Он вручил газету леди Перивейл, которая поспешно листала ее, но была слишком возбуждена, чтобы читать вслух.

Да, это была очень уважающая себя газета, она сообщала о танцах в Тутинге, домашних спектаклях в Норвуде, а также в домах на Талс-Хилл, описывала платья и шляпки, давала рецепты кремов и варений, которые делаются без добавления вина. Здесь были также советы, как красить волосы в золотистый цвет и чистить лайковые перчатки. Целые страницы были посвящены придворным новостям и урокам игры в крикет. Присутствовал здесь и обязательный рассказ из ультра-светской жизни. Можно было также прочитать о буднях музыкальной знаменитости. Одним словом, здесь были все приятные и приличные новости, что и должны были присутствовать в светской газете. И здесь же, среди всей этой вящей респектабельности, словно отвратительный прыщ на красивом лице, бросались в глаза три зловредных абзаца о путешествии вдвоем леди Перивейл и полковника Рэннока. В первом абзаце описывалось удивление друзей леди при встрече с ней, путешествующей с человеком сомнительной репутации. Во втором обсуждался вопрос, почему бы при свободе нравов, что дарована концом века, светской женщине и не позволить себе путешествие с любым джентльменом, без опасения вызвать скандал в обществе. Третий абзац, самый грубый по тону, заканчивался куплетом из Попа.[34]

– Какая гадость! – воскликнула Грейс, вспыхнув до корней волос и с яростью отшвырнув газету прочь.

– И вы не советовали мне пускать в ход кнут против негодяя, который это написал, – сказал Холдейн, прочитавший все три абзаца через ее плечо.

– И сейчас не советую, – категорически ответствовал Фонс, невольно отстраняясь от него. – Нам нужно было клеветническое заявление, заявление грубое, и мы его получили. Теперь мы возбуждаем дело против владельца «Бонтон». Но это не значит, что мы должны совершать ошибку и сразу же оскорблять его. Нет, сэр, мы подадим в суд на владельца, издателя и редактора «Бонтон» и будем настаивать на примерном возмещении убытков.

– Убытков! – вскричала Грейс. – Неужели вы полагаете, что мне нужны деньги этого отвратительного субъекта?

– А может быть, подать в уголовный суд и спровадить негодяя в тюрьму? – спросил Холдейн.

– Не думаю, сэр. Адвокаты миледи и господа Хардинг и K° вплотную занимаются делом вместе со мной, и мы пришли к заключению, что уголовный процесс нежелателен.

– Но почему публикация появилась спустя столь долгое время после возникновения слухов?

– Очень существенный вопрос! – сказал Фонс. – Видите ли, слухи в фешенебельном обществе не скоро пересекают Темзу и просачиваются в Тутинг. Владелец, он же издатель, живет в Тутинге, и, наверное, для него эти клеветнические слухи явились новостью. Я рад, что он не услышал их раньше, иначе у нас не было бы времени подготовиться к ведению этого дела как следует.

Мисс Родни подняла с земли «Бонтон» и, нахмурившись, стала читать злокозненную заметку.

– Ну, как ты можешь только смотреть на эту мерзость? – закричала Грейс, выхватывая у нее газету. Она скомкала ее и бросила шарик пуделю, который стал носиться с ним по лужайке, а затем лег и разорвал его на мелкие клочья.

– По счастью, это не единственный экземпляр, леди Перивейл, – заметил Фонс.

Одним из самых интересных в эту зиму в суде было дело «Перивейл против Брауна Смита» с требованием возмещения убытков в 10.000 фунтов стерлингов на основании грубой клеветнической публикации в газете, коей издатель и собственник, он же ответчик Браун Смит, заявил, что может доказать справедливость публикации.

Стало известно, что он собирается вступить в серьезную схватку, представив свидетелей, которые встречали даму и джентльмена во время их путешествия и выдававших себя за мистера и миссис Рэндалл.

Судебное заседание началось в конце ноября, за несколько недель до Рождества, когда в городе наблюдалось большое стечение народа. Было много случайных приезжих, поэтому в зале суда среди любопытствующих зевак было немало знакомых меж собой людей, и всем в глаза бросились две фигуры, известные в маленьком мирке Белгравиа и Мейфера; леди Морнингсайд, чья солидная особа, облаченная в черный шелк и шиншилля, занимала довольно широкое пространство в ряду мест для привилегированных зрителей, и ее худощавый, жилистый, очень почтенный супруг, чья изборожденная непогодой физиономия, аккуратно подстриженные усы, острый взгляд, особого покроя сюртук и вельветовые брюки выдавали в нем заядлого спортсмена.

В туманном воздухе поблескивали пенсне и театральные бинокли, направленные, главным образом, в одну сторону – туда, где сидела леди Перивейл в скромном черном платье и в токе из русских соболей. Она сидела в центре зала, а рядом с ней был Артур Холдейн.

Монокли и пенсне тихо обменивались мнениями относительно леди и ее спутника:

– Она красива, как всегда. А рассказывали, что она ужасно постарела. Довольно смело с ее стороны возбудить такое дело, не правда ли?

– Да, довольно опасный шаг, полагаю.

– О, у нее адвокатом сэр Джозеф Джолланд, а он всегда выигрывает, когда в деле участвует хорошенькая женщина. Вот увидите, он заставит присяжных лить слезы.

– Держу пари, что первым расплачется вон тот толстяк в углу, согласны?

– Тише, они начинают.

Мистер Уолтем, помощник сэра Джозефа, открыл судебное разбирательство тихой скороговоркой, что вызвало разочарование среди живописного цветника шляпок. Они решили, что ничего интересного не предвидится. Но затем зал вздрогнул от волнения: поднялся сэр Джозеф Джолланд во всем своем величии и могуществе, поправил пенсне, вынул несколько страниц из папки и торжественно приступил к делу, неспешно знакомя присутствующих с сутью дела. Глубокий, мрачноватый голос его заставил все эгретки встрепенуться и все лорнеты, все бинокли обратиться к нему:

«Эта дама, которой нанесено столь грубое оскорбление, чья жизнь незапятнанной чистоты, жизнь, протекавшая в мире возвышенных чувств, в тихой гавани гармоничного брака, эта дама, чья безупречная репутация должна была бы защитить ее даже от легчайшего прикосновения клеветы, стала мишенью для продажного писаки из напоенного ядом листка, именуемого себя газетой. В течение нескольких недель ему было позволено печатать свои отравленные клеветой заметки, вроде бы ничего не значащие, непритязательные, но, без сомнения, бесчестящие прессу, к которой этот листок якобы принадлежит. – Тут он швырнул «Бонтон» перед собой на стол с таким выражением непередаваемого отвращения, словно руки его не могли выносить мерзостного контакта. – Эту даму сделали объектом клеветы, такой нелепой, такой несуразной, что больше удивляешься наглости писаки, нежели его злокозненности. Утверждалось, что женщина из благородной семьи, высокого положения в обществе, чье поведение и регламентировано, и гарантировано всеми теми условностями, которые одновременно являются и ограничением свободы, и привилегией богатства и социального положения, якобы странствует со своим любовником, пренебрегая общественным мнением с откровенным бесстыдством опытной куртизанки».

И далее сэр Джозеф внушительно повествовал в таком же духе, все к месту, в строгой логической последовательности, и ему были отверсты уши всех присутствующих. А затем он вызвал своего первого свидетеля, в лице истицы, Грейс Перивейл.

Свое показание она дала ясно, четко и в совершенном самообладании.

– Вы когда-нибудь путешествовали по Континенту с полковником Рэнноком?

– Никогда.

– Вы бывали в январе этого года на Корсике?

– Нет.

– А в Алжире в феврале?

– Нет.

– Не будете ли столь любезны сообщить, где вы провели весь январь и февраль?