — храм господень, а на груди — святой крест… Кто посмеет поднять на это руку?!

Рот монаха раззявился в приторной зевоте, он лениво, слабым бабьим голосом сказал:

— Он богохульник!

Юродивый дёрнулся, вскидывая свои лохмотья, что-то прокричал хрипло и невнятно и упал плашмя в лужу.

Монах поддёрнул рясу, сошёл по ступеням вниз.

— Он царя хулил… А кто хулит царя, тот Бога хулит!

Толпа от неожиданности задохнулась.

Юродивый бездвижно лежал в луже.

— Бог ему простит! — выкрикнул кто-то из толпы. — Юродный он!

— Пущай в луже буйствует в своих хулах и не оскверняет храма господнего. — Монах осенил себя крестом и степенно удалился.

— Людя! Братя! — вновь возопил юродивый, тряся мокрыми лохмотьями. Борода его, руки и грудь были облеплены кусочками навоза. Он уже не закатывал глаз, не запрокидывал головы — взгляд его метался по лицам окруживших его людей, и было в нём что-то нечеловеческое, отчаянное и дикое.

— Пошто царя хулил? — допытывались из толпы.

— Буде, он не юродный?.. Лазутник, буде, крымский?!

— Погибель на вас надвигается! — вдруг выкрикнул юродивый и проворно вскочил на ноги. — Татары надвинутся!.. Порежут! Пожгут! В полон поберут!

Толпа раздалась, отступила от юродивого. Тот снова упал на колени и, сотрясаясь всем телом, стал кричать:

— Татары близко!.. Близко! Спасайтесь! Бегите! Царь вас не защитит! Бегите! Спасайтесь!

Толпа дрогнула, заколыхалась… Кто-то неуверенно прокричал:

— К митрополиту!.. Идти к митрополиту!

На этот крик не обратили внимания. Громадная, сбившаяся толпа людей вдруг качнулась в сторону — в одну, в другую — и забурлила, как прорвавшаяся из запруды вода.

Юродивый гнался за убегающими и хрипло кричал:

— Спасайтесь! Татары уже близко! Спасайтесь!

Откуда-то вырвалось несколько всадников. На полном скаку вломились они в самую гущу толпы, давя и размётывая оторопевших людей.

Юродивый хитро приник к земле. Руки его, как у мёртвого, судорожно впились в её чёрную, липкую слизь.

— Вот он, пёс!

Нагайка плясанула по спине острым извивом…

— Господи, — прошептал юродивый, как перед смертью.

Сильные руки сграбастали его, кинули поперёк седла.

3

Чуть свет, отстояв заутреню в Успенском соборе, сходятся бояре в думную палату. Пора утра — самая унылая в Кремле. В коридорах холод и темень. Знобкий ужас таится по всем углам и закоулкам. Из подвалов несётся кислый, тошнотный запах.

Сонные стражники, завидев бояр, споро поджигают свежие лучины. Свирепо скрипят под ногами половицы… Ленивые тени движутся от перехода к переходу, раскачивая мрак под низкими сводами. Каждая тень — власть. От веку, сколько стоит на земле Русь, эти тени вершат её судьбу…


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: