Я пообещал, однако попросил в качестве ответной любезности позволить мне переговорить с заведующей торговым центром. Заведующей оказалась дородная леди, очень дружелюбная и понятливая. Когда я объяснил, какие у меня трудности, оказалось, что моего друга на Церере знают не как Поулоса или как Грека, а как герра Директора. Она провела нас к пневмотрубе, усадила со всеми покупками в челнок, набрал нужный кнопочный код, попрощалась с нами, я произнес на Евро единственное словосочетание, в правильности которого был совершенно уверен: «Грациэ зэр!» — «Большое спасибо!» — и мы покатили по прозрачным трубам.

Офис герра Директора показался мне любопытнейшим местом. Поначалу возникло ощущение, что я в нем уже бывал. Потом я сообразил, что это точная копия восстановленного помпейского атриума, то есть внутреннего двора древнеримского дома. В свою бытность в Италии я посещал этот атриум в Помпее. Квадратный мраморный бассейн в центре, мраморные колонны, мраморные галереи и стены. Я кое-как растолковал секретарше, кто я такой и чего хочу. Она повторила мои слова на чистом Евро. Дверь за ее спиной тут же распахнулась. Оттуда появился охранник — обычная горилла с угрюмым враждебным взглядом исподлобья. Он проквакал: «Oui?»[14] Но в этот момент Натома не выдержала соблазна — и нырнула в бассейн. Она проплыла его из конца в конец с неподражаемой грацией. Когда она вышла, с нее струились потоки воды, но она счастливо улыбалась — похожая на чудесную нереиду. Горилла окинул нас совсем зверским взглядом и произнес на чертовом Евро: «Ah. Oui. Entre, per favore». После паузы он произнес на двадцатке: «На каком языке вы предпочитаете разговаривать? Проходите, пожалуйста». Я мог только гадать, как он допер, что со мной предпочтительнее говорить на английском языке XX века.

Горилла провел нас во внутренние покои — такой же атриум, только без бассейна.

— Моя фамилия Булонь, я помощник герра Директора. — Величавым жестом он приказал одному из слуг: — Полотенце мадам Курзон!.. Надеюсь, я более или менее сносно говорю на двадцатке. В офисе герра Директора всем положено говорить на всех языках. И я говорю на всех — не обессудьте, если с кучей ошибок.

Этот малый начинал мне нравиться. Но сообщенная им новость мне нисколько не понравилась.

— Вынужден огорчить вам, мсье и мадам Курзон. Герра Директора уже месяц как нет на Церере — и я точно знаю, что он еще не вернулся. Относительно профессора Угадая и криокапсул — впервые слышу. Опять-таки могу со всей точностью сказать, что ни профессор, ни капсулы на Цереру не прибывали. Так что вы ищете не по тому адресу.

— Но мы получили собственноручную записку от герра Директора!

— Позвольте взглянуть, мсье Курзон.

Он внимательно изучил записку и вернул ее мне.

— Что вам сказать? Почерк вроде бы герра Директора, но я могу заверить вас, что, если записка и не поддельная, то послана она откуда угодно, только не с Цереры.

— А может, они прибыли тайно и прячутся?

— Это исключено. И к чему прятаться?

— Профессор Угадай занят крайне щекотливым научным исследованием.

— Вы имеете в виду криокапсулы?

— Да. Точнее, их содержимое.

— Что за содержимое?

— Простите, я не вправе рассказывать.

— Гермафродиты, — сказала Натома. Я осуждающе покосился на нее, но она добавила с простодушной улыбкой. — Правда всегда хорошо. Гинь. Секрет плохо.

— Согласен с мадам, — кивнул Булонь. — Тайны — дело ненадежное, потому что все тайное рано или поздно становится явным. Стало быть, гермафродиты? Очень странно. Я думал, что этакие монстры существуют только в мифологии.

— Есть существуют, — гордо заявила Натома. — Мой брат изобретать.

— И что же теперь, мсье Курзон?

— Непроходняк.

— Пардон?

— Безнадега, тупик. Меня обманули и поставили в дурацкое положение. Похоже, я знаю, кто и зачем. И я здорово напуган.

Он сочувственно поцокал языком.

— Что же вы планируете делать? Почему бы вам не остаться здесь и не погостить в апартаментах герра Директора? Здесь вы будете в безопасности, и я уверен, мы найдем тысячу развлечений для мадам.

— Спасибо, но вынужден отказаться. Мы направляемся в Бразилию.

— Господи! В Бразилию! Зачем?

— Надоело. Я устал, вся эта петрушка выжала из меня последние силы. Поэтому мы с женой плюнем на все и сбежим в Южную Америку — наслаждаться нашим медовым месяцем. Если Поулос вернется, передайте ему мои слова. В случае чего — он знает, где нас найти. Спасибо, мсье Булонь, и всего доброго.

— Гермафродиты! — бормотал он, когда мы уходили. — Хотел бы я знать, как они забавляются!

Бразилия всегда отставала от жизни на столетие-другое. Вот и сейчас она уже доползла до 1930-х годов. От аэродрома до Барры мы добирались на автобусе. С четырьмя колесами. И бензиновым двигателем. Обхохочешься. На дороге нас обгоняли «форды» и «бьюики», в пригородах мы увидели троллейбусы и трамваи… Обалдеть можно. Но очень симпатично.

А сам город! Он напомнил мне Таймс-сквер и Пикадилли былых времен. Неоновые лампы, рисованные вывески на португальском. На улицах оживленные толпы — грязновато, но никакого насилия, никаких гор мусора и трупов на перекрестках. Все чинно, мирно. Все спешат по своим делам. Мы с Натомой немного ошалели от этого зрелища.

Я оставил наш багаж на конечной остановке автобуса (поверите, его не сперли!) и направился в тамошнее агентство по недвижимости. Никакого компьютера. Агент покопался в бумажной картотеке и изрек — привожу его слова в переводе:

— Так-так, все правильно. Ранчо Мускулито. А вы Курзоны. Дарственная на ваше имя только что поступила. Добро пожаловать в прелестную фазенду! Слуги уже ждут. Я позвоню, что вы прибываете. Видите, у нас телефон! На этой неделе поставили. Двадцатый в городе.

Он снял трубку допотопного настенного телефона, нетерпеливо подергал рычаг и сказал:

— Алло, центральная! Алло, центральная! Вы меня слышите?

Агент был так любезен, что взялся отвезти нас на ранчо в своем автомобиле. Через Сан-Франсиску мы переправились на пароме.

— А здесь уже начинаются ваши земли, — с энтузиазмом воскликнул агент, когда мы съехали на ухабистый проселок.

Я шарил глазами в поисках дома. Поля, поля, и никаких строений. Мы ехали миля за милей, и по-прежнему — ничего.

— Сколько акров в гектаре? — спросил я у агента.

— Сто.

Господи Иисусе! Синдикат подарил нам сто тысяч акров. Как говорится, есть где спрятаться. А ведь я как раз и был занят тем, что трусливо прятался. Надо переименовать наше поместье в ранчо Трусовато.

Словом, ехали мы, ехали, пока наконец не приехали. Здесь нас ждал еще один сюрприз. Центральная усадьба занимала четыре акра и была неимоверно причудливой формы — словно некий сумасшедший архитектор слепил ее из двадцати или тридцати домиков. Агент по недвижимости увидел, как отвисла моя челюсть, и усмехнулся:

— Странноватый дом, да? Был построен одной богатой сеньорой, которая верила в то, что, пристраивая к дому в год по комнате, она прибавляет себе по году жизни.

— Какой возраст она умереть? — спросила Натома.

— В девяносто семь лет.

Слуги выстроились у парадного входа — кланяясь и улыбаясь. Судя по их количеству, на каждую комнату этого разлапистого дворца приходилось не меньше одного слуги. Натома потянула меня за рукав, чтобы я вышел к слугам первый — в качестве хозяина. Но я подтолкнул вперед ее: это она тут главная хозяйка — дона на местном языке. И она не ударила лицом в грязь; была любезна, но царственно величава, дружелюбна, но не фамильярна. Прошло не меньше недели, прежде чем мы научились свободно ориентироваться внутри дворца — благодаря тому, что в первый же день я набросал схемку расположения комнат. Не думаю, что Синдикат хоть раз посетил это поместье

— иначе он непременно выбросил бы всю его обстановку в стиле «арт нуво». А мне этот антиквариат пришелся очень по вкусу — прелесть новизны прочно забытого уклада.