Стояла зима, в горах выпал снег, и византийцы не думали, что арабы в это время года решатся на штурм, поэтому охрану крепости несла всего лишь половина гарнизона. Это тоже было на руку мусульманам.

В тёмную ночь на 24 января пленный грек повёл арабов через водосток в крепость. Перебив стражу, вошедшие открыли ворота. Большая часть отряда во главе с Аббасом ворвалась в Кастродживанни, захватив громадные богатства и огромное количество пленных. В качестве подарка многие пленные тут же были отправлены к далёкому аббасидскому халифу Мутаввакилу…

Сулейман продолжал читать из Корана:

— «Он (Бог) поставил звёзды для вас…»

Христодул ту зловещую тёмную зимнюю ночь помнил без звёзд: не до звёзд ему было тогда, главное — проделать незамеченными путь, указанный водостоком, никем не охраняемым. А то, что он не охраняем, грек знал точно.

После взятия крепости Аббас зарезал много византийцев, и их кровь оставалась на совести Христодула; умирая, они предавали проклятью предателя… И призывали оставшихся в живых узнать его имя, отыскать и казнить…

— «Когда постигнет вас бедствие на море, тогда кроме Его не остаётся при вас никого из тех, к которым взываете вы. И когда мы дарим вам спастись на сушу, вы уклоняетесь от нас. Ужели не опасаетесь, что Он может повелеть берегу суши поглотить вас? — читал Сулейман ал-Махри, и слова его, как раскалённые иглы, впивались в мозг Христодула. — Ужели не опасаетесь, что Он во второй раз может воротить вас в море, послать на вас буйный ветр?…» И когда волны, поднятые этим ветром, будут носить корабль в ночи, то верное направление можно отыскать только по звёздам, — продолжал лоцман. — Хорошо видимые даже в непогоду — это звёзды Алараф, Алголь, Альтебаран, Денеб, Кохаб, Хамал… А вот смотри — ещё компас, магнит, на который полагаются, и единственно, с коим наше рукомесло совершенно, ибо он есть указчик на обе макушки[98], то сей — извлечение Давидово, мир ему; это тот камень, коим Давид сразил Голиафа… Магнит притягивает только железо, ещё магнит — предмет, что привлекает к себе. Сказывали, семеро небес со землёю подвешены через магнит всемогущества Аллаха.

Мы, мусульмане, искусные мореходы, необходимость иметь хорошо оснащённый флот почувствовали ещё в первые годы хиджры[99], когда Мухаммед предлагал правителю Эфиопии принять ислам, но не имел военных кораблей, чтобы заставить его это сделать. Но уже вскоре после смерти основателя ислама в 636 году наш флот был настолько силён, что некоторые корабли достигли берегов далёкой Индии.

Ты, грек, как только на горизонте появятся неприятельские суда, увидишь наши акаты с тремя мачтами, которые могут бегать на парусах при любом ветре… Их выведут из укрытия, и, построившись в боевую линию в виде полумесяца, они ринутся навстречу врагу и начнут охватывать его железным кольцом… Удар их будет беспощадным!

Вот так, Христодул… А вечером, когда зажгутся маяки, я расскажут тебе о них.

Вот уже которую ночь и который день в Средиземном море стояло затишье. Гребцы-невольники измучились от жары и адской работы, некоторые падали в тяжёлый обморок; их окатывали забортной водой, но они и тогда не приходили в сознание. Тогда снимали с них кандалы, и рабов заменяли велитами, которые гребли до тех пор, пока те вконец не очухивались.

Днём жарило так, что море казалось белым и на горизонте сверкала яркая полоса, отчего у вперёдсмотрящего в мачтовой корзине воспалялись глаза. В каюте невозможно было находиться, потому что по переборкам текла смола и стоял удушливый древесный запах. Василий-македонянин выходил на палубу, шёл к носовой части корабля, забирался в башню к лучникам и подолгу неподвижно смотрел вдаль… Хеландия, на которой находились командующий флотом патриций Кондомит и Василий, скорее напоминала дромону, — она была длиннее и шире, чем остальные, вместо медных труб для метания огня на корме и в носу сделаны башни для лучников; и две мачты, на которые в ветреную погоду натягивали квадратные паруса, позволяли ей развивать по сравнению с одномачтовыми хеландиями приличную скорость. На флагманском судне, в общем-то, в медных трубах необходимость отпадала: оно, как правило, во время боя не ввязывалось в драку, его охраняли несколько хеландий, а для защиты командующего — друнгария, руководящего сражением с палубы, — лучше иметь лучников.

Сверху Василий увидел, как в дверях каюты появился в одной лишь набедренной повязке Константин Кондомит, худой, с длинной, тонкой шеей и маленькой головой, с красным облупленным носом, подозвал капитана корабля и, изобразив яростное лицо, отчего у него округлились глаза, сделал ему какое-то замечание.

Сейчас патриций напомнил македонянину сердитого гусака, который, когда ещё Василий жил в деревне, очень досаждал и ему, и прохожим, и скотине — щипал всех без разбору. Василий пас домашнюю птицу, и для неё этот гусак был сущим наказанием, он разгонял уток и кур, гусыни шарахались от него, как от чумного. Потом подолгу приходилось собирать всех в кучу. И однажды, разозлившись, Василий поймал гусака, зажал его шею между косяком и дверью сарая и удавил… Вот уж попало ему от матери!

— Живоглот! — кричала она. — А ещё будущий император… Неужели ты, и на троне сидя, будешь таким живодёром?!

Василий покорно сносил её хулу и еле сдерживался от распираемого его изнутри смеха. Надо же, вдолбила мамаша в голову, что её сын обязательно станет василевсом… вначале над ней тоже смеялись все жители македонской деревни: рехнулась, мол, женщина, оставшись без мужа… Тяжело с девятью детьми, вот она и напридумывала чёрт знает что… И предупреждали: «Смотри, как бы на вашу семью, а особенно на сына Василия, беда не свалилась! Шпионов полно — донесут!»

Но потом как-то поутихли, когда странница, узнав от матери Василия её сны и видения, подтвердила, что гусиного пастуха действительно ожидает необыкновенное будущее.

Когда Василий, будучи ребёнком, в один из прекрасных дней заснул в поле, мать видела, как над ним реял орёл и сенью своих крыл охранял покой младенца. А самой ей приснилось, что из её груди выросло золотое дерево, покрытое золотыми листьями и плодами, стало вдруг огромным и тенью своей кроны укрыло весь дом. В другой же раз, тоже во сне, явился перед ней святой Илия Фесвийский в образе старца с белой бородой, с вырывавшимся из уст пламенем, и, как пророк, объявил матери о высокой судьбе её сына…

Византийские летописцы, до последней степени влюблённые во всё чудесное, тщательно собрали и поведали нам все предзнаменования, возвещавшие будущее величие Василия-македонянина.

Когда он покинул деревню, отправившись в 840 году в столицу Византии, ему было двадцать шесть лет. Это был малый высокого роста, со здоровыми мускулами, могучего телосложения. Густые вьющиеся волосы обрамляли его красивое энергичное лицо.

Вот как рисуют летописцы его приход в Константинополь.

Бедно одетый, с котомкой и посохом, он вечером в воскресенье вошёл в город через Золотые ворота. Усталый, весь в пыли, улёгся у входа в церковь святого Диомида и тут же заснул.

Игумен ближайшего монастыря среди ночи, внезапно проснувшись, услышал голос:

— Встань и поди отвори церковные двери императору.

Игумен вышел наружу» Никого, кроме оборванца, спящего у входа в церковь, не нашёл и лёг спать.

И опять он услышал тот же голос, повторивший те же слова.

Раздосадованный игумен снова выходит наружу и снова никого, кроме этого нищего на паперти не видит.

И когда монах уже в третий раз собирался заснуть, то тут почувствовал удар кулаком под бок.

— Встань! — приказал голос. — И впусти того, кто лежит у дверей церкви, ибо он — император!

Весь дрожа, святой отец поспешает покинуть келью и, сойдя вниз, расталкивает спящего незнакомца.

— Да, господин, — отвечает тот, проснувшись, — что повелишь рабу твоему?