От таких невзгод засоряются малые и большие реки, накопляются под водою те коряги и каржи, на которых, как на острых ножах или зубьях, разрезают бока и дно другие дорогие суда с ценным грузом, заедаются канаты, останавливаются новые плоты, самое русло рек заиливается и уровень воды понижается. Ни рыбы половить без того, чтоб не перервать или не потерять сети, ни плоты спустить, чтобы не ловить потом россыпь до изнеможения сил и истощения всякого человеческого терпения.

Вода привела нас к новому предмету промысла и торговли и продукту продовольствия, какова рыба. Немудрено было догадаться и подсмотреть, что одни приходят в реки на время, другие в них остаются круглый год, одни ищут теплой воды в верховьях рек в глуши дремучих лесов и, сделав указанное природой дело, возвращаются обратно в море. Непокидающие рек выбирают в них любимые места: либо бродят по раздолью и на свободе по руслам, либо ложатся на дно и кончают на время зимы свои передвижения. По рыбьим привычкам и способы ловли. Последние замечательны тем, что остаются такими же, как были в глубокую старину (исключений очень немного) с переменою лишь названий. Самый употребительный, вполне соответственный общинной форме быта, потребовавшей, чтобы, если земля — достояние общее, то и вода должна быть таковою же, — изстаринный ез или яз, который зовется по лесам Костромской губернии сежем, по Волге — забойкой, перебойкой, заколом, на Урале — по-татарски учугом, а в северных реках попросту и совсем по-русски забором, который представляет собою сплошной частокол или тын, забитый в речное дно, чтобы запереть ход рыбе и загнать ее в сети (морлы, нёрши, мережи и т. д.).

Как только славяне внедрялись в лесах, тотчас же заводили ловища и развешивали по деревьям перевесища, как делала это, по летописным свидетельствам, княгиня Ольга. Одновременно с этим поселявшиеся на озерах сначала и на реках потом заводили тони, строили езы и пускали в дело всякие рыболовные снаряды. Промыслы эти до сих пор в лесистой России, в местах, где дают богатую добычу, соперничают с земледелием и заставляют бросать соху или навсегда, или на то время, пока обеспечивают существование. При неблагоприятных для промысловых случайных условиях (как случилось, например, в 1854 и 1855 годах, когда англичане держали в блокаде берега Белого моря) лесные жители снова принимались за свое коренное занятие земледелием и увеличивали число запашек. Впрочем, во всяком случае, в здешних местах земледельческий труд является лишь побочным, подспорным занятием к главнейшим лесным ремеслам. Хотя они в северной половине лесной области находятся в самой первобытной форме и очень неразнообразны, тем не менее занимают наибольшее количество рабочих сил. Здесь мы встречаем лишь только рубку и сплав леса, сидку дегтя и гонку смолы да судостроение (вплоть до верховьев Северной Двины). К югу от места слияния Юга и Сухоны лесные промыслы начинают разнообразиться: приготовляют деревянную посуду на крестьянскую руку и различные экипажи (около Красноборска из черемуховых корней плетут шарабаны, около Вологды делают сани). В значительной степени распространено тканье рогож и плетение кузовов из бересты. К лесным изделиям являются подспорьем ручные ремесла: плетение кружев, тканье холста и полотен, обделка щетины и проч. И чем далее к югу, тем лесные промыслы наиболее разнообразятся, достигая полнейшего развития в лесах Вятской и Костромской губерний и в ближайших к берегам Волги.

Рассказами о трудовой жизни северных лесных жителей мы дошли до тех печальных проявлений ее, которые требуют от рабочих чрезмерных жертв, крайнего напряжения сил без награды и физического труда в самых грубых формах его. За северным человеком во всяком случае остаются еще преимущества, зависящие от его житейского положения среди враждебных сил природы, требующих с его стороны постоянной бдительности, готовности на ежечасный отпор и неустанную борьбу. Жизнь среди повседневных опасностей должна была развить в его уме изворотливость и впечатлительность, в его характере — находчивость, терпение и смелость. Таков он и есть там, где опасность прямо перед глазами и удачи не часто утешают его в начинаниях.

В Поморье каждая женщина с такою же решительностью ходит по зыбкой тундре, с какою пускается в опасное море на утлых и мелких судах. Дома, по причине долговременного отсутствия мужей на промыслы, северные женщины такие же опытные уставщицы домашних порядков и обеспеченной жизни, как мужья неутомимые работники на опасных морских промыслах. Находясь постоянно в ответе на мужских делах и обязанностях, женщины выработались настолько в образцовый тип, что он заслуживает полного уважения и возбуждает удивление. Наблюдая за их находчивостью в трудных обстоятельствах общественной и семейной жизни, так мудрено сложившихся в том краю, становится понятно явление такой представительницы северной женщины, каким рисуется нам намеченный летописными сказаниями образ вдовы новгородского посадника Исака Борецкого — Марфы. Вырастающие в руках таких матерей такие богатыри труда и терпения, какими являются кемские и мезенские поморы, говорят с избытком много о высоких добродетелях поморской женщины. Мы не забудем и того, что в умственном движении, возбужденном расколом, северной женщине принадлежит очень видное место и без ее сочувствия и деятельной подмоги, наверное, не было бы сделано пропагандою столь счастливых и быстрых успехов. Имена очень многих из них занесены в сказания раскольничьих писателей со ссылкою на очевидные факты их поучительной деятельности. Суровость климата, заставляющая подолгу сидеть в теплых избах, проводить большую часть времени у домашнего очага, развила семейную жизнь с ее неразлучными спутниками. Надобность сокращать время обменом мыслей и знаний вызвала в том краю уменье сберегать предания, выучила дорожить стихотворной стариной и проч. Женщины- преимущественные хранительницы этих драгоценностей и передатчицы в чужие руки, которым здесь издавна наиболее счастливит.

Рассказывать об отваге и смелости приморских жителей, присущей всем населяющим берега морей и больших озер, мы считаем излишним. Приключение с помором Хилковым и его товарищами стоит того, чтобы остановиться и упомянуть о нем теперь к слову. Втроем они сумели прожить на одном из островов группы Шпицбергена шесть лет и три месяца, будучи оставлены там с тем запасом провизии, который могли принести на себе. Мерзлой рыбой и ложечной травой, которую умели отыскивать под снегом, они оборонились от первого и страшного врага — цинги (умер только один). От голода спасались мясом диких оленей, птицы и рыбы — линявшую птицу били палками, рыбу ловили простым мешком. Заряды жалели и берегли на оленей. Найдя на берегу доску с гвоздями (обломок корабля) и большой железный крюк, выковали из него голышом-камнем на другом голыше молоток, потом на том же гранитном камне этим молотком из гвоздей сделали копья. Их насадили на палку и укрепили ремнями — стала рогатина. С ней и воевали с белыми медведями, когда эти приходили гнать их с острова. Огонь для пищи и угревы вырубали огнивом на трут и разводили из леса-плавика, обыкновенно выбрасываемого морскими волнами. Когда истлела и измызгалась обувь, стали выделывать меха и кожу убитых стрелами зверей и сшивать жилами убитых ими диких оленей. Шили они и платье, шили и сапоги при помощи рыбьих костей. Надоело есть вареное и жареное мясо — стали коптить и солить: соль выжаривали из морской воды на сковородке. Нашли коску, вырубили крепкие и гибкие еловые сучья — стались самострелы на песцов и лисиц. С ними начали охотиться, приманивая этих зверьков выложенным на крышу избушки мясом. Избушку нашли готовую — ее только починили и замшили свежим мохом; нашли (…) и ключевую воду, во множестве бившую повсюду между скалами. Вместо часов служила им плошка с салом, налитым ровно настолько, чтобы сгорало от полудня до полуночи. Стало протекать сало — самодельную из глины плошку обожгли. Спасло находчивых отшельников плывшее в Архангельск иностранное судно. Сюда привезли они весь свой промысел: 50 пудов оленьего жира, 200 оленьих лосин, 10 шкур белых медведей и очень много белых, черно-бурых и синих лисиц да за шесть лет рассказов на целые полгода.