— Ну что ж, — сказал седовласый мужчина, вставая не без некоторого труда, — на твоем месте, Бен, я не стал бы вмешиваться в это дело. Закончим наш разговор. В сложившихся обстоятельствах такую тонкую тему лучше не поднимать, не надо… Хотя девчонку мне жаль, жаль от всей души. Да еще и доктор наверняка не упускает случая ее расстроить.

— Согласен, старик, я и сам просто вне себя, но… — кивнул Бен, явно пытаясь собраться с мыслями. — Послушай, вот это — новая костюмерша моей супруги. Мисс… как ее там…

— Да? — вежливо поклонился Мартине седовласый. — Очень рад. Здравствуйте. Ну что ж, старина Бен, я загляну к тебе попозже, договорим… Пока.

Он уронил свой монокль в ладонь, пригладил волосы и вышел. В коридоре сразу же раздался его жизнерадостный переливчатый вопль — что-то из Оффенбаха.

Мистер Беннингтон без особого успеха попытался задвинуть свою бутылку куда-нибудь подальше от глаз Мартины.

— Ну-с, — сказал он не очень разборчиво, — что я могу для вас сделать, милая моя? Чем помочь?

Мартина объяснила.

— А, портсигар? Ее портсигар? А черт его знает, куда я его сунул! Поищите там, в моем плаще, милая… Он висит на двери шкафа… В правом кармане. От вас никаких секретов у меня нет! — почему-то добавил он со странной усмешкой. — Поищите-ка сами, я очень занят.

Однако не было похоже, чтобы мистер Беннингтон чем-нибудь занимался особенным. Он только развернулся в своем вращающемся кресле и стал наблюдать за действиями Мартины.

В кармане плаща портсигара не обнаружилось.

— Это у вас первая работа? — спросил он, глядя на Мартину туманным взором.

Мартина ответила, что нет.

— Я хочу сказать — в качестве костюмерши…

— Я работала в театре и раньше.

— Господи, неужели?! — воскликнул он с таким серьёзным выражением, словно этот факт имел для него огромное значение.

— Боюсь, что портсигара тут нет, — сухо сказала Мартина.

— Вот чертовщина! Ну тогда подайте-ка мне мой пиджак, во-о-он оттуда, я посмотрю в кармане…

Мартина протянула Бену пиджак из серой фланели, и он принялся неуклюже шарить по карманам. Оттуда выпала записная книжка, и по полу разлетелись вложенные в нее бумажки — записки, конверты, какие-то счета. Мартина кинулась подбирать бумаги и передавать Беннингтону, но тот был так неловок, что из его рук бумаги выпадали обратно на пол. Тогда Мартина просто сложила ворох бумажек на полку под зеркалом, более не надеясь на неверные руки мистера Беннингтона. Он помял в пальцах какой-то конверт с наклеенными на него иностранными марками…

— Да, вот его бы не хотелось потерять, а? — засмеялся Беннингтон, отчего-то подмигивая Мартине. — Вот, поглядите, что скажете? Интересные марки, правда? А внутри — кое-что поинтереснее…

Он протянул ей конверт. Сильно смущенная его манерами и крепким коньячным запахом, Мартина взяла конверт. Он был адресован Беннингтону.

— Вы не коллекционируете автографы? — спросил Беннингтон. — Или всякие личные письма, а?

— Боюсь, что нет.

Мартина пожала плечами и положила конверт на полку, лицевой стороной вниз.

— А вот некоторые за это письмишко отдали бы много… Чертовски много! — вдруг рассмеялся Беннингтон.

Он наконец нашел портсигар и протянул Мартине.

— Вот, — сказал он. — Червонное золото. Это ей подарили на день рождения. Но не я. А ведь она моя жена! Чертовщина какая!.. Постойте, так вы что, уходите? Погодите, поговорим, покалякаем…

Мартине удалось сбежать от него, и в уборной своей патронессы она застала весьма оживленную беседу Адама Пула и мисс Гамильтон с Перри Персифалем — она сразу узнала Перри по фотографии, висевшей в фойе… Но разговор сразу вдруг расстроился, стоило Мартине войти, из чего она заключила, что беседовала троица о ней. В следующее мгновение мистер Персифаль с нарочитой небрежностью сказал, как бы продолжая тему:

— Ну что ж, тогда вы и получите, что получается…

А мисс Гамильтон спросила у Мартины с притворным удивлением:

— Ах, милая, где же ты ходила?

— Извините, дело в том, что мистеру Беннингтону потребовалось некоторое время, чтобы найти портсигар… — сказала Мартина и, подумав, добавила: — Мадам…

— Это очень похоже на него! — таким же искусственным голосом воскликнула мисс Гамильтон, искоса взглянув на Адама Пула. — Поверьте мне, дорогие мои, я так злюсь на него только потому, что я уже раз подарила ему портсигар, но он потерял его скорее, чем сумел разобрать на крышке гравировку… А теперь он клянется, что ничего подобного не было и что мой портсигар — это его портсигар. Вы понимаете, о чем я говорю?..

— Понимаю, — кивнул Адам Пул. — С некоторым усилием, конечно.

— Кажется, я и сам теперь попал в дурацкое положение, — рассмеялся Персифаль.

— В каком смысле? Это связано со мной или Адамом?

— Хочется думать, что не с вами обоими. Скорее с Беном… — Персифаль глуповато хихикнул и заискивающе посмотрел на Пула, который вовсе не глядел в его сторону. — Ну, я насчет роли… Я понимаю, что говорю немножко не в струю, не в такт, так сказать, но мне казалось, что я все же смог бы ее сыграть. То есть действительно сыграл бы, и без дураков.

Было совершенно очевидно, что он говорит все это в расчете на Пула. Мисс Гамильтон переводила глаза с одного на другого… Наконец она заметила деланно небрежным тоном:

— Ну, милый мой, я тоже в этом уверена, но ты же сам сказал, что приходится получать то, что получается… И все-таки согласись, что у Бена есть нюх на подобные вещи…

Мистер Персифаль снова засмеялся.

— Ну конечно, конечно! Кто спорит! Четверть века на сцене! Извините меня, Мне просто не стоило об этом заговаривать. Честное слово, мне очень неловко.

— Не надо устраивать душевный стриптиз перед самой премьерой, Перри, — недовольно бросил Пул.

— Ну извини меня, Адам, я напрасно все это выплеснул, — повторил Персифаль, и Мартина, пристально посмотрев в его сторону, вдруг разглядела сетку полускрытых густым слоем грима глубоких морщин на его лице, и решила, что мистер Персифаль далеко не так молод, как его герои…

Пул сказал:

— Знаете что, друзья, у нас в четверг будет премьера. А это дело и эти разговорчики тянутся уже больше месяца. И мне кажется, что все споры сейчас попросту лишены смысла.

— Именно это я и пыталась объяснить доктору, — заметила мисс Гамильтон.

— Кому? А, Джону? Я сегодня его видел издалека, он носился по театру… — заметил Пул. — Мне надо бы с ним перемолвиться словом. Да и с тобой, Перри, гоже не мешало бы обсудить кое-что… Я имею в виду ту сцену у окна во втором действии. Ты плохо, очень плохо уходишь со сцены за кулисы. Медлишь, топчешься… Тебе нужно там выставить Бена как бы на первый план, понимаешь? Это там самое важное.

— Господи боже! — скривился Персифаль. — Да я все прекрасно понимаю! Но это совсем другая, совершенно отдельная беда. Ты вообще-то обращал внимание, что делает Бен в этой сцене? А как быть с тем моментом, где он возится с моим носовым платком? Он же просто не отпускает меня! Не могу же я насильно оторвать от себя его руки и выйти?!

— Ну хорошо, если ты хочешь, я продумаю и скажу тебе, как тут надо поступить.

— Кстати сказать, Джон тоже беспокоится насчет этой сцены, — заметила мисс Гамильтон.

— Тогда ему следует поговорить со мной! — недовольно откликнулся Адам Пул.

— Ну ты же знаешь нашего Джона, разумные поступки для него — признак болезни…

— Мы-то все это понимаем! — Персифаль приподнял брови. — Меня только тревожит, что и публика начинает это понимать!

— На твоем месте, Перри, я бы не стал пускать шпильки в адрес нашего общего дела, — окоротил его Пул. — Резерфорд написал крепкую пьесу, и не хотелось бы, чтобы кто-то из нас потерял интерес к ней…

Персифаль покраснел и направился к двери.

— По-моему, я вам всем надоел, — сказал он. — Пойду-ка я лучше сфотографируюсь, как прилежный мальчик. Там как раз фотограф пришел.