Незамеченной тенью проскользнул моноксил над толстой железной цепью, замкнувшей бухту. Цепь та непреодолима для больших судов, а крохотной, низкой и узкой однодерёвке не помеха.

Подплыв к кораблю с теневой стороны, Улеб перестал грести, осторожно поднялся во весь рост, сложил ладони рупором и тихонько позвал:

— Андрей.

На досках палубы, скрытой за выпуклостью высокого борта от горящих глаз мальчишек, жадно вкушавших приключение, послышались шаги, и спустя мгновение показалась фигура моряка.

— Твёрдая Рука? Господи, я чуть не проклял тебя, приятель, подумал, что уже не вернёшься из города, загулявшись.

— Тсс!.. Погаси факел и помоги нам.

— Ты не один? — шёпотом спросил Андрей.

— Нас трое. Бросай верёвку.

Больше ни слова не проронил Андрей без спроса. Даже при виде сосуда с мидийским огнём. Только пощупал его, удивлённо прищёлкнув пальцами, да покачал головой.

— До нас никто не приходил к тебе? — спросил Улеб, когда сосуд был тщательно спрятан.

— Нет.

— Ты никуда не отлучался?

— Нет. Птолемей обещал, что ты не станешь держать меня здесь до глубокой ночи.

— Прости, — сказал Улеб. — И прощай.

Над городом заметно прояснился небесный купол. Напряжённый слух уже мог уловить первые звуки просыпавшихся пригородов. Живущие на отшибе крестьяне встают задолго до пробуждения горожан.

Улеб не отрывал глаз от берега. А бывшие «лютые разбойники» между тем лазили по кораблю, как любопытные обезьянки. Они обследовали весь его нехитрый такелаж, обшарили каждый закуток.

Ярким румянцем залилась восточная щека небосвода. С моря призывно дохнуло свежестью. Всё вокруг ожило, зашевелилось, зашумело. И пришёл наконец Анит Непобедимый. С добрым десятком крепких парней.

— Заждался! — Улеб обнял его. — Решил, что прохудилась твоя память. Условились ведь как? То-то. — Взмахом руки он призвал прибывших поскорее подняться на борт и, когда все до единого взбежали на корабль, спросил Анита: — Где раздобыл такое войско?

— Мои ученики, бойцы отменные, — гордо пояснил тот, — последние ученики поруганной палестры. Иных уже нет в столице, а тех, что остались, сам видишь, удалось собрать. Всю ночь бегал, оттого и опоздал к назначенному сроку. Да ещё одна причина задержала…

— Ладно, теперь в сборе, пора в путь, — сказал Улеб.

— Не торопись, мой мальчик. — Анит смущённо теребил курчавую бородку. — Ты, вероятно, рассердишься, только не моя вина… Словом, сейчас прибежит… гм, ещё кое-кто. Я не смог отказать.

— Если ты пообещал ещё кому-то, что возьмёшь его с собой, я не возражаю.

Повинуясь приказу Улеба, «лютые разбойники» проворно спрыгнули на доски пристани, обрубили нижние узлы канатов, вернулись, ловко перебирая руками, втащили канаты на корабль, аккуратно смотали их и, задыхаясь от старания и упиваясь сознанием собственной пригодности, кинулись помогать, вернее, путаться под ногами у бойцов Анита, которые удерживали на месте уже не привязанное судно, выставив вёсла и легонько подгребая ими.

Молчаливые парни и без подсказки знали, как и что делать. Сильные, сообразительные. Было ясно, что к любой работе им не привыкать. Улебу приятно было отметить и усердие вчерашних босоногих беспризорников.

— Идут! — вскоре воскликнул Анит и помахал рукой.

С берега ему ответила взмахом маленькой руки какая-то женщина, лица которой не разглядеть, поскольку она куталась в чёрную накидку, достававшую ей до пят. По бокам от неё шагали двое, то ли слуги, то ли приятели — Улеб не разобрал. Оба несли на спинах тяжёлые кожаные мешки, ухитряясь при этом ограждать хрупкую спутницу от толчеи.

— Она, ангел мой… — прошептал Анит и обернулся к Улебу. — С нею два её брата. Оба, я знаю, готовы растерзать нас с тобой за то, что увозим её, как сама пожелала.

— Почему отпускают? — спросил Твёрдая Рука без особого, однако, интереса. Юноша был слишком озабочен мыслями о предстоящем путешествии, чтобы размениваться на всякую чепуху вроде какой-то, по его мнению, взбалмошной девицы, охмурившей знаменитого атлета своей загадочной заботой.

— Упросила их, умолила, — продолжал Анит. — И ей и братьям с малых лет опостылело житьё в родительском доме, хоть и сытом, да насквозь порочном. Она же добра от природы, светла душой.

Девушка между тем распростилась с провожатыми и чёрной птичкой вспорхнула на корабль по трапу, только хлопнули крылья — полы её накидки. Простучала сандалиями и скрылась в надстройке кормы, точно в клетке.

Юные братья таинственной беглянки безмолвно и злобно взглянули сначала на Улеба, затем на Анита, швырнули мешки прямо им под ноги и ушли.

Твёрдая Рука уже отдавал гребцам громкие, весёлые команды, сам толкал весло, пока корабль не выбрался из сутолоки залива на простор. К счастью, был попутный ветер. Он наполнил парус, и убрали вёсла до худшей поры, поплыли в открытое море.

То присвистывал Улеб ветру, чтобы резвее гнал судно, то приветствовал чаек на родном языке, то глядел дальше синей воды в бесконечную дымку востока, породившего светлый день, ибо солнце взошло оттуда, оно поднялось высоко.

Анит встал рядом, положив руку на плечо Улеба, замер.

— Как будет?

— Не ведаю, — взволнованно молвил Улеб, — но жду…

— Бедняжка, всё боялась, что ты её прогонишь, не возьмёшь с собой, — вдруг сказал Анит, — вот и сидит, прячется, пока не позовёшь.

— На кой мне, сам расхлёбывай. Между прочим, я видел их, её братьев, когда покидал тебя в полночь. Испугались меня, прижались к стенке.

— Тебя попробуй не испугайся, рубаха скрипит, щитки блестят, меч по сапогам хлопает. Вон красильщик, на что пройдоха и плут, а сам от такого гостя ополоумел. Вообрази, костры под чанами погасил, работников накормил и отправил спать, будто в праздник.

— Это я так постарался.

— Да ну! А несчастные подмастерья не знают, поди, на кого и молиться за неслыханную хозяйскую щедрость. Век буду помнить, из какой грязи вытащил меня, — благодарно сказал Анит. — Оба вы ангелы, и она и ты. Ниспошли нам господь вечное благо!

Улеб только плечами пожал, а Непобедимый задумался, заложив руки за пояс. Позади их слышался смех. Там, под мачтой, на покачивающихся досках сидели тесным кругом бойцы, подставляли обнажённые торсы горячим лучам, судачили, разбирали оружие, прихваченное в дорогу, подтрунивали над шалостями мальчишек, наслаждались свободой и отдыхом, гадали о плаванье: далеко ли, надолго ли? Двое из них, как заправские кормчие, надёжно удерживали массивную лопасть кормила, за которым пенился убегающий след.

Анит неожиданно сказал, спутав все мысли Улеба:

— Вот что, Твёрдая Рука, будь что будет, пора мне признаться. Она за тобой пошла, хоть и не звал ты, я же тут ни при чём.

— Не понимаю.

— А что понимать, ясно слово, как божий день. Я ей обязан жизнью, потому и не осмелился оттолкнуть безутешную. Получается, я вроде сводника.

— В толк не возьму, о чём речь.

— Выслушай, не перебивай. Она мне всё рассказала. И о жизни безрадостной среди пьяниц, и про случайную вашу встречу, и о схватке, и бегстве, и о погоне, и про то, как разыскала тебя, как ужаснули её речи твоего напарника, как молила Христа помиловать за грешное чувство своё к безбожнику, как поняла однажды, что не вырвать из сердца стрелы, и решила, испытав все душевные муки, что слаще они угрозы адовой, а без милого избранника много трудней.

— Кифа?!

Улеб бросился на корму, распахнул, едва не сорвав с петель, округлую дверцу надстройки, сдёрнул с девушки покрывало.

— Кифа… — повторил чуть слышно и легонько, трепетно провёл рукой по чёрным, как смоль, волосам пригожей ромейки, упавшей ему на грудь.

Лицо её было мокро от слёз.

— Успокойся, Мария, — приговаривал Калокир и плавно водил руками над головой Улии, не отваживаясь прикоснуться к светлым её волосам, струившимся из-под алой ленты на плечи, — забудь прошлое, как готов забыть и все огорчения, что познал от тебя.