Немного уязвленный, Иван про себя снова обозвал своего начальника «чертовым мотрогоном». «Следователю сообщил, а своему брату-чекисту не доверил».

Но в глубине души Иван должен был признать, что Горин как следователь много сильнее и опытнее его. «Видать, прав чертов мотрогон — придется и мне подучиться. С клинком и маузером я управляюсь получше любого Горина, но ведь клинком врагов рубать сподручно, а к своему советскому человеку в душу с ним не полезешь».

Между тем рассвело. В сопровождении успевшего неплохо всхрапнуть доктора Шубина все вышли из домика. За ними поспешил и Данило Романович.

Направляясь к бане, Горин, понизив голос, сказал Когуту:

— Не бередите себя, товарищ Когут. Мы и без вас справимся. Идите в дом, прилягте.

Но Данило Романович только упрямо передернул плечами и после паузы тихо сказал:

— Мне надо видеть. В последний раз видеть. Выдержу.

И Когут в самом деле все выдержал. Когда нужно стало перенести тело Гали в дом, он никому не позволил этого сделать. Осторожно, словно боясь разбудить, он поднял ее на руки и медленно, стараясь не слишком припадать на левую ногу, не «шкандыбать», понес через двор. Глаза его блестели сухим недобрым блеском, лицо сделалось совсем черным, и лишь у висков да на переносице выступили мертвенно бледные пятна. Ивану показалось, что если бы в этот момент кто-нибудь громко закричал: «Га-а-л-л-я-я!, Данило Романович упал бы мертвым.

В комнате, положив Галю на топчан, Когут отошел к окну, прижался лбом к холодному заледеневшему стеклу и стоял молча, уставясь взглядом в покрытую снегом насыпь железнодорожного полотна.

Доктор Шубин еще до этого установил, что Галя задушена. Сейчас его правоту подтвердили черные пятна, выступившие на шее Гали. Но, осмотрев при полном дневном свете тело, Шубин взял Горина за рукав и вывел на улицу. О чем они там говорили, Полозов не знал, так как по знаку Горина остался в комнате около Данилы Романовича. Но, видимо, всего повидавший на своем веку, доктор Шубин нашел что-то такое в этих зловещих черных пятнах на шее покойницы, что спутало весь прежде намеченный план. Вернувшись с улицы, Горин подошел к Когуту.

— Данило Романович,— негромко окликнул он все еще стоявшего у окна Когута.— Такое дело... вскрытие здесь делать нельзя. Тело вашей жены придется увезти.

Повернувшийся было к следователю, Когут отшатнулся.

— Как увезти?! Куда? Не дам!— закричал он.— Сам здесь похороню! На ее любимом месте.

— Вы меня не поняли, Данило Романович,— мягко сказал Горин.— Мы увезем тело вашей жены всего на пять-шесть часов. Это необходимо в интересах следствия.

— Не дам!— отчаянно выкрикнул Когут, и в его голосе Иван снова услышал истерические нотки.— Искромсаете всю... голубку мою...

— Обещаю вам, что сделаю все очень осторожно,— с теплотой в голосе пообещал Шубин.

— Ведь всего на пять-шесть часов,— уговаривал Когута Горин.— И для вас это облегчение. Обратно мы привезем ее в гробу, как положено. Оповестим народ, и многие придут проводить ее. Я уверен, что ваша жена погибла от руки не простого убийцы.

Хотя последнюю фразу Горин сказал самым дружеским тоном, Когут дрогнул и смирился. Иван видел, что только невероятным напряжением воли Данило Романович задушил рвавшийся из горла вопль. И вновь показалось, что старый Когут чего-то испугался.

Через несколько минут вызванный со станции паровоз с вагоном остановился на путях против домика. Данило Романович сам донес тело жены до подножек вагона.

Все было готово к отправлению, когда на полотне дороги показался боец. На бегу он махал рукой и что-то кричал, но слов разобрать было невозможно. «Старостина нашли...— обожгла Ивана догадка.— Живого ли?»

— Товарищ командир! Нашли! Несут!.. Отделком Козаринов...— выдохнул в несколько приемов боец, подбежав к Ивану.

— Живой?!— нетерпеливо перебил его Полозов.

— Нет. Не живой. Убитого несут.

Доктор Шубин, уже забравшийся было в вагон, снова спустился на насыпь. Поползли минуты нетерпеливого ожидания. Наконец показалась группа медленно шагавших бойцов.

Старостина принесли на носилках, сделанных на скорую руку из двух жердочек и упругих лап пихтача. Он лежал молодой, красивый, совсем не похожий на мертвеца, только с чересчур белым бескровным лицом. Полозов, глядя на отслужившего свою службу бойца, подумал: «Как и Галина, удивился чему-то в смертный час». На лице Старостина сохранилось выражение удивления, не испуга и боли, а именно удивления. Никаких следов борьбы. Кавалерийский полушубок нигде не порван, не собрался пузырями или морщинами, а по-военному щеголевато расправлен под туго подпоясанным ремнем. Только на левой стороне груди, на полушубке пушилось коротенькими шерстинками узкое, как щель, отверстие. «Как же они сумели тебя, Гриша, без борьбы, как теленка, взять на нож?» — с горьким упреком подумал Иван.

— Почему крови нет?— нарушил тяжелое молчание Горин.— Там, где он упал, была кровь?— спросил следователь у Козаринова.

— Он не там упал,— ответил Козаринов.— Его туда принесли. Крови там не было.

— Э, батенька! Какая кровь.— Почему-то раздраженно ответил Шубин.— Тут опытный мерзавец работал. Точно в сердце ударил. Видимо, поднаторел в таких ударах.

Козаринов протянул Полозову карабин Старостина. Иван осмотрел оружие. Карабин был спущен с предохранителя, стоял на боевом взводе. «Видимо. Старостин готовился стрелять,— предположил Иван.— Почему же тогда он подпустил к себе человека, в котором подозревал врага? Увидел что-то сильно его удивившее и не успел выстрелить. Что же он увидел?»

Поставив карабин на предохранитель, Иван вернул его Козаринову. И тут Полозов встретился взглядом с Данилой Романовичем. В глазах Когута была боль и растерянность.

Взгляд Полозова смутил Данилу Романовича. Он торопливо отвёл глаза, неожиданно низким, поясным поклоном поклонился телу убитого бойца и, круто повернувшись, пошатываясь, начал спускаться с насыпи. Его никто не остановил. Горин ничего не заметил, а Полозов промолчал. Его время еще не наступило.

Через несколько минут паровоз умчал доктора Шубина и тела погибших на Узловую. Горин остался. Он хотел разобраться в следах убийц на снегу во дворе Когутов.

Когда следы были распутаны, выяснилась неожиданная картина. Преступников было трое. Пришли сюда они задолго до того, как начали действовать, быть может, еще во время, снегопада. Во всяком случае за стеной хлева, обращенной к лесу, осталась узкая полоса плотно утоптанного снега. В одном из углов, образованных концами бревен сруба, Иван заметил кучку окурков и был сильно разочарован. Ведь в тот день в домике Когута пахло дорогими папиросами, а здесь обычные окурки цигарок. Правда, в окурках была не махорка, а легкий табак и бумага не газетная, а специально курительная, так называемая рисовая. На всякий случай, Иван собрал окурки и, завернув их в бумажку, сунул в карман полушубка.

— Зачем это?— удивился Горин.— Просто укажем в протоколе, что один из преступников курит легкий табак в рисовой бумаге, и довольно.

— А может, в них табак какой особенный?— ответил Полозов, смущаясь тем, что нарушил приказ Могутченко и проявил интерес, не свойственный командиру взвода.

— Ну, хватил,— усмехнулся Горин.— У нас в отделе пока что только дактилоскопия налажена. Табак на анализ в Москву посылать надо, а это знаешь сколько протянется? Месяца три не меньше.

Иван согласился, что посылать табак в Москву — дело долгое, но окурки из кармана все-таки не выбросил.

— Что же получается,— рассуждая вслух, заговорил Горин.— Преступники пробыли здесь долго. Может быть, часа четыре-пять.

— Часов девять, не меньше,— поправил следователя Иван.

— Откуда такая точность?— насмешливо спросил Горин.

— Восемнадцать окурков. На морозе часто крутить не будешь, а курил, судя по прикусу, один человек.

— Пожалуй, ты прав,— согласился следователь, с уважением взглянув на сообразительного взводного.— Значит, пока покойница обряжала скотину, топила баню, эта троица сидела в засаде и следила за каждым ее шагом. Почему же они не напали на нее раньше? По-моему, потому, что и сам Когут все время был на дворе.