— Ваш отец знал Уайта, мисс Мортлейк? — спросил Маркуис.

— Думаю, да. По крайней мере, он знал, что я… встречаюсь с Гейбриэлом.

— И не одобрял это?

— Да, хотя не понимаю почему. Он никогда не виделся с Гейбриэлом в моем присутствии.

— Значит, вы думаете, что могла существовать личная причина, по которой ваш отец приговорил его к порке? — Когда Трэверс открыл рот, полковник быстро добавил: — Сэр Эндрю собирается посоветовать вам не отвечать на этот вопрос. Я прекрасно знаю, что вы не обязаны это делать. Но мне кажется, защите потребуется любая помощь. Несмотря на ваше галантное заявление в пользу мистера Уайта, он признает, что произвел один выстрел. Вы это знали?

Голубые глаза девушки расширились, а краска сбежала с ее лица, на мгновение сделав его беспомощным.

— Нет, — ответила она, бросив взгляд на Пейджа. — Но это ужасно! Если он признает, что сделал это…

— Нет, он не признает, что произвел выстрел, убивший вашего отца. В том-то и беда. — Полковник Маркуис вкратце обрисовал ситуацию, — Так что, как видите, нам остается обвинить Уайта или, как говорит инспектор, сойти с ума. Вы знаете кого-либо еще, кто мог бы желать смерти вашему отцу?

— Ни одного человека в мире. Напротив, его все любили. Вы, вероятно, слышали, каким снисходительным судьей он был. Никто из приговоренных им не питал к нему вражды.

— А как насчет личной жизни?

Вопрос явно удивил ее.

— Личной жизни? Что вы имеете в виду? Конечно… — она поколебалась, — с отцом иногда бывало нелегко. У него были превосходные, гуманные принципы, он всегда стремился сделать мир лучше, но мне иногда хотелось, чтобы папа был более жестким в суде и на банкетах и более мягким дома. Пожалуйста, не поймите меня превратно! Папа был чудесным человеком и ни разу в жизни не сказал нам дурного слова. Но своим вежливым голосом он слишком любил читать нотации. Хотя, полагаю, это было для нашей же пользы…

Пейджу впервые пришло в голову, что жизнь с либеральным и снисходительным судьей Чарлзом Мортлейком могла быть сущим кошмаром.

Полковник Маркуис посмотрел на Траверса:

— Вы согласны с этим, сэр Эндрю?

Трэверс с трудом отвлекся от маленького браунинга, который он подобрал со стола и вертел в руке.

— Что у Мортлейка не было врагов? О, вполне согласен.

— Вам нечего к этому добавить?

— Есть, и очень многое, — резко отозвался Трэверс. — Значит, второй выстрел произвели из этого пистолета? Ну, это меняет дело. Не знаю, виновен Уайт или нет, но теперь я не могу взяться за его защиту… Понимаете, этот браунинг принадлежит мне.

Айда Мортлейк издала возглас. Трэверс достал из внутреннего кармана бумажник и показал карточку лицензии на огнестрельное оружие.

— Если вы сравните серийные номера, то увидите, что они совпадают.

— Хм, — произнес Маркуис. — Значит, вы собираетесь признаться в убийстве?

— Упаси бог! — Трэверс широко улыбнулся. — Я не убивал Мортлейка — он мне слишком нравился. Но ситуация для меня необычная, и я не могу назвать ее приятной. Пистолет сразу показался мне знакомым, хотя я не предполагал, что это тот же самый. Последний раз я видел его в моей конторе в Иннер-Темпл.[7] Точнее — в нижнем левом ящике письменного стола в моем кабинете.

— Мог Уайт украсть его оттуда?

Трэверс покачал головой:

— Не думаю. Мне это кажется крайне маловероятным. Я незнаком с Уайтом и никогда его не видел. И он ни разу не бывал в моей конторе — разве только с целью ограбления.

— Когда именно вы видели пистолет в прошлый раз?

— Боюсь, я не могу ответить на этот вопрос. — Теперь Трэверс выглядел беспечным, хотя Пейджу казалось, что он все еще настороже. — Пистолет был, так сказать, частью мебели. Думаю, я не вынимал его из ящика больше года — он просто не был мне нужен. Так что он мог отсутствовать как год, так и несколько дней.

— А кто мог его украсть?

Лицо Трэверса омрачилось.

— Любой, имеющий доступ в мою контору, мог это сделать.

— Например, кто-то из домочадцев судьи Мортлейка?

— Вполне возможно.

— Ладно, — кивнул заместитель комиссара. — Не возражаете, сэр Эндрю, отчитаться нам в ваших вчерашних передвижениях во второй половине дня?

Барристер задумался.

— Я был в суде примерно до половины четвертого. Потом пошел пешком в Темпл. Когда я проходил через Фаунтин-Корт, солнечные часы на стене показывали без двадцати четыре. Я обещал Мортлейку быть в Хампстеде не позже половины пятого. Но мой клерк сообщил мне, что Гордон Блейк заболел и настоял на том, чтобы дело Лейка передали мне. Это довольно запутанное дело, и его должны сегодня рассматривать в суде. Я знал, что мне придется готовиться к защите весь остаток дня, а может быть, и всю ночь. Попасть в Хампстед к чаю я никак не мог, поэтому остался в конторе с документами по делу Лейка. Было без двадцати шесть, когда я внезапно осознал, что не позвонил по телефону с извинениями. Но к тому времени бедняга Мортлейк уже был мертв. Насколько я понимаю, его застрелили около половины шестого.

— И все это время вы находились у себя в конторе? Кто-нибудь может это подтвердить?

— Думаю, да, — серьезно ответил адвокат. — Мой клерк был в соседней комнате до шести. Я находился в жилых помещениях, и, чтобы покинуть их, должен был бы пройти через комнату клерка. Так что он может обеспечить мне алиби.

Опираясь на трость, полковник Маркуис поднялся с кресла и кивнул.

— Могу ли я посягнуть на ваше время и попросить вас подождать минут десять в другой комнате? — сказал он. — Я должен кое-что сделать, а потом хотел бы снова поговорить с вами обоими.

Нажав кнопку на столе, он так быстро выпроводил их из комнаты, что Трэверс все равно не успел бы возразить.

— Великолепно! — воскликнул полковник, радостно потирая руки. Пейдж чувствовал, что только хромота мешает его шефу пуститься в пляс. Маркуис указал длинным пальцем на инспектора. — В глубине души вы шокированы отсутствием у меня чувства собственного достоинства. Подождите, пока доживете до моих лет. Тогда вы поймете, что величайшее благо для перешагнувшего шестидесятилетний рубеж — возможность вести себя так, как хочется. В этом деле есть масса возможностей, инспектор, и, надеюсь, вы их видите.

Пейдж задумался.

— Что касается возможностей, сэр, то в краже пистолета у сэра Эндрю Трэверса есть что-то очень сомнительное. Если Уайт не мог его украсть…

— Ах да, Уайт. Вот почему я удалил наших друзей из комнаты. Я хотел поболтать с Уайтом наедине.

Он снова снял телефонную трубку и распорядился привести Уайта.

Пирс отметил, что со вчерашнего вечера во внешности молодого человека произошло мало изменений. Уайта привели два констебля. Его долговязая фигура по-прежнему была облачена в поношенное пальто. Он нервно приглаживал длинные темные волосы, зачесанные назад. Тонкий нос на осунувшемся лице контрастировал с крепким подбородком; серые глаза поблескивали под сдвинутыми бровями. Он выглядел наполовину воинственным, наполовину отчаявшимся.

— Почему бы вам не рассказать, что в действительности произошло в этом павильоне? — начал Маркуис.

— Хорошо бы вы рассказали мне об этом, — отозвался Уайт. — Думаете, я не ломал над этим голову с тех пор, как меня арестовали? Что бы ни случилось, длительный срок мне обеспечен, так как я стрелял в старую свинью. Но, хотите верьте, хотите нет, я его не убивал!

— Ну, в этом мы и должны разобраться, — сказал Маркуис. — Кажется, вы художник?

— Я живописец, — ответил Уайт. — Являюсь ли я художником, выяснится в будущем. — В его глазах появился фанатичный блеск. — Но я бы хотел, чтобы филистеры не использовали термины, которых не понимают! Я…

— Мы как раз к этому подходим. Насколько я понимаю, у вас радикальные политические убеждения. Во что вы верите?

— Так вы хотите знать, во что я верю? — осведомился Уайт. — Я верю в новый, просвещенный мир, свободный от грязи, в которую мы превратили этот. В мир света и прогресса, где человек может свободно дышать, в мир без насилия и войн, в мир, как прекрасно сказано у Герберта Уэллса… «просторный, чистый и чудесный». Вот все, чего я хочу, и это не так уж много.