«Верный слуга получил сегодня милостивое писание принципала своего, — писал граф Фридриху, — и надеется, что и сам принципал письмо раба своего получил, которое он к приказу 1086 отослал и о новых переменах 521, 864, 960 объявить не оставил…»

— Шифровано, — проговорил Аш, прерывая чтение. — Хитёр граф, да опаслив. Только на этот раз…

— Нельзя терять времени, — сказал Ивонин. — Тотлебен может вскоре узнать об исчезновении его посланца, и тогда все концы в воду схоронит… Вы куда шли, пан? В Кюстрин?

— Нет… В Ландсберг, — пролепетал Саббатка.

— А кому надлежало сей пакет вручить? — Венгерского полка капитану Фавиусу.

— Так… Вот что, господин подполковник, я полагаю: своей властью мы генерала Тотлебена подвергнуть аресту не можем. Сноситься с главнокомандующим некогда. Доложим немедленно на собрании всех полковых командиров о найденных бумагах. Это собрание может взять на себя арестование графа.

Аш подумал.

— Хорошо. Я останусь с этим поляком, а вы забирайте документы и действуйте. Вы лучше, нежели я, сумеете всё дело представить.

Вспоминая впоследствии об этой ночи, Ивонин не мог в точности восстановить её события. Он побежал сперва к хорошо известному ему полковнику Зоричу, затем они вдвоём врывались к полковым командирам, подымали их с кроватей и приводили, заспанных, на квартиру Зорича. Там читали документы, сыпали проклятиями, снова читали. Единодушно было решено немедленно арестовать Тотлебена. Выполнить это решение поручили полковникам Зоричу, Билову и Фуггеру, а также Ивонину.

Было уже совсем светло, когда четверо представителей полкового совета, сопровождаемые взводом гренадеров, подошли к квартире Тотлебена. В первой комнате спал Бринк. Его обезоружили и передали, напуганного и растерянного, гренадерам. Тотлебен, услышав шум, соскочил с постели и приоткрыл дверь.

— Was ist geschehen[43]? — крикнул он раздражённо.

— Вы арестованы. Дайте вашу шпагу, — твёрдо произнёс Зорич.

— Vous êtes fou[44]! Вы ответить за это! — завизжал, брызгая слюной, Тотлебен.

Зорич и Билов вошли к нему в спальню. Ивонин остался рассматривать бумаги Бринка.

Через полчаса Тотлебен, мрачный, но одетый, как всегда, с иголочки, был увезён. Гренадеры с ненавистью глядели на него.

— И рада б не шла курочка на пир, да за хохол тащат, — громко сказал один.

— Он всё отрицал, — рассказывал Зорич Ивонину, — требовал, чтобы арестовали вас и подполковника Аша, и предложил опечатать бумаги как его, так и Аша. Вообще амбиции превеликой… Одно плохо, — Зорич с досадой покусал ус, — он успел-таки разорвать секретный шифр для переписки с Фридериком. Это мы с Биловым проморгали.

— А я вот что нашёл. — Ивонин протянул сложенный пополам листок бумаги: то был черновик одного из писем Тотлебена королю прусскому. — «Ваше величество высказываете в последнем письме желание, чтобы мне служить ещё одну кампанию, требуя, чтобы доброю в моих войсках дисциплиною я предупреждал всякие грабительства…»

Зорич стиснул зубы.

— Вот кому он служил, бесовское исчадие! Сегодня же отправим его под конвоем в три сотни казаков к главнокомандующему. А теперь пойдём-ка к Ашу.

В землянке они застали странную картину. Саббатка сидел в углу и всем своим видом напоминал мокрого пса. Аш сердито посапывал трубкой, вертя в руках кавалерийский хлыст.

— У меня с этим франтом разговор вышел, — кивнул он на Саббатку. — Пришлось пару раз перетянуть его хлыстиком. Тогда он вспомнил, что в разное время привозил Тотлебену четыре личных письма от Фридерика и что Тотлебен просил короля о личной встрече. Что было в других посланиях, он, по его уверению, не ведает.

— Отправим и его в армию, — решил Зорич, — только отдельно от графа Тотлебена. Пойдём с нами, пан. Не бойся: больше тебе плохого не учиним.

…Ивонину уже не пришлось видеть Тотлебена. Он узнал, что было обнаружено письмо Фридриха, в котором тот обещал дать графу имение в Померании, если он будет охранять интересы немецкого населения, что, не довольствуясь этим, Тотлебен вёл переговоры с Гоцковским о покупке имения в Лупове и о крупной денежной сделке с немецкими мануфактуристами, что за уменьшение наложенной на Берлин контрибуции с четырёх миллионов талеров до полутора миллионов ему перепал немалый куш. Арест Тотлебена был санкционирован военным советом в составе Бутурлина, Фермора, Чернышёва, Панина, Волконского и Голицына. Тотлебен на допросах вдохновенно лгал. Он, дескать, хотел вовлечь Фридриха в ловушку и потом взять в плен; ордер Бутурлина переслал нарочно с запозданием; посылал же его чтобы внушить Фридриху доверие к себе, — всегда, на всякий вопрос у него был готов лукавый, хитрый ответ.

Суд приговорил Тотлебена к смертной казни, но её всё откладывали исполнением, пока новая государыня, Екатерина II, не заменила казнь изгнанием из России, с отнятием всех чинов и орденов и запрещением появляться вновь на русской территории.

Саббатка был оправдан. Бринк куда-то исчез, и участь его осталась Ивонину неизвестной.

Сочтя своё поручение выполненным, Ивонин выехал в главную квартиру. Там его ждала двойная радость: он был произведён сразу в подполковники и переводился в корпус Румянцева.

В Поджаром жизнь шла своим чередом. Гром войны доходил только отголосками: объявляли рекрутский набор, и староста собирал «мир» для решения, кому итти; либо возвращался с войны на деревянном костыле уже отвоевавший мужик; а однажды приезжал на побывку бравый капрал и, покручивая усы, с достоинством рассказывал о походе на вражескую столицу и об осаде города Кольберга.

Ольга после встречи с Шатиловым очень изменилась. Весть ли о смерти отца так повлияла на неё, а может быть, подошли сроки: незаметно накопленный жизненный опыт сказался. С Катериной Ольга сдружилась ещё теснее. Они научились почти без слов понимать друг друга — по взгляду, по невольному вздоху, по мимолётной улыбке. Иногда они бродили по лесу, иногда принимали участие в незамысловатых увеселениях обитателей Поджарого.

И вдруг это безмятежное существование нарушилось.

Началось с того, что одним осенним утром, когда чуть шевелилась листва на деревьях и каштановый дым, клубившийся из печей, медленно восходил прямым, почти неколеблющимся столбом, в Поджарое въехала почтовая тройка. Распаренные кони, наперебой звеня бубенцами, остановились, ямщик отогнул полог, и на землю соскочил офицер. Роста выше среднего, крепко сложенный, смуглый, с большими, немного грустными глазами и уверенными, ловкими, сноровистыми движениями, он огляделся по сторонам, с любопытством покосился на лакированный возок, только что сработанный местными мастерами и ждущий отправки в Петербург, и прошёл прямо к барскому дому.

— Ольга Евграфовна здесь живёт? — спросил он у выбежавшей навстречу девки и, получив утвердительный отпет, сказал: — Доложи: подполковник Ивонин просит принять.

Ольга, робея, вышла к нему.

— Отца вашего, Евграфа Микулнна, по высочайшему повелению посмертно наградили медалью; о том и взял приятный труд вас известить.

Он с мягкой улыбкой глядел на залившееся нежным румянцем лицо её.

— Да как вы, сударь, местожительство моё узнали? — только и нашлась что пробормотать Ольга.

— О том меня друг мой, Алексей Никитич Шатилов, уведомил.

Девушка вспыхнула.

— Вон что! А где же теперь господин Шатилов?

— Под городом Кольбергом, в войсках графа Румянцева. Там же и я состою.

Ольга, видимо, хотела что-то ещё спросить, но промолчала. С новым, строгим и настороженным выражением она посмотрела на него.

— Пожалуйте в дом, сударь, — сказала она.

Ивонин всё с той же мягкой, добродушной улыбкой пошёл за нею. В горнице, у окна, стояла Катерина.