Андрей Петрович ударил кулаком по столу:

— Ты, Марина Игнатьевна, в партийные дела не мешайся! Зиновий не чужой, пусть слушает: Крейзеру, секретарю парторганизации, велели сдать партийные дела, потому что не остановил Малую, во дворе и в других домах уже пошел слух про встречу с доктором Ландой, как будто возвращается домой с победой, как было в сорок пятом. А какая победа, над кем? В марте Сталин помер, в апреле дали сообщение в «Правде», что по линии МВД пересматривают дело врачей. А МВД кто? Берия! А правительство и ЦК где? А Маленков, Хрущев где?

— А где ж им быть? Где всегда были, — сказал Зиновий, — там и теперь: руководят, направляют.

— А ты, Зиновий Ионыч, — набросился Бирюк, — вспомни, как батя твой бегал по всем этажам и кричал, что Берия приказал освободить доктора Ланду и всех других врачей! В те дни все люди так видели. Я и сам, если говорить начистоту, так видел, самому себе вправлял мозги: «Правда» — орган ЦК, не газета Берии!

Марина сказала, еще не один будет случай вправлять самому себе мозги. А надо делать выбор: то ли Иванову, Петрову, Сидорову в райкоме угодить, то ли поступать, как совесть и здравый смысл подсказывают. Бирюки живут здесь во дворе, может, придет к тому, чтоб новое жилье строить, пусть знают, что Бирюки не за счет других, не отдельно от всех, а всегда со своим двором.

— А вы, Марина Игнатьевна, — засмеялся Зиновий, — в райкоме-обкоме свою теорию изложите, чтоб не гадать Иванову, Петрову, Сидорову, где Бог, а где порог!

— Тебе, Зиновий Ионыч, — сказал Бирюк, — все хохмы да хохмочки. А ты объясни соседочке своей, что в райкоме не Петров, Сидоров, Хаймович, а партийная линия.

Марина заявила, никаких объяснений ей не надо, она покойному Дегтярю говорила и может, если надо, повторить: Иванов, Петров, Сидоров, которые сидят в райкоме или повыше, хоть на самом Куликовом поле, где для обкома партии новый дворец Воронцова строят, обыкновенные люди, как все другие, и от себя толмачат линию партии. Потом вдруг из Киева, из Москвы приходит разъяснение, что неправильно толмачили, толмачить надо по-другому. Берия пятнадцать лет у всех на виду был, Сталин между самыми близкими своими соратниками среди первых держал. С Маленковым в паре, когда хоронили Сталина, гроб Сталина в головах до самого Мавзолея на руках несли. В День Победы на Мавзолее Ленина — Маленков, справа Берия, а дальше Молотов. И на тебе: Берия — враг! А как же раньше не видели, куда смотрели? Врачей освободил, из лагерей людей выпускают…

— И будут выпускать! — перебил Бирюк. — И вбей себе в башку, товарищ счетовод, что все по решению, по указанию партии. А язык свой придержи. Твоя удача, что Зиновий слушал, а не кто-нибудь из других твоих соседей.

А пусть, с ходу отозвалась Марина, кто угодно слушает, хоть сам Овсеич пусть встанет из гроба, она готова повторить каждое слово. А на вечере с Ландой придется к месту — будет говорить, как думает, а не строить всякие фигли-мигли.

— А мы тебя, Марина Игнатьевна, — сказал Бирюк, — и поставим ведущей на вечере: всем покажешь кузькину мать!

— И поставь, коли у самого кишка тонка. Ну, слава тебе Господи, — обрадовалась Марина, — договоримся: сам, Андрюша, покажешь всем кузькину мать! Давай, Зиновий, иди к Малой, скажи, что Бирюк будет вести встречу с доктором Ландой.

Стоп, остановил Андрей Петрович, не Зиновий пойдет к Малой, он сам пойдет, потому что виноват перед старухой, повиниться надо. Зиновий предложил, можно вдвоем пойти, но Бирюк отверг: с глазу на глаз, без свидетелей, всегда другой разговор.

— Ты смотри, — погрозила пальцем Марина, — не вводи старуху во грех!

У Малой первое движение, когда открыла дверь и увидела Бирюка, было тут же, перед самым носом непрошеного гостя, захлопнуть дверь. Для гостя была полная неожиданность, однако не растерялся и с ходу предложил вести разговор через замочную скважину, как бывало в старое время у гимназисток с гимназистами.

— Ладно, — сказала старуха Малая, — давай, гимназист, заходи.

Андрей Петрович сделал хозяйке комплимент, в каком порядке держит квартиру, тем более что никаких гостей не ждала.

— Короче, — подстегнула Малая, — говори, по какому делу пришел. А не можешь сразу, Малая, пока соберешься, сама тебе скажет: пришел потому, что хочешь вести встречу с Ландой.

— Слушай, Ивановна…

— Подожди, я не закончила. Я знаю, ты завел дружбу с Зиновием и рассчитываешь, что будешь делать все по-своему. А я тебе говорю: ты не будешь делать по-своему, а будет так, как оставил нам Дегтярь. И заруби себе на носу: по-другому не будет. Теперь можешь говорить, я тебя слушаю.

Насчет наследства, какое Дегтярь оставил двору, сказал Бирюк, никто не имеет больше права, чем Малая. Если требуется письменное свидетельство, он готов подписаться обеими руками и положить на стол.

— Хорошо, — кивнула Малая, — будем считать, что я тебе верю. Не разводи галантерею. Дальше.

Дальше, сказал Бирюк, остается один вопрос: насчет вечера встречи с Ландой.

— Ты хочешь, чтобы я повторила? — спросила Клава Ивановна. — Хорошо, я повторю: вечер будет вести Зиновий Чеперуха, офицер, Инвалид Великой Отечественной войны, знает доктора Ланду всю свою жизнь и имеет моральное право больше, чем кто-нибудь другой в нашем дворе. Бирюк, ты меня понял, добавлять нечего.

Андрей Петрович кивнул головой: да, понял, добавлять нечего.

— Я была уверена, что ты меня поймешь, — сказала Малая. — Я не ошиблась.

— Не ошиблась, — подтвердил гость, — Бирюк тебя понял. А теперь, Ивановна, по-нашему, по-одесски, слушай сюда: ты свою затею насчет встречи с Ландой выбрось из головы. А сама не сможешь, так найдем способ помочь. Крейзер Давид Федорович не смог остановить затею, прогавил, найдутся другие — смогут.

— Другие? — удивилась Клава Ивановна. — Так ты пришел к старухе Малой с угрозами? А я думала, ты пришел ко мне домой по-соседски, чтоб посоветоваться и решить.

Бирюк сказал, что пришел по-соседски, чтоб посоветоваться и решить, но по ходу дела увидел, что Малая уже сама все решила наперед и дала сигнал жильцам и соседям, чтобы заранее подготовили свои вопросы на вечер встречи с Ландой.

— А ты, Бирюк, полагаешь, — улыбнулась Клава Ивановна, — что не надо было давать команду людям, чтобы заранее подготовили свои вопросы, а пусть лучше бухают с бухты-барахты что придет в голову?

Допустить, чтобы бухали с бухты-барахты, это, признал Бирюк, было бы головотяпство, хуже того, чистая провокация.

— Значит, — сделала вывод Малая, — ты понимаешь, что самотека допускать мы не можем, а надо держать под контролем, чтобы все чувствовали, а не показывали свои причуды и распускали языки, как на Привозе.

А кто ж, развел руками Андрей Петрович, с этим спорит? То, что Малая сейчас сказала, каждое слово бьет в самое яблочко. Только разговор не об этом.

— Не об этом? — удивилась Клава Ивановна. — А о чем?

А о том, сказал Бирюк, что никакой встречи с Ландой быть не может. Человек прямо из тюрьмы, из лагеря: что у него на душе, с чем придет к соседям, какие темы, под каким углом будет подавать? А соседи сами какие вопросы будут задавать: про следователей, какие методы применяли при допросах, про условия в тюрьме, про людей, с которыми был в одной камере?

— А я тебе, Бирюк, — сказала Клава Ивановна, — на это отвечу: как поведешь разговор, такие будут вопросы и ответы. Хорошо, пусть не один Зиновий Чеперуха, а пусть двое, Бирюк и Чеперуха, ведут встречу с доктором Ландой, чтоб люди могли видеть: два фронтовика, между ними третий, сидят за одним столом и обсуждают со своим двором вопросы, которые накопились у людей после пятого марта, когда страну постигло самое страшное горе, какое только можно было себе представить.

— Малая! — гость уставился на хозяйку, как будто гипнотизирует взглядом. — Ты прикидываешься или в самом деле у тебя полный склероз в голове! Я говорю тебе: перестань подзуживать соседей и объяви, что никакой встречи с доктором Ландой не будет.