Так и хочется их облизать.

Вдруг мне на ум приходят кое-какие слова, но я заглушаю их. Лиз хочет искупаться, а потом ей надо спать. Я не стану заставлять свою пару — свою беременную пару — спариваться, даже если это все, о чем я весь день и был в силах думать. Мои потребности могут подождать.

Чем дальше мы заходим в глубь, тем более низким становится потолок пещеры, а воздух сгущается влагой. Сам водоем ненамного больше, чем несколько ладоней в ширину, но он с чистой водой и выпускает много пара, а Лиз, увидев его, испускает стон абсолютного удовольствия. Ее рука сжимает мою.

— Детка, у меня в сумке мыло. Мы можем вымыть волосы и все прочее.

Вздохнув, я беру ее за руку.

— Ты окунись в воду. Я достану твое мыло.

— А ты ко мне присоединишься, когда вернешься? — с надеждой в голосе спрашивает она.

Как будто я могу держаться от нее подальше. Я помогаю ей спуститься в воду, а потом иду за мылом. Когда возвращаюсь обратно, я осторожно забираюсь в водоем рядом с ней, а затем тяну ее к себе на колени. Вода неглубокая, и мне надо согнуть ноги, чтобы погрузиться до плеч, но места тут вполне достаточно, чтобы я мог прижать свою пару к себе.

Она расслабляется, прислонившись спиной ко мне, закрывает глаза и испускает вздох блаженства.

— Это теперь моя новая любимая пещера.

Я улыбаюсь на это. В главной племенной пещере есть большой горячий водоем для купания, но еще там многолюдно… и в любом случае мы в изгнании.

— Тогда я рад, что мы здесь.

— Я счастлива быть там, где ты, где бы это ни было, — тихо говорит Лиз, утыкаясь лицом мне в шею. — Насколько далеко бы это ни было. Я не ненавижу это изгнание.

Я тоже. То, что она рядом со мной, делает все это терпимым. Когда я впервые встретился со своей судьбой, то подумал, что в конце концов закончу как мой отец, несчастным и одиноким… однако Лиз меня удивила. Она на каждом шагу сражалась за меня, и теперь она хочет все время быть рядом со мной. Поистине, я счастливейший из мужчин, у которого настолько свирепая и красивая пара.

Я смачиваю кусок мыла и, подняв ее руку, протираю им ее мягкую кожу, купая ее.

— Ты все-таки должна мне говорить, когда устаешь. Нам некуда спешить, и я не позволю тебе так себя изводить.

— Я не стану тебя замедлять, — заверяет она меня, еще раз сонливо зевнув, и поднимает другую руку, чтобы я мог ее помыть. Ее веки настолько тяжелые, что кажется, будто она изо всех сил пытается не заснуть. — Это, вообще-то, было частью уговора, помнишь? Я иду с тобой, но должна не отставать.

Я издаю рык. Я ни о чем таком не договаривался. Я просто хотел, чтобы моя пара была рядом со мной. И она захотела медовую луну, но теперь она слишком устала, чтобы чем-то заниматься, кроме как спать. Даже сейчас она не делает никаких усилий, чтобы помыться самой, а позволяет мне о ней позаботиться. Ну, не то чтобы я возражаю. Я провожу мылом по передней части ее тела, нежно растирая ее груди и живот, и она испускает нежные гортанные стоны удовольствия, от которых будто молния проходит сквозь мой член.

Не этой ночью, — советую себе это. — Никакого медового месяца этим вечером. Моя пара слишком устала.

— Сядь прямо, — говорю я тихо, и она клонится вперед. Я проливаю несколько пригоршней воды на ее гриву, а затем намыливаю ее, зарываясь пальцами в мягкие светлые пряди. Она стонет, а я напрягаюсь, но не прекращаю делать то, что делаю. Устала, — напоминаю я себе. — Она устала. Она всегда очень шумная, когда устает.

— Так куда мы собираемся? — сонливо спрашивает Лиз.

Я продолжаю намыливать ее растрепанную гриву, чтобы быть уверенными, что она полностью чистая. Я знаю, что ей нравится, когда ее грива приятно пахнет, поэтому я делаю для нее все возможное.

— Спать.

— Да нет, я имею в виду, в общем. Мы идем на охоту, да? Куда? В какое-то определенное место? — она поворачивается, чтобы посмотреть на меня через плечо.

— А, — на минуту я задумываюсь, а затем массирую кожу ее головы. — Мы идем очень далеко в горы. Так как нам приходиться уходить, мы будем работать над заполнением кое-каких из разбросанных вдалеке тайников, поскольку остальные хотят остаться дома со своими парами.

— Ленивые ублюдки, — усталая улыбка растягивает ее губы. Хотя она не кажется расстроенной, просто забавляется.

Я фыркаю.

— Пожалуй. Давай, ополоснём твою гриву и доставим тебя в шкуры. Тебе нужно отдохнуть.

— Ты ведешь себя так, будто я какое-то нежное создание.

Я наклоняюсь к ней и провожу губами по ее уху.

— Для меня ты такая и есть.

Ее в дрожь бросает.

Как только моя Лиз чистая, я помогаю ей выбраться из воды. Я бы отнёс ее в шкуры, но потолок в этой пещере настолько низко, что я не могу нормально стоять. Я держу руки на ее бедрах, но даже при этом она, зевая, неуклюже волочит ноги в сторону шкур.

— Меня аж бесит, что так устала в первую ночь нашего медового месяца.

Я слышу разочарование в ее голосе.

— Почему?

— Ну, не знаю. Мне хотелось сделать ее особенной, — она протирает шкурой для обсушки свою мокрую гриву, чтобы высушить ее, а затем отбрасывает ее в сторону. Как только Лиз скользит ногами под одеяла, она ложится и затем смотрит на меня. — Хотела убедить тебя думать «чертовски жарко!», когда я ласкаю тебя.

Я быстро вытираю капающую воду со своего тела, заметив, что она смотрит на меня, в точности, как это делаю я. Я скольжу в шкуры рядом с ней и, приложив руку ей на талию, притягиваю ее поближе к себе. Я лежу на боку, так что она наполовину подмята подо мной, и наши взгляды встречаются.

— С тобой, моя Лиз, каждый день особенный. Каждый день — это «чертовски жарко!»

Она улыбается, ее руки лениво обвивают мою шею.

— Ты хотя бы понимаешь, что значит это «чертовски жарко»?

— Это означает, что у меня самая красивая, великолепная пара во всей пещере. Это значит, что она ненасытна. Это значит, что даже несмотря на то, что в паре у нее уродец, она заставляет его чувствовать, что в шкурах он вождь, — я легонько прикусываю ее подбородок, ее щеку, ее нос, ее лоб, ее ухо.

— Вождь в шкурах, — хихикает она. — А что конкретно вождь в шкурах делает?

— Все, что пожелает, — я издаю притворный рык и опускаясь вниз, прижимаясь ртом к ее гладкой коже, мимо ее выдающихся грудей и еще дальше вниз по стройной длине ее живота.

Сонный стон вырывается из ее горла, и она принимается приглаживать мою гриву.

— Мне нравится ход твоих мыслей.

— Правда? — я облизываю ее пупок, потом опускаюсь ниже, и еще ниже. Я облизываю пушной пучок между ее бедер, а когда она раздвигает ноги, я двигаюсь между ними и устраиваюсь там поудобнее. Это мое любимое место, — прихожу я к выводу. Я люблю зарываться ртом между бедрами моей пары и лизать ее, пока она не покрывает мой язык своим возбуждением, пока ее влагалище не начинает сжиматься и требовать удовлетворения, и она цепляется мне в гриву, как будто она вот-вот разлетится на части. Я кладу руки ей на бедра и, смакуя ее, длинно и неторопливо провожу языком.

— О! — стонет она, и в кои-то веки с ее губ не срываются грубые колкости. Она нежная и открытая, такая же нежная и открытая, как ее влагалище под моим языком. — О, детка, ты в этом так хорош.

Я рычу от удовольствия, терзая третий сосок, выглядывающий из ее складок. Я люблю, когда она задыхается, когда она упирается бедрами мне в рот, словно может вдохновить мой язык еще больше. Я люблю ее хныканье от расстройства, когда я убираю рот, и люблю то, как мой кхай у меня в груди гудит и тихо напевает, довольный тем, что я беру свою пару.

Лиз задыхается от нужды, извивается подо мной и упирается пятками в шкурах — и мне в спину — когда она приближается к своей кульминации.

— Внутри меня, — говорит она, задыхаясь. — Хочу, чтобы ты был внутри меня, Рáхош.

Ей я ни в чем не могу отказать. Я перемещаюсь на нее, накрывая ее рот обжигающем поцелуем. Ее ноги обвиваются вокруг моих бедер, а я пристраиваю свой член ко входу в ее сущность, после чего толкаюсь внутрь. Она испускает мне в рот стон, и я начинаю медленный, ровный темп, вколачиваясь в нее томными, дразнящими движениями. Я беру ее неспешно и нежно, целуя ее мягкие губы, выполняя каждый толчок, даже если это означает, что я должен сгорбить спину, чтобы наши тела соответствовали.

Кончает она быстро, ее влагалище крепко сжимается вокруг меня, и из нее вырывается слабый вскрик в то время, как ее тело, стискивая меня, напрягается. Когда я кончаю внутрь нее, то делаю это, издавая рычание, а потом мы медленно опускаемся в постель, сплетенными вместе телами.

Долгое время мы ничего не делаем, кроме как дышим, довольствуясь тем, что лежим в клубке конечностей.

— Пока что мне нравится этот медовый месяц, — заявляю я своей паре тихим голосом.

Лиз похрапивает, она уже заснула.

Сдерживая улыбку, я целую лоб моей пары. Люди. Такие хрупкие и так легко устают, даже тогда, когда утверждают, что это совсем не так.

***

На следующий день, когда мы идем по одной из заснеженных долин, мои мысли полны идеями относительно Лиз и ее медового месяца. Прошлой ночью она для игр была слишком уставшей, но я поклялся себе, что этим вечером мы разобьем лагерь пораньше. Пожалуй, этой ночью я примусь рассказывать ей о своем члене, в то самое время, как буду вставлять его в нее. Хочу, чтобы все то, что ей нужно от этой медовой луны, удалось. Хочу, чтобы она была рада, что она моя пара.

— Мне кажется, что впереди я кого-то вижу, — говорит Лиз, приложив ладонь к глазам.

— Да? — удивленный — и слегка раздраженный, поскольку я был слишком отвлечен, чтобы заметить первым — я поднимаю взгляд и замечаю знакомую фигуру. Это несомненно охотник, возвращающийся обратно в главную пещеру племени. У него на плечах тяжелые мешки, и я разглядываю рога, пытаясь понять, кто это.

Тогда я сдерживаю стон недовольства, осознав, что это Ваза.

Ваза — один из старейшин племени, вдовец, чья пара давно умерла. Обычно Ваза добродушный и уживчивый, но с тех пор, как появились человеческие женщины, он прям раздражает в своем рвении доказать, какой он хороший кормилец. Он хочет себе человеческую женщину, и я знаю, как он одинок.