— Разве я не жила до двенадцати лет в глинобитной хижине? Это была лучшая пора моей жизни. Я не видела ни одного белого человека, пока отец не вернулся из Германии и не послал меня учиться в Гватемала-Сити.

— Я уже слышал это много раз. Сейчас ты скажешь, что чувствуешь себя более индианкой, нежели немкой.

— Конечно. Так оно и есть.

— Ничего подобного не было и нет, и то, что ты так говоришь, уже доказывает, что ты не индианка. Ты просто заражена немецкой романтикой. Вы, немцы, все это придумали. Сперва ты вбила себе в голову, что романтично, быть немкой, и переменила свое имя на Грета. Сейчас ты, наверное, решила вернуться к старому имени. И ты хочешь, чтобы я относился к этому серьезно.

— Дэвид, — сказала она. — Что с тобой произошло? Ты переменился. Где твое чувство юмора? Давай поговорим о чем-нибудь другом. И я хочу еще выпить — Она снова владела собой.

— В немецкой школе они превратили тебя в немку. Такого полного превращения мне еще в жизни не приходилось видеть. Допустим, что я соглашусь с тобой, что в глинобитной хижине твоей матери тебе жилось лучше. Но нужно глядеть на жизнь реально. Сейчас уже поздно что-либо менять.

— Я прошу тебя, — сказала она. — Давай для разнообразия поговорим о тебе. Что ты здесь делаешь? Мне сказали, что ты стал южноамериканским генералом.

Я вкратце посвятил ее в свои дела, и она стала раздумывать, как нам провести эти два дня получше. Ее осенила счастливая мысль.

— Милый, мы замечательно проведем время. Покажи мне все эти чудеса, которые так расписывают в рекламе, — вулканы, озера с привидениями, ягуаров. Ты слышал рычание ягуаров?

— «…Покашливание гигантской кошки на закате солнца, от которого у вас кровь стынет в жилах, но вы ведь в полной безопасности в уютном дворике вашей лоджии, под ослепительным тропическим небом», — процитировал я из проспекта. — Нет, пока что не слышал.

Остальные тоже не слышали. Ягуары — в джунглях, очень далеко отсюда; кроме того, они не имеют привычки покашливать. — Я призадумался. — Знаешь, вулкан придется отменить.

Индейцам там наверху только что приказали убираться восвояси, они сейчас, я думаю, не очень расположены к белым людям. Остается озеро. Тебе там очень понравится. Надо ехать, пока Элиот не отменил отпусков по армии. Не будем откладывать.

Грета пришла в восторг.

— Чего же ждать? Съездим сегодня. Рыба там есть? Я хочу поудить. Мы наловим кучу мохаррес. А потом поплаваем. Ах, Дэвид, это будет чудесно!

Мы отправились к озеру в одном из джипов, принадлежавших Элиоту. Озеро Теньючин замечательно тем, что, когда смотришь на него сверху, спускаясь по горной дороге, вода в нем сказочно яркого, пурпурного цвета; когда же плаваешь по озеру в лодке, вода черная. Возможно, все это оттого, что озеро расположено так высоко. У рыбаков-индейцев мы купили крабов для наживки, взяли каюк и поехали ловить мохаррес. Клёв был очень хороший, но попадалась одна мелочь. Ничего кроме мохаррес и крабов, в озере не водилось. Каждые пять минут Грета вытаскивала удочку с трехдюймовой рыбкой на крючке. Она удила мохаррес с детства и делала это очень искусно. Грета легко приходит в восторженное настроение, и тогда радость ее неистощима. Каждый раз, поймав рыбку, она вскрикивала от удовольствия. Она готова была бы удить весь день, но, когда мы наловили два десятка рыбешек, я уговорил ее бросить ужение.

Мы направили лодку к скале, с которой, когда испанцы подступили к озеру, целое индейское племя по приказу своих вождей бросилось в воду и рассталось с жизнью. Отсюда пошли легенды о привидениях, посещающих озеро.

Стоял один из тех ослепительных, знойных гватемальских дней, когда облака в небе кажутся столь же недвижной, незыблемой частью ландшафта, как сами горы; отражения их, словно высеченные из мрамора, громоздились посредине озера. Было жарко. Солнце искрилось на черной глади воды, когда мы врезались в нее своими веслами. Ядовито-зеленая кофточка Греты, специально надетая для поездки, была единственной диссонирующей нотой в окружавшей нас дикой гармонии.

Наглядевшись на страшную скалу, мы поплыли к дальнему берегу, развели костер, нанизали наших рыбок на вертела из камыша и поджарили их. Потом Грета решила выкупаться. Она разделась и пошла к воде. Она разделась бы без малейшего колебания в обществе любого мужчины, а если бы кто-нибудь выразил удивление, ответила бы, что это говорит лишь о чистоте ее помыслов и что индейская кровь, текущая у нее в жилах, облегчает ей возвращение к первобытности. Я прекрасно знал, что ни одна индейская девушка никогда не сделала бы ничего подобного и что все это отнюдь не первобытная простота, а порождение фрейдизма из популярных журналов.

За галечной отмелью, полускрытый от нас зарослями камыша, раскинулся индейский рыбачий поселок. Когда-то это был городок, но землетрясения разрушили его, купол церкви съехал на сторону и был покрыт трещинами, как яйцо с разбитой скорлупой. Я не был уверен, что индейцы будут довольны нашим возвращением к первобытности по соседству с их поселком, и потому остался в трусах. Грета нагая входила в воду. Я старался не глядеть на нее: сейчас я властвовал собою, но кто знает, насколько хватит моего самообладания. Одевалась Грета безвкусно, но, сняв одежду, преображалась. От отца она унаследовала белокурые волосы, от матери-индианки темную кожу и точеную фигуру. Золотое пятнышко там, где сходились ее смуглые бедра, лишило бы сна любого анахорета. Кроме телесных признаков, в ней не было ничего индейского. Человека создает воспитание.

Мы заплыли далеко. Вода была холодная, и, хотя и казалась черной, совершенно прозрачная. Я ясно видел под водой крепкое смуглое тело Греты. Я получал мало удовольствия от купания, потому что все время думал о том, как мы выйдем из воды и как весь рыбачий поселок будет глазеть на нее через плетень.

Когда мы подплыли к берегу, положение оказалось хуже, чем я предполагал. Индейцы ждали нас, выстроившись в ряд. Все они были низкорослые, жалкого вида, две женщины были с зобами. Я почувствовал к ним внезапную неприязнь. Очень несчастные люди часто кажутся нам злыми, и мы как-то само собой забываем, что они несчастны, и браним их за их пороки.

Я махнул им рукой из воды, чтобы они уходили. Они неохотно стали отступать, и один что-то крикнул сердитым голосом. Мы уселись на гальку, дрожа под лучами солнца. Было слышно, как индейцы уходят к себе. Из-за плетня выскочили маленькие безобразные собачонки, кинулись на нас с лаем, потом побежали назад. Я сидел, полуотвернувшись от Греты, но уголком глаза видел, что она надевает юбку и кофточку.

— Они злятся на нас, — сказала она обиженно. — Они не хотят, чтобы белые люди подходили к их, деревне.

— Откуда ты знаешь?

— Я поняла, что он сказал. Он сказал, что вся рыба в озере пропадет. Они думают, что все живые существа так же боятся белых, как они.

Мы оделись и стали спускаться к воде.

Я старался делать вид, что ничего не случилось, но индейцы снова вышли из своих хижин и двинулись за нами следом. Их собаки рычали и норовили нас укусить. Мы остановились и круто повернулись к индейцам. Они тоже остановились и стояли, глядя на нас с ненавистью и страхом. Мы столкнули каюк в воду, забрались в него и заработали веслами. Камни градом полетели вслед за нами, один угодил в лодку. Несколько индейцев полезли в воду, крича и размахивая руками.

Я был расстроен тем, что случилось. Если бы меня сейчас спросили, я сказал бы, что ненавижу индейцев. Всех до единого.

— Непременно попрошу Элиота включить это озеро в маршрут Следопытов-любителей, — сказал я угрюмо.

— Они чувствуют себя такими беспомощными, — сказала Грета. — Белые кажутся им великанами-людоедами. Некоторые из них думают, что мы никогда не умираем.

— Сейчас ты понимаешь, что у тебя с ними нет ничего общего?

— Да, — сказала она. — Должно быть, ты прав.

Ни ей, ни мне не хотелось разговаривать, и мы гребли молча, пока не приехали к месту.

Начинало вечереть, воздух больше не был сияюще-серебристым. Когда мы вылезали из лодки, орлы охотились у самого берега. На фоне затененной горы нельзя было разглядеть, как орел падал на добычу, — видны были только белые всплески воды в том месте, где он вспенивал ее ударом клюва. Мы разыскали наш джип и быстро покатили в Гвадалупу. Я чувствовал себя виноватым, как школьник, убежавший с уроков. Во мне росло предчувствие, что без меня случилось что-то дурное; Так оно. и оказалось.