После церемонии наречения новых имен начался танец хикарерос. Так же, как и в Ксонаката, они выстроились в цепочку, изогнувшуюся в спираль, и по сигналу двинулись задом наперед. Хулио играл на гитаре, Галиндо на скрипке. Их мелодию я бы назвал "гипнотической" или "психоделической", и при этом она была веселой и бодрой. Только одно отличие было от прежнего танца: когда спираль практически смыкалась вокруг огня, стоящий первым в цепочке разворачивался и начинал двигаться в противоположном направлении, так что в итоге одна часть цепочки движется внутрь, а другая - наружу, при этом ритм и четкость движения нисколько не нарушались, время от времени раздавались радостные крики и пение рожков.

Они снова выкликали названия священных мест и их чудес. Теперь я понимал, что это не простой ритуал, а воплощение всего пути паломников, приносивших жертвы в каждом из этих мест - и всегда в центре всего находился огонь Татевари. Танец хикарерос не только приводит к возникновению состояния повышенного осознания, которое может длиться часами, но и укрепляет в них веру в то, что они движутся к своей цели все вместе, как единое целое. Исповедь

Наконец, настал самый тяжелый для теварис час, то, чего они боялись больше всего - исповедь. Дело не в том, что приходилось признаваться в каких-то личных грешках, а в том, что придется это делать перед лицом наших теокарис, и самое главное, - перед Татевари, которого нельзя провести. Кроме того, для нас было непривычно понятие "греха" в представлении индейцев: нам. следовало вслух, громко перечислить перед собравшимися всех тех, с кем приходилось находиться в сексуальных отношениях за всю нашу жизнь - а ведь среди них могли оказаться и присутствующие! Тут между нами возникла дискуссия: кое-кто утверждал, что не считает свои сексуальные приключения "грехом", поэтому не считает нужным признаваться в них. Я настаивал на том, что нечего дискутировать о том, что такое "грех" - раз мы находимся на территории и группе виррарика, то и должны понимать этот термин так, как понимают его они. И к тому же мы должны исповедаться в тех грехах, которые сами считаем грехами. И в итоге сама реальность дала нам те ответы на вопросы, которые мы не могли получить путем дискуссий. Первыми должны были исповедаться маракаме и уруквакаме. Мы молча расселись вокруг костра, и, когда настало время, один из шерифов схватил за руку Лусиано и вывел его к огню, громко призывая его признаться во всех грехах до единого. Лусиано начал перечислять все грехи, совершенные на протяжении всей своей долгой жизни. Так как исповедь длилась долго, наверно, любовниц у него было немало. Как только он называл имя какой-то женщины, шериф громко повторял его вслух, а другой хакареро завязывал на длинной веревке маленький узелок. Окончив перечисление, Лусиано произнес нечто вроде: "Да отпустит мне Предок Огонь мои грехи", и отряхнул свои одежды, словно стряхивая с них грехи. Тут же все откликнулись хором: "Да будет так!". А веревка с грехами полетела в огонь.

За Лусиано последовал маракаме, а потом и остальные виррарика - шериф по-прежнему громко повторял имена их любовников или любовниц. Никто не избежал этой процедуры, независимо от пола или возраста, а также присутствия супругов. Судя по выражениям лиц и тону голоса исповедовавшихся, можно было понять, что иногда их признания довольно болезненны.

Судя по длине некоторых веревок с узелками, можно было подумать, что виррарика довольно темпераментные люди... впрочем, когда настала наша очередь, мы убедились, что ничем особенно от них не отличаемся. При этом они, в отличие от нас, все-таки делали свои признания в кругу соплеменников.

Конечно, ситуация несколько облегчалась активностью шерифов - во-первых, как только наступала очередь следующего паломника, некоторые из них явно стремились удрать, и тогда шерифы хватали их и грубо усаживали около огня (спиной к пламени); а во-вторых, когда исповедующийся начинал мяться, шериф хлестал его по спине ремнем, призывая признаваться во всем. Это имело глубокое значение: смех и шутки при виде наказания облегчали атмосферу признания, и при этом нисколько не умаляли серьезности происходящего. Ведь от успеха исповеди, от степени "очищения", как называют это сами паломники, в значительной мере зависит успех паломничества в целом. Шли часы, и было ясно, что в эту ночь никто не уснет. Я сознательно уселся поближе к Тайяу, чтобы он переводил мне слова индейцев, и я мог лучше понимать происходящее. И тут я узнал, что в число сексуальных объектов входили не только женщины или мужчины, но и - так как они все-таки живут в сельской местности - козы и коровы, также упоминалась и мастурбация. Было ясно, что исповедовавшиеся и в самом деле откровенны в своих признаниях, не упуская ничего, связанного с сексом.

- Ну, не подкачай, Виктор! Это не просто, но только очистившись ты можешь продолжить путь на Хумун Куллуаби. Лучше побыстрее пройти через это и отправиться в путь.

Мне пришлось собрать все мужество, чтобы встретить свою судьбу и предстать перед собравшимися. Я знал, как велика ставка, и собирался встретить испытание с открытым забралом, но когда приготовился начать свою исповедь, произошла странная вещь: я специально уселся среди теварис так, чтобы замыкать цепочку исповедующихся, но виррарика, оказалось, ведут отчет в противоположном направлении, и вместо того, чтобы оказаться одним из последних, я оказался одним из первых.

Когда ко мне подошел шериф, я встал и решительно направился к костру, думая, что легко смогу начать исповедь - не тут-то было! К своему ужасу, я понял, что я... онемел! С огромным трудом мне удалось выдавить только:

"Перед тобой, Предок Огонь, и перед всеми моими теокарис, я признаюсь в том, что..." И тут во мне началась внутренняя борьба. Я стал пытаться припомнить всех своих половых партнеров, начиная с юности. Во мне боролись самые противоречивые чувства - боли, радости, а рассудок пытался справиться с внезапно охватившей меня "амнезией". Каждый раз, когда я называл имя, шериф громко повторял его, чтобы все его услышали и еще один узелок добавился к веревке моей жизни. Я и вправду хотел рассказать все, как было, только вот мой язык перестал повиноваться мне, хотя внутри меня все кипело. Наверно, Антонио понял, что со мной происходит, потому что вдруг резко крикнул: "Скажи, сколько их! Если их было много, скажи, сколько!" "Спасибо, Антонио, - подумал я, - ты снова спас меня от пытки!" Я с облегчением назвал число своих любовниц и даже сумел рассказать пару эпизодов, наиболее тяжелым грузом лежавших на душе.

И я почувствовал колоссальное облегчение, какую-то внутреннюю чистоту. Не то, чтобы я был всем этим доволен, радовался или тосковал... это было совершенно иное ощущение, словно я нашел в себе что-то такое, чего и не подозревал... И точно - то, чем в этот миг был "я" - было нечто отличное от моего прежнего "я". Новое "я" отчетливо осознало, что оно собой представляет и зачем оно существует, хотя, будучи исполнено спокойной, молчаливой мудрости, оно не могло выразить себя рационально. Я понял, что тот "грех", о котором говорили виррарика, не имеет ничего общего с нашей моралью, что у него скорее энергетический смысл. Да, этот ритуал был необходим, чтобы настроиться на тот спектр чувств, с которым только и можно позволить себе подняться на Хумун Куллуаби.

Итак, виррарика и теварис исповедовались по очереди. Следя за тем, как исповедовались мои друзья, я испытывал чувство облегчения и гордости за их мужество. Можно было не сомневаться - они подготовились должным образом и заслужили это путешествие на Святую гору. Тау

Ночная исповедь продолжалась, и к рассвету все паломники очистились. Увидев лучи солнца, все пришли в какое-то невероятное состояние восторга: Тау приветствует их и благословляет своим светом и теплом! Радость была бескрайней, так как мы предвкушали то, что ожидает нас на вершине Хумун Куллуаби. Рассвет мы встретили пляской вокруг костра - о, какое счастье! мы идем на Хумун Куллуаби, мы идем на встречу с Тамацем! Ура! После танца все собрались вокруг маракаме (символизирующего Солнце). Высоко подняв мувиери и потрясая им в воздухе, он произнес краткую речь о новом единстве хикарерос. Каждый прикоснулся к веревке, символизирующей наше единство. Теперь, после исповеди, очищения и возникновения нового единства группы, мы были готовы вступить в пределы Хумун Куллуаби. Примерно в восемь утра мы поели. Прежде чем приступить к трапезе, виррарика бросали в огонь маленькие кусочки пищи - таков древний обычай. "Сначала Татевари!" - говорили они, предлагая пищу поочередно остальным священным местам, и только потом ели сами.