— У-гу.

Вслушиваясь сквозь дрему в голос Элиота, я подумал, что в трубке он звучит гораздо лучше. Естественнее. Ему всегда нужно говорить через микрофон.

— Я буду у вас через десять минут.

— Погодите, — сказал я, — что, если мы перенесем это на завтра? Мне немножко нездоровится из-за погоды. Завтра в восемь утра. Условились?

— Боюсь, что нет, — сказал Элиот.

В голосе его была жесткость, которую я слышал впервые.

— Тогда давайте обсудим ваше дело по телефону.

— Это исключается. По телефону я не могу объяснить вам почему. Скажу лично. Сейчас я буду у вас.

Едва я положил трубку, как звонок у входной двери издал свое странное чириканье. Я, оказывается, забыл его выключить. Элиот был в передней прежде, чем я успел подняться ему навстречу. Он вошел в комнату.

— Извините меня за вторжение. Но я не люблю этих разговоров. — Он показал взглядом на телефонный аппарат. — Нас могут подслушать в любой момент. Если бы не крайне срочное дело, я ни за что не стал бы вас тревожить. Из городка бежали еще трое.

— Я думал, по меньшей мере пало правительство, — сказал я. — Чего-нибудь выпьете?

— С удовольствием. На ваш выбор.

Не проявляя особой спешки, я пошел достать льду, предоставив Элиоту излагать свое дело.

— Это самое прискорбное происшествие с того дня, как мы возобновили нашу работу с индейцами, и в нем кроется определенная опасность. Мы просто поражены.

— Не могу сказать того же о себе. Колючая проволока вам не поможет. Разве что вы установите по углам сторожевые вышки и поставите на них караульных с пулеметами.

— Вы, конечно, шутите? — В голосе Элиота звучал укор.

— Нисколько.

— Поверьте, нам не до шуток. Все три беглеца как раз из тех, на кого мы возлагали большие надежды.

— Как на будущих покупателей и потребителей?

Элиот сделал вид, что не слышит моей реплики.

— Они прошли специальное обследование у нашего психолога. После его заключения мы рассчитали троих ладино, которые работали десятниками, и поставили этих троих на их место. Мы выдали им винтовки.

— Мне помнится, вы говорили, что индейцы работают у вас добровольно.

Элиот, как видно, запасся терпением.

— Мы выдали десятникам оружие, потому что на завтра была назначена прививка. Поскольку прививка у них пока что не популярна, мы решили, что именно в этот день следует опасаться побегов. Винтовки были не заряжены. Мы просто думали, что с винтовкой в руках десятник будет чувствовать себя смелее, уверяю вас.

— Ваш расчет оказался правильным.

Я не мог скрыть легкой улыбки.

— Возможно, я ошибаюсь, — сказал Элиот, — и в таком случае извините меня, но, мне почему-то кажется, что вас, как бы это сказать… не очень трогает, что я рассказываю.

Моим первым желанием было ответить напрямик, что он угадал, но у него был такой растерянный вид, было так очевидно, что он считает меня в чем-то неблагодарным, что у меня язык не повернулся высказать ему мое мнение. Со времени нашей последней встречи Элиот словно постарел. Свет электрической лампы покрыл инеем его редкие белесые волосы, у рта собрались горькие складки. Я решил объяснить ему мою позицию в мягкой форме.

— Вы сами понимаете, я не могу откликаться на ваши неполадки с индейцами так горячо, как это делаете вы. У меня своя сфера деятельности. Сколько бы я вам ни сочувствовал, меня как должностное лицо ваши неприятности не затрагивают.

— Вот здесь вы ошибаетесь. Я надеюсь, вам понятно, куда направились эти люди. Они перешли к бандитам.

Я почувствовал, как во мне поднимается злость. Все мои предчувствия относительно Элиота оправдались полностью. Я отрицательно покачал головой.

— Не знаю, о каких бандитах идет речь.

Если люди не желают на вас работать или им опостылела жизнь у вас и они уходят прочь, это еще не значит, что они бандиты. Даже в том случае, если они, покидая вас, прихватят с собой пару-другую винтовок.

На лице Элиота мгновенно засияла улыбка. С чувством, что я проигрываю бой, я увидел, что он готов со мной согласиться.

— Ну что вы, капитан, неужели вы думаете, что я собираюсь разъяснять вам ваши обязанности или навязывать свое мнение?

Я пришел только потому, что стремлюсь к постоянному и тесному сотрудничеству с вами.

Как говорится, ум хорошо, а два лучше. Я хочу быть вам полезным.

— Я вас не понимаю. Кто с кем хочет сотрудничать?

— Мы с вами. Я говорю — сотрудничать, потому что твердо стою на почве демократии, в той мере, конечно, в какой это допускают обстоятельства. Мне приятно думать, что мы идем рука об руку, обходимся без официальных приказов. Это совершенно не в моем духе, вы же меня знаете.

Я рассмеялся.

— Ну, Элиот, вы меня рассмешили. Можно подумать, что я у вас на жалованье.

— А разве нет?

Смех замер у меня в горле. Я пытался сохранить равнодушный вид. Элиот глядел на меня пристально поверх очков. Не похоже было, чтобы он блефовал.

— Во всяком случае, я слышу об этом впервые! — Мои слова выдавали мою растерянность.

— Вы получаете двести в неделю, не так ли? Я слышал, что на днях вам повысили жалованье. Как вы полагаете, откуда берутся эти деньги? Падают с неба? Когда Бальбоа пришел к власти, в казне не было ни цента. Вернер все увез с собой. Вы слышали об этом, не правда ли?

— Не понимаю, какое все это имеет отношение к делу?

— Как вы думаете, кто финансировал государственный переворот? Бесплатно это не делается. В прессе были кое-какие намеки.

— Сколько я помню, «Юниверсал Коффи Компани» отрицала свое участие.

— Разумеется. В подобных случаях ничего не признают. Не сообщать же о таких вещах по радио, через громкоговорители. Даже если вы купили страну и оплатили покупку дважды и трижды, все равно вам приходится управлять с помощью правительства. Если вы вес еще не уверены, Вильямс, кто платит вам жалованье, я могу написать в столицу, и вам пришлют формальный приказ из Генерального штаба. Поверьте, я был бы счастлив всего этого избежать. Чего я хочу — это сердечных, товарищеских отношений, чтобы никто никем не командовал, никто никому не приказывал.

В конце концов из нас двоих военный человек вы. Правда, у меня есть скромный административный опыт, но это все, чем я могу похвастать.

Прежде чем я успел что-либо ответить Элиоту, началось землетрясение. Сначала это был еле слышный гул — так бывает, когда сидишь на станции метро, — поезда еще нет, но о его приближении знаешь по едва ощутимой вибрации. Шум стал нарастать, словно пробиваясь по подземному туннелю, и вот я услышал его внутри себя. Какие-то люди побежали к главному зданию отеля, потом раздался звук, напоминающий треск тронувшегося льда, — это стали лопаться оконные стекла. Виски выплеснулось из стакана и потекло у меня по руке, свет погас. Я поднялся и включил аварийную лампочку, установленную специально на этот случай. Если бы я был один, то вышел бы в патио — при землетрясении это разумеется само собой, но Элиот по-прежнему сидел, и я видел, что он не собирается двигаться с места.

Тяжелая люстра качалась у него над головой, он о чем-то меня спрашивал, но мысли у меня сбились, и я не слышал его слов. Он делал вид, что не замечает происходящего. Мне даже показалось, что он наблюдает за мной с легкой насмешкой. Подземный гул пошел на убыль, переходя в далекое тревожное ворчание.

— Двести в неделю. В любой другой стране столько получает генерал. Мне кажется, нас нельзя упрекнуть в скаредности. Мне кажется также, что люди вашего типа выполняют взятые на себя обязательства добросовестно, с открытой душой.

За окном все еще продолжалась суета, — наверное, люди выносили на улицу из домов свой скарб. В Гвадалупе за год бывает не меньше пятидесяти землетрясений. Иногда за первым толчком следует второй; он всегда сильнее. Третий бывает еще сильнее. Меня раздражало спокойствие Элиота, которое он напускал на себя, в пику мне.

— Разумеется, я выполню свои обязательства, — сказал я. Потом холодно добавил: — С открытой душой или нет, это, я полагаю, неважно. Важны результаты.