За поникшим забором из колючей проволоки, на пропитанной мазутом земле, пугало проемами выбитых окон здание дизельной электростанции. Вокруг него в беспорядке валялись побитые аккумуляторные батареи. Поодаль громоздились брошенныe и разграбленные машины, трактора и даже фюзеляж от самолета... Слева коробило взгляд здание казармы: штукатурка поотваливалась вместе с кирпичом, часть окон выбита и задраена чем Бог послал, в крыше дыры.

— Ты думаешь, здесь живут? — поинтересовался московский гость.

— Во, слышишь? — Федор поднял кверху палец. — Гитара звенит.

И действительно, где-то в утробе казармы сиротливо надрывалась расстроенными струнами гитара.

Путники подошли к входу, осторожно отодвинули висевшую на одной петле дверь. Из темного коридора потянуло устоявшимся запахом солдатских портянок, прокисшей капустой, дешевым табаком и мышиным пометом.

Продвигаясь на звук гитары, опрокинули ведро. Пустые консервные банки со звоном разлетелись в разные стороны. Открылась дверь.

— Кто здесь шастает?— спросил появившийся в коридоре человек.

— Вражьи диверсанты, — пошутил Федор.

— Ну-ну. Десантируйтесь к нашему столу. — Человек посторонился и широким жестом пригласил в помещение.

В напрочь прокуренной комнате сидели на кровати старший лейтенант и прапорщик. Открывший дверь человек был в тапочках на босу ногу и в спортивных штанах бело-зеленого цвета. На правой штанине шаровар было написано на латыни “NBA”. Слева красовался американский флаг, и чтобы никто не усомнился в этом, буквы “USA”. О том, что он принадлежит к армии, говорила наброшенная на голое тело камуфляжная курточка с майорскими звездочками на погонах.

— Скидывайте прочь свои ранцы и к нашему шалашу, — распорядился майор. — Старлей, освободите кровать гостям. Налейте всем нашего Ќ“озверинчика”, будем знакомиться.

Федор достал из рюкзака припасенную еще в Мурманске бутылку “Столичной” и поставил ее на стол рядом с трехлитровой банкой. На боку последней была приклеена самодельная этикетка с черным черепом и двумя скрещенными костями. По кругу сочным почерком было написано “ОЗВЕРИН”.

— Ченч не глядя, — сказал старший лейтенант. — Вы пьете нашу, мы вашу. Шансы равны, так как и у вас там, на Большой земле, гадость гонят не лучше нашей.

— Ладно, Петрович, ты мужиков не напрягай. У них там гаражный разлив с акцизной маркой, а у нас марка наша, проверенная, выстраданная и вынужденная.

Майор сел на поставленный у стола ящик из-под какой-то аппаратуры и, поочередно поздоровавшись с гостями за руку, представился.

— Командир Богом и начальством забытой роты, гвардии майор Константин Колесников. Это мой тыловик, а это комиссар. — Он хлопнул по плечу сперва прапорщика, затем лейтенанта.

— И что, это вся рота? — спросил удивленно Шевчук.

— Обижаешь Вооруженные Силы России, командир. У нас еще до двух десятков солдат да один контрактник. Вот теперь давайте за знакомство, — майор поднял кружку.

Выпили. Заели бледно-зеленой капустой. Колесников немигающими, слегка навыкате глазами посмотрел сперва на Шевчука, затем на Касьянова, икнул и заговорил, как бы продолжая давно начатый разговор.

— Вы вот свободные гражданские люди. Идете, куда хотите, делаете, что хотите, и поливаете грязью нас, военных. Мы виноваты во всем. Объели, ободрали бедную Россию. Непосильна ей стала ноша военная. Видите ли, вдруг оказалось много для страны дивизий, кораблей, самолетов. Подсчитал кто-то в Москве на своем калькуляторе и давай метлой по живому, и метут, метут, не думая, кромсая и ломая все окрест. Кадровых офицеров — на улицу, к мусорному ящику... Сжигаем лес, не думая о том, что растет он ох как долго.

Майор замолчал, вновь посмотрел на всех внимательно, изучающе и неожиданно предложил:

— Стоп, господа, нарушен кодекс потребления спиртного во вверенном мне гарнизоне. А он таков: между первой и второй пуля не должна успеть пролететь. Наливай, Петрович. Наш второй — традиционный, за армию.

Командир роты занюхал выпитое щепоточкой капусты и продолжал:

— Раньше у нас была настоящая армия. Довольствие по полной программе и всегда вовремя. Личного состава по штату. Топлива согласно наличию техники, а ее девать не знали куда. Простите, в туалет на машинах ездили.

Помню, как-то шмыганули на вездеходе за оленями. В раж вошли и не заметили промоину в озере. Вездеход назывался плавающим, но утонул, гад, за пару минут, еле автоматы успели вытащить. Ну и что? — майор посмотрел поочередно на гостей и с улыбкой досказал: — Лежит он, миленький, в том озере до сегодняшнего дня. Эх, вытащить бы, — вздохнул Колесников, — можно было бы и сейчас разнообразить стол олениной.

— А вспомните, товарищ майор, нашу дизельную станцию, — пощипывая рыжие усы, поддержал разговор прапорщик. — Блин, бывало, стуканет дизель, туда ему и дорога. Новый вертолетом забросят. Только служите, братья-славяне. А сейчас осталась одна доходящая тридцатикиловаттка. Накроется, блин, и суши лучину.

— Не суетись, Бор Борич, — прервал прапорщика майор. — Закатаем рукава и к осени соберем еще один дизель. Свалка-то вон какая. А вот оленинкой бы запастись, — Колесников мечтательно прикрыл глаза и покачался на ящике, чмокнул губами. — Вот раньше и представить было трудно, чтобы у командира не валялось под кроватью несколько ящиков тушенки. А теперь я, майор русской армии, потомственный военный, давлюсь этой прокисшей капустой. Водки нормальной купить не могу, так как денег нет и до ближайшего магазина сто верст. Капни еще по сто капель, Петрович, — махнул рукой майор.

Выпили. “Озверин” оказался крепчайшим самогоном, настоянным на золотом корне. После первой выпитой порции у Федора сперва дыхание перехватило, затем огнем обожгло нутро и, наконец, из глаз обильно потекли слезы. Употребляя третью мерку, он с опаской прислушивался к себе и мучительно соображал, как бы вклиниться в разговор майора, а то получается неудобно. Пришли, сели за стол и молча хлещут водку.

Он прокашлялся и хотел было спросить о том, что знают военные об уникальной деревянной церкви, которая до недавнего времени стояла в расположенной неподалеку заброшенной деревне. Был слух, что как раз солдаты шутки ради и сожгли этот уникальный памятник деревянного зодчества. Подпирало еще поинтересоваться о разбросанных по всей окрестности бочках да мусорных свалках. Но, видать, сегодня был день майора. Тот продолжал:

— Вот я и думаю, что на таких, как мы, и держится Россия. Мы — ее патриоты, ее последняя надежда. Армия — спасение для Родины в тот момент, когда все воруют, набивают свою утробу баксами. Но чтобы армия была, ей что надо? — спросил майор и сам же ответил: — Нормальное довольствие, снабжение и уважение к мундиру.

Я за себя-то не волнуюсь, знаю, что этой точкой и кончится моя военная карьера. Знаю потому, что угораздило родиться четырнадцатого сентября.

Проговорив это. Колесников принялся набирать на вилку капусту, явно давая возможность собеседникам спросить, при чем же здесь четырнадцатое сентября. Цель была достигнута. Иван спросил:

— Что, в этот день звезды в ряд?

— Если бы, — засмеялся довольный вопросом командир роты. —Четырнадцатого сентября черт призывает на пересчет воробьев. Считает и смотрит, кого отпустить обратно, а кого при себе оставить.

Вы вот в своем Мурманске посмотрите: тринадцатого сентября все воробьи в городе, четырнадцатого — словно вымерли, а пятнадцатого вновь тут как тут.

Неожиданно в дверь постучали.

— Заезжай! — крикнул майор.

Дверь приоткрылась, на пороге показался худенький паренек в замусоленной телогрейке и в не по росту больших сапогах.

— Товарищ майор, вас к телефону, — доложил он и тут же прикрыл за собой дверь.

— Капни еще, Петрович, чтобы вести хорошие до нас донеслись. — Выпили, и майор неторопливо ушел.

Вернулся он через несколько минут. Сел. Сам разлил водку по кружкам. С минуту молчал, что-то обдумывая. Затем сказал, больше обращаясь к старшему лейтенанту: