Женщины оставили свечи горящими, на стенах покоев развесили гобелены с изображением укрощённого единорога — так всегда делают, если невеста — девушка. На лестнице то там, то здесь звучали голоса — это переговаривались уходящие гости. Они задержались, глядя, как укладывают спать детей, и, умилённые этой милой картиной, обменивались традиционными шутками и полунамёками. Гости оставили новобрачных и отправились назад — к накрытому столу и танцам. «Потерпите ещё несколько лет, — подбадривали они отца невесты, — и сами увидите, что дело сделано, узы крепки и нерушимы». Владельцу Равенсворта Генри Фитцхью, которого беспокоило будущее дочери, оставалось только соглашаться. Да и что жаловаться — Анна ещё слишком юна, и её муж хоть и выглядит старше своих лет, а ведь совсем ещё мальчик. Так или иначе, Фитцхью был и удивлён и польщён предложением отдать дочь за сына лорда Ловела, наследника Тичмарша, а уж совсем доволен и спокоен он будет, когда убедится, что дети легли в одну постель.

В башенной комнате, спальне молодожёнов, громко трещали горящие свечи, звук этот заглушал даже вой труб. Напряжённо вытянувшись под простынями и расшитым одеялом, юноша наблюдал за игрой теней на стене. Как он здесь оказался, совершенно понятно: взятка Фитцхью, чтобы был на нужной стороне. Итак, Фрэнсис Ловел — в качестве зятя, взамен ожидается, что неблагонадёжный владелец поместий Йоркшира станет верным слугой короля. У самого-то лорда Ловела, повторял себе Фрэнсис, присягу на верность никогда не вымаливали с помощью таких даров. Но отец мёртв, сердце его разбито, тело обращено в прах — он погиб от руки одного из Ланкастеров на Таутонском поле[1], а наследник вместе с землями попал под опеку людей, которые вольны распоряжаться им вплоть до его совершеннолетия. Когда наступит это время, надо надеяться, он сделается верным приверженцем Йорка[2].

На другой половине кровати так же напряжённо лежала девочка. Сверху, из-под одеяла выглядывал кончик её носа, внизу виднелись пальцы ног. О чём она думала, молодой супруг её не представлял себе, да и всё равно ему было. Он почувствовал резь в глазах, отвернулся, подтянул к животу ноги. Он испытывал какую-то непонятную тоску.

На следующий день его ожидали новые сюрпризы. Оказывается, приехав в Равенсворт только накануне, Фрэнсис тут же должен был двигаться дальше; не под крышей Фитцхью предстояло ему проходить университеты, но в пятнадцати милях отсюда, в Миддлхэме, поместье графа Уорвика[3].

Сопровождал его капитан гвардии Уорвика, сэр Джон Блаунт, человек весёлый и добродушный, ветеран великих войн Алой и Белой розы[4]. С симпатией поглядывая на Фрэнсиса, он говорил, явно подбадривая его, с каким нетерпением ожидают брачных торжеств в Миддлхэме, ведь госпожа Анна — родная племянница графа. Фрэнсис, на которого это сообщение (кстати, не являвшееся для него откровением) не произвело никакого впечатления, отделался невнятным мычанием. Несмотря ни на что, сэр Джон болтал без умолку всю дорогу, указывая на разные интересные, с его точки зрения, места, отпуская замечания по поводу быта в Миддлхэме и вспоминая славные деньки, когда он участвовал в смертельной схватке между королём Генрихом[5], принадлежавшим к ланкастерской ветви[6], и его родичами — Йорками. Ричард Невил, молодой и бесстрашный граф Уорвик, поднял знамя и ринулся в бой вместе со своим дядей Ричардом Йорком[7], который уже был обречён, дабы наставить Англию на путь истинный. Это было давно: Ричард Йорк мёртв, ему отрубили голову, и по приказу жестокосердой королевы, жены Генриха, насадили её, для вящего унижения поверженного врага, на пику ворот у его собственного города — Йорка. Ричард Невил в гневе и печали вновь поднял мятеж, сорвал корону с седеющей и уже клонящейся долу головы Ланкастера и с триумфом увенчал ею золотистые локоны своего кузена Эдуарда, старшего сына убитого Йорка[8].

Весёлый голос, в котором угадывался акцент уроженца Северной Англии, не умолкал. Фрэнсис, воспитанный совершенно по-иному, молча смотрел на медведя с герба Уорвика, который был изображён на плаще Блаунта, и перебирал в руках вожжи. Короткий зимний день клонился к закату. Едва они переехали вброд реку чуть ниже Лейберна, сэр Джон указал рукой на какое-то место впереди: «Ну вот, молодой человек, почти приехали. Это Миддлхэм».

Замок, огромный и сумрачный, нависал над деревней, носившей одно с ним название. Он был окружён двойным рядом стен — внешним и внутренним, венчала замок могучая башня. В проёме северных ворот застыли каменные часовые; внутренние стены, как и внешние, были окружены рвом, наполненным водой, бойницы имели удобную для лучников форму. Сэр Джон, оказавшись дома, окинул замок удовлетворённым взглядом, а его спутник оценивающе взирал на мощные фортификационные сооружения и, дрожа от холода, плотно завернулся в плащ. Таких мрачных, таких пустынных и диких мест, как Йоркшир[9], ему ещё встречать не приходилось: только здесь могла вырасти эта грозная крепость — с неё хорошо наблюдать за окрестностями ей под стать, такими же каменистыми, отталкивающе голыми.

Часовые у ворот их уже поджидали — пропустили, вскинув руки в приветственном жесте. Вроде бы верно, подумал Фрэнсис, все здесь проявляют к нему интерес. Во внешнем дворике было полно людей, все они с любопытством смотрели на юного гостя. Фрэнсис спрыгнул с лошади. Он был ещё совсем мальчик, ему только предстояло переступить порог отрочества. У него были чувственные, но в то же время выразительные губы, нежная кожа, которая сейчас покрылась краской из-за пристальных и любопытных взглядов многих пар глаз. Пока он в смущении переминался с ноги на ногу, не зная, что делать дальше, с лесенки легко сбежал юноша, одетый как местный сквайр[10], и, улыбаясь, произнёс:

— Привет, кузен. Небось обратно на юг хочется? Ну да ничего, привыкнешь, как я, и скоро тебе покажется, что в целой Англии места нет лучше.

У них было что-то общее — не столько в цвете кожи и волос, сколько в чертах лица; Фрэнсис, не видевший своего кузена Филиппа три года, смущённо и благодарно улыбнулся в ответ. Оба направились к внутренним воротам. Несколько лет назад сэр Томас Ловел, отец Филиппа, встал вместе с графом Уорвиком под знамёна Йорка, тогда-то между ним и братом возникла отчуждённость. Но всё изменилось после того, как лорд Ловел был тяжело ранен в битве при Таутоне, — умирающий, брошенный Йоркскими друзьями, он примирился с младшим братом. Тогда-то Фрэнсис и стал довольно часто видеться с кузеном, их дружба продолжалась до тех пор, пока Филиппу не исполнилось четырнадцать. Его отправили к графу Уорвику готовиться к посвящению в рыцари. Украдкой разглядывая кузена, Фрэнсис пришёл к выводу, что он изменился, правда не очень сильно. Лучи заходящего солнца едва освещали его повёрнутое в профиль лицо, а упавшая чёлка почти сливалась со лбом и щекой. Ещё год или около того Филипп будет расти, но уже сейчас его мускулистое тело говорило о том, что он станет настоящим мужчиной, об этом же свидетельствовало и его лицо. Фрэнсис наклонился и встретился взглядом с кузеном.

Сэр Джон отправился на поиски мажордома, а слуги, сопровождавшие их, куда-то понесли поклажу. Судя по всему, с облегчением подумал Фрэнсис, он был оставлен на попечение Филиппа. Происходившее вокруг стало привлекать его внимание, он остановился посмотреть, как кузнец подковывает боевую лошадь. Во внутреннем дворе их обогнала небольшая кавалькада всадников с развевающимися плюмажами на шляпах и вымпелами; они спешились у лестницы, ведущей наверх, в башню. Эти люди явно вернулись с охоты, и Фрэнсис заметил среди них мальчиков своего возраста. Филипп назвал их имена, начиная с тех, кто стоял поближе. Один из них, крепкий рыжеволосый подросток, услышав своё имя, повернулся и сказал с усмешкой: