Всю грудь вперед выпяливай,

А брюхо подбери!

Смотри смиренной девою,

Команду всю слушай!

И непременно левою

Ногою выступай!"

Начальник мой печалился,

Я всех смешил собой,

Да наконец он сжалился,

Махнул себе рукой,

Сказал лишь сожалительно,

Взглянувши на меня:

"Не быть пути решительно

От этакого пня!"

Но этим еще но кончилось… Ко мне подошел солдат и начал снова выправлять мне ноги, голову, плечи, руки и талию… всего более хотелось им, чтоб у меня была талия… Да нет-таки, я поставил на своем! как ни уминали мое брюшко -- мундир не сошелся! Потом начали меня учить, как стоять, поворачиваться, маршировать, мушкетом разные артикулы выкидывать… Беда моя и только! Дали мне ружье, да еще и со штыком… Уф! а капитан приставил ко мне самого доку учить артикулу… Натерпелся же и я от него и он от меня! Держишь этот мушкет у ног… стоишь, вытянувшись как струнка, не ворохнешься и во все глаза глядишь на учителя, а он как крикнет, да таким страшным голосом: "На пчо! хватай мушкет по темпам! раз, два, три",-- "Мушкет на караул!" Вот и начнешь… Ой уж мне эти темпы… наплакался я! И чего ведь хотят! Чтоб хватка была ловкая, пчо не западало,-- локти вывороти вперед, носки врозь, пятки вместе, сам не шевелись,-- просто наказание! От ноги как хватишь на пчо, так едва на ногах устоишь, а тяжелый штык так тебя и перевешивает. А как скомандует к ноге -- вот была беда моя! Делай руками, а корпусом не тряхни, глаз не своди с учителя, да как пустишь мушкет со всего размаха, ты его к ноге, а он тебя по ноге… да так хватит, что свет в глазах потемнеет, слезы брызнут ручьем! А они хохочут да кричат себе: "Начинай снова, сам виноват!" Какой сам виноват! раз десять повторишь к ноге и каждый раз хватишь себя по ноге… Вот каково! Сам себя отколотишь да других насмешишь!

Игнатьич. Вестимо, Петр Степанович, вестимо!

Столбиков. Наконец кое-как применился я к артикулу… Еще хуже… принялись учить меня стрельбе… И когда я дергал эту, как ее? шавку… болонку… собаку… собачку… да, собачку! и ружье вдруг выстреливало… искры так из него и брызнут, так и обдаст дымищем… свету божьего не видишь… упадешь на колени и думаешь… "Вот богу душу отдал, господи, прости мои согрешения!"

Игнатьич. Подлинно страшно, батюшка Петр Степанович. Ну как же вы уж наконец с ружьем-то справились ли?

Столбиков. Как же! справился! прежде падал, как выстрелю, а потом так обстрелялся, что только пошатаюсь, да и ничего! К чему не привыкнешь! Вот и служил я служил, долго… Полковник на меня сердился… и чину мне не давал, да приехал генерал-аншеф… я ему и подслужись по одному делу, совсем неожиданно, а он меня и произвел из жалости в прапорщики, не в пример другим… По полку я считался сверхкомплектным и мог ничего не делать. Наконец уж надоел всем, полковник рассердился да и сказал, что по ненадобности во мне отпускает меня в домовый отпуск на двадцать девять дней жить сколько угодно; а после будто бы для пользы службы выхлопочет мне отставку. Я обрадовался и поехал в одну из своих деревень… Мужички от меня пришли в восхищенье… с торжеством ввели меня в дом, прогнали плута управителя. Вот я и живу… день, два. Начал было уж и хозяйничать… Нанял было плотников построить голубятню… Вдруг явился опекун и ну выдумывать на меня… будто бы, видишь, я бежал из полка, вооружил мужиков, хотел зарезать его управляющего, обольстил какую-то невинность, черт знает что!.. Я и давай бог ноги… удрал. А он и написал на меня всё это и подал в суд!

Игнатьич. Ах он безбожник! так вот из чего вышло… всё дело. Жаль мне вас, Петр Степанович! Ну а как же вы попали на службу к правителю губернии?

Столбиков. Так, по рекомендации одного родственника. Сначала я был квартальным… на дежурстве понравился его превосходительству… и он меня оставил при себе.

Игнатьич. Вот как! Слава богу! А рассказали вы ему при этом удобном случае свое дело?..

Столбиков. Рассказал всё… правитель губернии еще и прежде имел многие донесения… Он обещал разобрать дело и заступиться за меня… Отличный, редкий начальник! Зато его почти никто не любит. Даже поговаривают уже о его отставке.

Игнатьич. По какой же секретной части вы теперь служите?

Столбиков. Его превосходительство заметил во мне усердие и честность, приказал мне неотлучно находиться в его кабинете. Там его превосходительство изволит распечатывать пакеты и читает про себя секретные бумаги, а я подбираю брошенные им пустые конверты и складываю в один угол… и так мы занимаемся по целому дню… Но это еще ничего, а вот что главное: его превосходительство на опыте убедился, что я мастерски по руке ему чиню перья; за это мастерство я вошел в такую милость, что зачастую обедаю вместе за одним столом с начальником.

Игнатьич. А! так вот что значит -- по секретной части! понимаю!

Столбиков. Тут имел я счастье заслужить милостивый смех ее превосходительства… она всегда изволит отчего-то хохотать, глядя, как я уписываю разные соусы… и всегда подкладывает мне, чтобы побольше посмеяться… А я, знай, уписываю.

Игнатьич. И только в том вся ваша служба?

Столбиков. А что же еще?.. Ведь правитель губернии пишет много… иногда придется перьев пять вдруг очинить… да и конвертов в иной день бывает чертовски много.

Игнатьич. Конечно… Вы, батюшка Петр Степанович, нисколько не переменились против прежнего, как были, так и есть. Куда же вы, однако, спешили давеча из кабинета?.. Видно, с каким-нибудь важным поручением?

Столбиков. Да, да… я отдал сторожу перочинный ножичек наточить… после некогда будет… Нынче у его превосходительства будет большой обед… ждут почты… надо быть готовым на разные посылки… кроме того, я торопился молвить пламенное словечко Дунечке.

Игнатьич. Как так, вы уж не того ли, Петр Степанович?.. Кто это Дунечка?

Столбиков. Ангел! предмет моей любви… она живет здесь… Я ей дал клятву; обуреваемый страстью, я отдался ей в вечное и потомственное владение… Однажды я ел за столом его превосходительства… Соус был отличнейший… индеичьи котлеты, и кругом изюм, чернослив, всё, всё… такая сладость, что этакой я и сроду не пробовал. Вдруг вошла Дунечка… что твой изюм, что твоя малина!.. Ай! вот идет его превосходительство… после доскажу… уйди, Игнатьич… у нас много будет работы.

Игнатьич. Прощайте пока! (Уходит.)

Правитель губернии (входит с бумагою и двумя пакетами) и Столбиков.

Правитель губернии. Ну, Столбиков! Ты чист и прав во всем! ты даже не бежал из полка. Вот твоя отставка, сегодня присланная из Военной коллегии. Ты чрезвычайно богат, но разорен ужасно; на тебя взведены такие беды, за которые ты мог бы пострадать. Они ложны, но низкий опекун твой представил столько мошеннических доказательств, что для опровержения его клеветы требуются сильные противудействия. Поспеши сыскать себе надежного поверенного… я берусь тебе даже помогать.

Столбиков. Как возблагодарю, ваше превосходительство, за столь лестные обещания! Поверьте, отныне буду стараться, буду служить еще с большим усердием… А поверенный у меня уже есть… он с самого начала хлопотал по моему делу. Я сейчас с ним виделся. Честнейший человек, любит меня -- он здесь.

Правитель губернии. А! ну прекрасно, прекрасно… позови-ка его сюда!

Столбиков уходит.

Правитель губернии и вскоре Столбиков и Игнатьич.

Правитель губернии (один распечатывает пакеты и читает про себя). А! Вот наконец это важное донесение! Как я рад, что пока мне одному известно настоящее желание наместника!

Между тем Столбиков тихо, на цыпочках распоряжается позвать Игнатьича, входит, шепчется.