Когда ворота закрылись за нами, Элиот затормозил и вышел из машины. Эрнандес и я последовали за ним. Мы стояли на вершине отлогого холма, внизу раскинулся миниатюрный город.

Он сверкал ослепительной белизной и стройностью своих кварталов мог поспорить с военным кладбищем, но при всем том казался ненастоящим, напоминал декорацию или те изящно выполненные макеты, которые выставляют в сочельник в витринах больших магазинов. С места, где мы стояли, хорошо просматривалась центральная улица города: по обеим ее сторонам тянулись домики, походившие на ящики, покрашенные белой краской; в каждом домике была дверь и одно окно; каждый был огорожен невысоким остроконечным штакетником. Вдоль тротуаров были высажены, через равные интервалы, молодые деревца, дающие тень; все они были одной высоты и одинаково подстрижены.

Улица выходила на площадь, на которой стояла башня с часами, господствовавшая над городом.

Башня с часами выглядела не башней, а размалеванным симметрической формы утесом, замыкавшим лощину.

— Это Пятая авеню, — сказал Элиот. — А там, в конце, Таймс-сквер. Что, если мы пройдем туда?

Мимо просеменили быстрым шагом несколько индейцев. На спинах у них висели бачки, в руках были металлические разбрызгиватели.

Индейцы были одеты в серые пижамы из грубой бумажной ткани и слегка горбились, словно шли низким туннелем. Элиот покровительственно рассмеялся.

— Дежурный санитарный патруль. Каждый домик ежедневно дезинфицируется. Рабочие сейчас, конечно, все на плантациях, так что город покажется вам пустым. Мистер Эрнандес, прошу вас, не стесняйтесь, спрашивайте обо всем, что вам придет в голову.

Эрнандес молчал, по-видимому застигнутый врасплох этим призывом к его любознательности. На лице Элиота выразилось легкое нетерпение.

— Тогда я позволю себе указать на некоторые факты, которые, как мне кажется, могут заинтересовать ваших читателей. Я уверен, на — пример, что многим из них будет приятно узнать, что принятая нами система — я заявляю это совершенно официально — исключает всякое насилие над личностью, даже малейший нажим или принуждение. Каждый мужчина в этом городе и каждая женщина пришли сюда по доброй воле. Если обратиться к языку цифр, девяносто один процент всего племени чиламов заключили с Компанией формальный контракт, по которому они соглашаются сотрудничать с нами в течение минимального срока в пять лет. Каждый индеец, достигший совершеннолетия, приложил руку к этому документу в присутствии городского нотариуса. Хочу еще раз подчеркнуть, что индейцы выступали как равная и полноправная сторона.

В голосе Элиота послышалась та помпезность, с которой обычно крупные промышленники и коммерсанты повествуют о своих сделках.

С минуту, пока Эрнандес заносил это сообщение в блокнот, мы стояли, стеснившись в скудной тени одного из посаженных деревьев.

Здесь было гораздо жарче, чем в Гвадалупе; городок был построен много ниже, на полдороге между кофейными финка в нагорьях и банановыми плантациями в тропическом поясе. Свет солнца был жарким, но не ослеплял; призрачные белые домики поблескивали на темно-синем фоне подернутых дымкой гор.

— Записали, мистер Эрнандес? — спросил Элиот. — Вот и отлично. Между прочим, мне пришло в голову, что было бы полезным, если бы я смог просмотреть вашу статью перед тем, как вы отправите ее в редакцию. Я говорю это только потому, что вижу, что вы человек, для которого точность — все; разумеется, вы пишете то, что считаете нужным, — я только ваш скромный помощник. Вернемся к нашей теме.

Я хотел бы рассеять еще несколько предрассудков, имеющих, по-видимому, широкое хождение. Компания не платит индейцам наличными, это верно. Но зато кредит, который они получают в магазинах Компании, примерно в два раза превышает заработную плату, которую им платят плантаторы. «Юниверсал Компани» решительно отказалась от старой пагубной системы, при которой пеон всегда был в долгу у землевладельца и не мог уйти с плантации. У нас каждый рабочий всегда имеет открытый счет в магазинах Компании. Записали? Вот и отлично.

Теперь, прежде чем двигаться дальше, давайте быстренько заглянем в семейный домик.

Мы зашли втроем в семейный домик. У входа пришлось наклонить голову, чтобы не удариться о притолоку. Домик состоял из одной комнаты, двенадцать футов на восемь, с ярко покрашенными стенами. В комнате стоял стол из еловых досок, два низких стула, грубо сколоченная кровать, покрытая сложенным по-армейски одеялом; над кроватью была прибита сетка от москитов; на стене висело зеркало, расписанное по краям. Сильно пахло дезинфекцией.

— Чистота и порядок, — сказал Элиот довольным голосом, — первые шаги на пути к цивилизации. Каждый домик имеет отдельную уборную во дворе. Умывальник с водопроводом на каждые четыре семьи. Понюхайте, здесь только что побывал санитарный патруль.

Элирт извлек из кармана несколько фотографий.

— А теперь, господа, когда вы немного познакомились с тем, что мы здесь построили, быть может, вам захочется вспомнить, что представляли собой старые индейские деревни. под Гвадалупой. Если хотите, можете напечатать эти фото в вашей газете, Эрнандес. Свиней они держали при себе, жили с ними вместе. Мы срыли всю деревню бульдозерами. Хотите знать, что здесь чиламам больше всего пришлось не по душе? Бетонные полы. До сих пор терпеть их не могут. Им, видите ли, подавай земляной пол, чтобы можно было, если у ребенка ночью случится понос или просто лень кому-нибудь выйти во двор, где спят свиньи, вырыть в полу ямку и обойтись этим.

Закончив свой рассказ, Элиот повел нас к группе строений, которую он называл «административным центром». Он показал нам большую кухню, которая содержалась в чистоте и, как видно, тоже недавно подверглась дезинфекции.

В огромных чанах пузырилось какое-то варево вроде жидкой каши, от которой шел легкий лимонный запах.

— Posole, — сказал Элиот и сделал гримасу. — Мы с вами в рот ее не возьмем, но они ее любят. Раз индейцы требуют маиса и бобов, что ж, мы даем им маис и бобы. Конечно, добавляем витаминов. Лет через двадцать научим их требовать на завтрак отбивную котлету и корнфлекс, то, что сами едим. Если хотите, господа, мы присутствуем здесь при рождении народного капитализма. Да, кстати, Эрнандес, вот вам еще сообщение для вашей газеты. Со Дня освобождения каждый взрослый индеец прибавил у нас в среднем за месяц почти три фунта.

Это заявление заставило меня вспомнить меридскую тюрьму.

— Если диких животных посадить в клетку, они толстеют, — сказал я, уже не стараясь быть любезным.

К этому моменту я понял, что во мне растет неудержимая антипатия к Элиоту. Уже в начале знакомства я заметил, что мне с ним трудно разговаривать. У нас не было решительно ничего общего. Сейчас я злился на него. Возможно, моя злость была вызвана нападками Элиота на плантаторов? Я к этому очень чувствителен.

Элиот отнесся к моему выпаду довольно добродушно.

— Да, толстеют, разумеется, не забудьте, что большинство из них впервые в жизни начало прилично питаться. И дело здесь не только в пище, Вильямс. Вы не учитываете психологический фактор. Должен сказать, что при разработке нашей системы мы консультировались с профессорами-антропологами, специально изучавшими все, что касается индейцев. Наши индейцы приб?вляют в весе потому, что они в основном счастливы. Возможно, мне следует уточнить — счастливы в той мере, в какой может быть счастлив дикарь, отсталый в духовном отношении и склонный к апатии. Наша святая задача в том, чтобы заставить индейца преодолеть свою индейскую натуру. Он должен понять, что такое настоящее счастье, должен творчески трудиться, покупать красивые вещи, развиваться как нормальное человеческое существо. Вам ясна моя мысль?

Осмотрев кухни, мы направились в больницу.

— Прежде всего их нужно вылечить от глистов, малярии и сифилиса, — сказал Элиот. — Потом займемся прочими болезнями.

После больницы мы осмотрели бетонное здание церкви, посвященной неизвестно какому божеству. В амбулатории индейцы с встревоженными лицами стояли в очереди, ожидая каких-то подкожных впрыскиваний. Последними были ясли, где за детьми ухаживали полногрудые кормилицы-ладино: в индианках пока что не удалось пробудить достаточное чувство ответственности за жизнь темнокожих детенышей, которые лежали сейчас рядами, безучастно уставившись в потолок.