Алекс, Малахи и Кевин, Дженнифер и я спрятались под деревьями, надели капюшоны и втянули головы в плечи. Было невыразимо уныло.

— До чего же скверный день, — сказала я Кевину. Это все, что я могла сказать.

— Хуже не бывает, — печально согласился он.

Дождь прекратился так же внезапно, как и начался. Вышло солнце, и на небе появились две радуги. Это было захватывающее зрелище, почти мучительно красивое, и цвета мира вернулись, на больших листьях деревца поблизости сияли крупные капли дождя. Я подумала о солнечном луче Авархина и красоте деревца. Окинула взглядом кладбище, памятники, имена на которых так стерлись от времени, что стали едва различимыми, потемневшие статуи, ставшие чуть светлее после дождя. В углу кладбища, всего в нескольких футах от нас, стоял одинокий камень, грубый обелиск трех-четырех футов высотой. У вершины был вырезан кельтский крест. Под ним были высечены штрихи, одни прямые, другие косые. Я отвернулась, но потом снова взглянула на обелиск и поняла, что моя молитва услышана. Увидела, что помощь пришла. Алекс тоже посмотрел на него и воскликнул:

— Господи!

— Огамическое письмо, — сказал Алекс, — древний кельтский алфавит и первая известная письменность в Ирландии. Названа так по имени кельтского бога мудрости, красноречия и письменности Огмиоса, иногда оно произносится Огме. Считается, что огамическое письмо появилось в этой части Ирландии и, очевидно, основывалось на названиях деревьев.

Насколько я понимаю, это линейный алфавит, буквы состоят из групп линий количеством до пяти, горизонтальных или наклоненных слева направо по обе стороны вертикального ребра. В случае с камнем, который мы видели на кладбище, это ребро представлял собой острый край одного из передних углов плиты. Насечки, если помните, шли по обе стороны этого края.

Каждой группе штрихов можно найти соответствующую букву в латинском алфавите. Одни группы пересекают вертикальное ребро, другие находятся с правой или левой стороны. Положение штрихов относительно ребра важно. Понимаете, о чем я говорю?

— Я понимаю, и это блеск, — сказала Дженнифер.

— Кажется, я тоже понимаю, — сказала я. — Только поясните, какая разница, справа или слева от ребра расположены штрихи?

— Хорошо. К примеру, пять горизонтальных штрихов справа от вертикали обозначают «эн»; пять горизонтальных слева — это «ка». Пять горизонтальных штрихов, пересекающих ребро, — «и». Пять диагональных — «эр». Думаю, по сравнению с другими алфавитами этот не особенно сложен, скорее, нескладен; полагаю, его использовали для мемориальных целей, надписывания и так далее, а не как повседневный рабочий алфавит, но для наших целей, он, видимо, вполне подойдет.

— Так, вот эти буквы, — продолжал Алекс, указывая на таблицу. — Я списал их в местной библиотеке. Давайте указания, посмотрим, что сможем обнаружить.

Руки у меня слегка дрожали от волнения, когда я доставала взятый у Малахи и Кевина листок бумаги с инициалами и домашним адресом Бирна сверху и разглаживала его для Алекса.

— Кажется, я в жизни не занималась ничем более волнующим, — вздохнула Дженнифер. — Дядя Алекс, что там говорится?

— Надо разобраться, так ведь? — ответил Алекс. — Начинаем. Четыре штриха справа от вертикали — это… — он умолк и склонился над таблицей, — это «эс». Затем четыре штриха, горизонтально пересекающих вертикаль, — это, — он снова сделал паузу, — «е». Потом пять справа — «эн». Лара, вы записываете?

— Записываю, — ответила я, показав листок, на котором написала «SEN».

— Ладно, пойдем дальше. Два горизонтальных штриха, пересекающих вертикаль — «о». Три горизонтальных слева — это «тэ». Затем, кажется, еще одно «эс», потом еще «е», потом «эс». Нет, постойте, это «у», еще «е», потом один слева — «ха».

Так продолжалось, пока Алекс не расшифровал все. Там были штрихи слева, штрихи справа, горизонтальные, вертикальные, диагональные. В конце концов я взглянула на свой листок. На нем было написано «SENOTSESEHTNOEBESRUCA». У меня упало сердце.

— Как думаете, это гэльский язык? — спросила я, не обращаясь ни к кому конкретно.

— Не знаю, но это не латынь, — сказал Алекс. — Это я знаю. Может, анаграмма?

Дженнифер вгляделась в надпись.

— Сенат сесет ноб эс рука, — воскликнула она, или что-то похожее на это. Мы уставились на нее.

— «Будь прокляты эти камни!»

Что касается работы, обслуга в семье Бирнов попадает примерно в ту же категорию — особенно если учесть возможность преспокойно уволиться в любое время, — как скрипач с «Титаника», чем и воспользовалась Дейрдре Флад. Когда я догнала ее, Дейрдре направлялась к автобусной остановке в Дингле, чтобы доехать оттуда до железнодорожной станции в Трали, а оттуда куда угодно. У нее были большой, старый чемодан и что-то похожее на коробку для шляпы.

Когда я предложила подвезти Дейрдре в город, она сперва отказывалась, однако тяжесть ноши и далекий путь заставили ее согласиться. После похорон Майкла прошло несколько дней, и Дейрдре уезжала.

— Я предупредила их об уходе, — сказала она, когда мы тронулись, глядя вперед и крепко держа шляпную коробку на коленях. — В завещании не сказано, что я должна работать там вечно. Я спрашивала этих адвокатов, мистера Маккафферти и мистера Макглинна, они сказали, что я могу уйти, когда захочу. Я использую свои выходные как предупреждение, — вызывающе сказала она. — Они не могут сказать, что ухожу внезапно, но я больше ни дня не останусь под этой крышей. Кухарка тоже ушла. Им придется самим заботиться о себе.

Я с удовольствием представила себе на минуту Маргарет Бирн, в черном костюме от Шанель и в туфлях из змеиной кожи, пытающейся вскипятить чайник.

— Не осуждаю вас, — сказала я. — Мне бы тоже хотелось уехать. Но как быть с полицией? Там знают, что вы уезжаете? Расследование еще не закончено.

Слово «убийства» я не стала произносить. Вид у Дейрдре был какой-то робкий, я не была уверена, что она подумала об этом.

— Я сказала бан гарде Миног, — ответила она. — Бан гарда знает, где меня найти.

— Дейрдре, когда отходит ваш автобус? — спросила я, когда мы въехали в город.

— В двадцать минут пятого.

— Впереди еще больше часа. Может, оставим ваши вещи в машине и выпьем где-нибудь чаю?

Дейрдре заколебалась. Ей явно действовали на нервы все люди, как-то связанные с семейством Бирнов.

— Думаю, будет не вредно, — ответила она наконец. — Дальше по этой улице есть отличная чайная.

Заведение было очаровательным — чайная по одну сторону от парадной двери, пивная по другую. В чайной на столиках были скатерти из ирландского полотна, фарфор с красивыми зелеными и кремовыми узорами, ложечки из настоящего серебра с выступом на ручке. Стены украшали красивые акварели с видами здешних мест и гавани. Приятного вида женщина с мальчиком, видимо сыном, споро разносили большие чайники и тарелки с булочками, джемом и густыми сливками. Чай был превосходным, и все было слишком уж английским, хотя скажи я это в ирландском городе, меня, наверно, убили бы. Мы сели за столик возле окна, откуда сквозь тюлевые занавески можно было наблюдать за жизнью на улице.

— Дейрдре, — сказала я, налив молока ей в чашку и старательно намазав себе маслом булочку. — Несколько дней назад, когда мы с Алексом были во «Втором шансе», вы любезно предупредили нас, чтобы мы держались подальше от этого места.

Я подождала несколько секунд, но она словно бы не слышала. Дейрдре была очень педантичной. Старалась, чтобы масло полностью покрывало поверхность булочки.

— Знаю, что они не особенно приятные люди, но о чем вы хотели нас предупредить? — продолжала я.

— Именно о том, что они не особенно приятные люди.

— Дейрдре, но вы сказали, что это место проклято. Это уже совсем другое дело.

Она не ответила.