Туманная острота Шувалова, видимо, не пришлась по вкусу императрице. Она нахмурила брови и отрывисто спросила:

— Что же, по-твоему, мы Фридерика столь много упустили, что теперь уже поздно спохватываться? Так ли твою притчу понимать надлежит?

— Навряд так. Ведь все наши действа в отношении короля прусского предпринимались всегда с согласия графа Петра Ивановича. Не мыслю, чтобы он теперь самого себя хотел высечь, — раздался вдруг чей-то голос.

Человек, произнёсший эти слова, до сих пор упорно молчал, со скучающим, даже немного презрительным видом присматриваясь и прислушиваясь к происходящему. Эту фразу он сказал тихо, словно про себя, в уверенности, что она будет всеми расслышана. Так оно и случилось.

Услышав реплику своего заклятого врага, Шувалов покраснел и закусил губу.

— Будет сейчас баталия, — шепнул Олсуфьев сидевшему рядом с ним Волкову, но в этот момент распахнулась дверь, и в зал вошли великий князь с великой княгиней.

Все, кроме императрицы, встали, приветствуя их. Пётр быстрой, подпрыгивающей походкой подошёл к Елизавете, поцеловал у неё руку и, усевшись в указанное ему кресло, начал тотчас же болтать ногой, пристально рассматривая носок лакированного сапога. Екатерина неторопливо, но и не слишком медленно прошла через комнату, также поцеловала руку у государыни и, улыбнувшись всем присутствующим, опустилась в кресло, которое Бестужев придвинул ей.

— Откроем, пожалуй, консилиум, — сказала, вдруг мрачнея, Елизавета. — Алексей Петрович, читай.

Бестужев поднялся и, подвинув к себе красную сафьяновую папку с бумагами, бесстрастно начал свой доклад:

— Семнадцать лет тому назад, в мае месяце одна тысяча семьсот сорокового года, на прусском троне воссел король Фридерик Второй, а осенью того же года пламень войны уже был зажжён в Европе. Воспользовавшись смертью австрийского императора и воцарением дочери его Марии-Терезии, Фридерик предъявил вовсе не принадлежащие ему права на область Нижнюю Силезию, вторгся в неё и по прошествии года завоевал её. В 1742 году в его руки перешла, окромя Нижней, Верхняя Силезия и Глац, и хотя через два года война возобновилась, но опять успешно для Фридерика, коему помогали войска короля Людовика. Австрийское правительство было вынуждено признать завладение Силезии Пруссией. В обращении ко всем европейским правительствам мы указывали, что король прусский не заботится перед целым светом лжецом себя показывать, сколь скоро этим своих видов достигать думает.

Елизавета Петровна одобрительно наклонила голову. Великий князь беспокойно заёрзал в кресле и метнул злобный взгляд на Бестужева.

— Не токмо желание пресечь злокозненность и защитить священную безопасность народов побуждало нас на борьбу с Фридериком, но и прямые интересы Российской империи. Нельзя было ожидать, чтобы король прусский, управившись с Австрией и Польшей, не посягнул бы на наши земли. Восемь лет назад саксонский министр господин Брюль уведомил нас, что Фридерик намерен выступить и атаковать российские земли. В тот год сие нападение не состоялось, но Фридерик денно и нощно готовил его.

Канцлер сделал паузу и чётко, словно подытоживая ранее сказанное, проговорил:

— Таким образом, война с Пруссией для нашей державы есть война защитительная, ибо иначе нам бы вскоре самим, без союзников, отражать войска Фридерика пришлось.

Императрица снова наклонила голову. Она сидела, полузакрыв глаза, но от неё не укрылось, как великий князь при этих словах канцлера рванулся с места, однако его жена сделала ему предостерегающий жест, и он промолчал.

— Мы же, — продолжал Бестужев, — вступаем в войну, имея сильных союзников, понимающих, что им нет безопасности, доколе хищный Фридерик не приведён в безвредность. А главное — с нами бог, дочь великого Петра и русская сила. Не было ещё супостата, который устоял бы перед ней. Я предлагаю высокой Конференции одобрить доселе предпринятые правительством меры и повелеть, именем государыни, фельдмаршалу Апраксину вступить в пределы Пруссии.

Бестужев поклонился в сторону императрицы и сел, сохраняя то же ледяное спокойствие, с каким он начал свой доклад.

Братья Шуваловы, издавна ведшие глухую борьбу с Бестужевым, разочарованно переглянулись: «Ах, умён, старый лис! Нигде промашки не даст. Как с ним не согласиться!»

Воронцов, чертивший на листке пергамента эскиз замысловатого павильона, вдруг, словно повинуясь порыву, переглянулся с канцлером и прошептал:

— Ну, Алексей Петрович, спасибо! Лучше и не скажешь. Под всем подпишусь!

Елизавета Петровна выпила стоявший перед нею напиток и вытерла полные губы.

— Изрядно, господин великий канцлер. — Скользнув взглядом по лицам присутствующих, она добавила: — Кому желательно речь держать?

— Я хочу! — вскочил вдруг с места Пётр Фёдорович. Губы его кривились, волны нервного тика проходили по лицу. — Я не думаю, что Россия столь существительный интерес имеет к войне с Пруссией. Почему известно, что король прусский захочет напасть на Россию? Кто сказал это? Саксонский министр Брюль? Он — выдумщик и враль. Что он теперь, Брюль? Кажется, господин Бестужев запамятовал, что Брюль прошлый год не хотел примкнуть к союзу. — Голос великого князя сорвался и перешёл в визг. — Или французы сказали это? Кто верит Людовику? Зачем заключать с ним союз? Это есть гибельное перемирие.

— Погоди-ка, племянничек, — прервала его Елизавета Петровна. — Твоё пристрастие к скоропостижному королю нам и без того ведомо. А что до союза с Францией, того не смей касаться. Что сделано, то сделано по моему приказанию, и я не хочу, чтоб об этом рассуждали…

Лицо её побагровело от гнева. Она с силой стукнула к лаком по столу; стоявший с края стакан упал и с мелодичным звоном рассыпался на мелкие осколки.

Пётр сразу съёжился, испуганно покосился на государыню и поспешно опустился в своё кресло.

Бестужев снова поднялся.

— Великий князь прав, что министр Брюль не решался присоединиться к союзу, — проговорил он прежним бес страстным голосом. — Он выжидал ослабления Фридерика или, по его метафоре, того момента, когда рыцарь зашатается в седле. То была громадная ошибка. Говорят, король Фридерик, по занятии Дрездена, узнав, что в доме бежавшего Брюля нашли триста париков, ехидно сказал, что навряд нужно столько париков человеку, у которого нет головы. Господин Брюль хотел быть слишком осторожным и пожал достойные плоды того. Но… — тут Бестужев повернулся в сторону Петра Фёдоровича; голос его окреп и вырос. — Но великий князь напрасно делает мне о том промеморию. Когда войско Фридерика вступило в саксонскую столицу, я представил её величеству: ежели соседа моего дом торит, то я натурально принуждён ему помогать тот огонь для своей собственной безопасности гасить.

— Такого же мнения и другие члены Конференции придерживались, — подал реплику Воронцов.

Пётр с ожесточением грыз ногти и ничего более не юморил. Императрица посмотрела на него долгим, пристальным, недоброжелательным взглядом и вдруг обратилась к Екатерине:

— Ну, а ты как судишь? Так же, как супруг твой? Впрочем, тебя не ухватишь. Племянничек хоть тем хорош: — что на уме, то на языке, а ты всегда сумеешь слукавить.

Екатерина встала и отодвинула кресло. У неё была тонкая, однако не гибкая, талия и узкая грудь. Лицо её с длинным подбородком носило следы ветреной оспы. Глаза были небольшие, но взгляд их — живой и приятный. У неё был плоский, улыбающийся рот и нос с маленькой горбинкой. В манере держаться, во всей осанке чувствовалось достоинство.

— Вашему величеству угодно есть огорчить меня недоверием. Известно, что я готова отдать мою жизнь за ваше величество и за мой новый родина. О! Если бы я был мужчиной, то смерть не дозволила бы мне дослужиться до капитана. Не знаю, чем доказать мне вам мой искренность. Пусть все высокие господа, — она обвела красивым, плавным жестом сидящих, — пусть все скажут: разве я, хотя однажды, была уличена в индиссиплине?

— Ну, хорошо, мать моя, — перебила её Елизавета. — Тебя ведь не переговоришь. Ну, прости, коли чем обидела. Я ведь женщина. Значит, никогда другой женщине до конца не верю. Так как же ты судишь: есть ли для России интерес в войне с Фридериком?