От костра у Транда занялись волосы и борода, горящее тело выгнулось дугой, в горле булькало, казалось, он вот-вот разломится надвое. Внезапно Стейнунн ринулась вперед, схватила палку и ткнула ему в левый глаз, голова дернулась в сторону, палка хрустнула, но обломок застрял в глазу. Ари подхватил колун, валявшийся в траве, ударил Транда по лицу — только зубы затрещали. Мальчик ударил еще раз, выронил колун и в ужасе убежал прочь. Между тем одежда Транда сгорела, огонь вгрызался в нутро. Но он был еще жив.

Гест сказал детям, чтобы они принесли воды и погасили костер, после, мол, разожжем снова.

Однако все трое, сидя на пороге дома, неподвижно, отрешенно смотрели в пространство, как тогда, когда он нашел их на осыпи. Он сам сходил за водой, раскидал дымящиеся головешки, опустился на корточки перед безжизненной фигурой.

— Слышишь меня, Транд Ревун?

Ответом был едва внятный стон. Гест назвал свое имя, сказал, откуда он родом, ведь Транд Ревун вправе знать об этом, и добавил, что умрет он завтра или, может, послезавтра, так что есть у него время поразмыслить о лиходействах, какие он учинил здесь, в Хавгламе.

Вместе с детьми Гест спустился к причальному берегу; вдвоем с Ари они зашли в воду и вытащили на песок перевернувшийся челн — он пострадал от камнепада, но починить можно. В челне нашлись кой-какие товары, большей частью кожи, но вдобавок оружие и кожаный кошель с тремя золотыми браслетами, слитками серебра и несколькими монетами, в остальном же только одежда да спальные мешки.

— Отличная лодка, — сказал Гест, когда они затащили челн повыше и крепко зачалили. Он заметил, что Ари все еще дрожит, но девочки были спокойны. — Вы думали о Боге?

Они переглянулись. Все трое.

— Нет, — ответила Стейнунн и положила руку на золотую брошь. Впервые Гест увидел у нее на лице улыбку, отблеск далекой грезы преобразил ее — он в жизни не видал девочки краше. Чем-то она напоминала Аслауг, и он прекратил расспросы. Челн лежал на боку, в нем плескалась зеленая вода, колыхала парус. Гест отвязал его, вытащил из челна и раскинул на вешалах, где обычно сушили сети и рыбу. Ари стоял меж лодочных катков, бросал в воду камешки. Знает ли он, что такое праща, спросил Гест.

— Нет, — отозвался Ари.

Гест отрезал два куска веревки, привязал по бокам к кожаному лоскутку, объяснил, как действует праща, и метнул камень. Дети проводили его взглядом — камень птицей исчез в вышине, потом возник снова, взблеснул на волнах, так далеко, что они невольно засмеялись. Следующим за пращу взялся Ари. За ним Стейнунн.

— Целиться — вот что труднее всего, — сказал Гест и, когда настал черед Халльберы, велел им отойти в сторонку. Так они и метали камни, пока над северными островами не встало солнце.

Тогда они вернулись в усадьбу, сделав большой крюк вокруг Транда Ревуна, похожего на красную, закопченную тушу, и вошли в дом, потому что Гест велел ложиться спать.

На сей раз Гест бодрствовать не стал. Проснулся только под вечер следующего дня, в голове клубился жаркий туман, рядом слышался спокойный голос Эйстейна сына Эйда, который, точно старый дуб, склонялся над ним. На лысом черепе Эйстейна поблескивали капли росы, но взгляд был дружелюбный, голос — ласковый, и он спрашивал, не захворал ли Гест.

— Нет, — ответил Гест, однако не мог пошевелить ни рукой, ни ногой.

Эйстейн сказал, что сходит за травами и эликсиром, который взбодрит его, и воротился с кувшинчиком синего стекла. На просвет Гест разглядел, что и содержимое тоже синее, и закрыл рот. Но Эйстейн ножом разжал ему зубы, пролил несколько капель на распухший язык и спросил, каково зелье на вкус. Гесту оно показалось сладким, как ягоды, и он попросил еще. Хотя рот закрыл. Правда, Эйстейн опять сумел разжать ему зубы. Капля за каплей падали в больное горло, но в конце концов Гест сумел-таки пошевелить руками и остановил Эйстейна.

Ему хотелось сказать «хватит», только почему-то произнес это слово Эйстейн, а сам он ничего сказать не мог.

Он сложил вису, но и стихи звучали странно, голос был не его, а Стейнунн. Девочка сидела рядом, подтянув коленки к подбородку, и смотрела на него, подняла руку, положила ему на плечо, потеребила и тихонько сказала, что надо вставать и чинить лодку. Твердила снова и снова: лодка, лодка…

Но у Геста не было сил подняться.

— Я болен, — сказал он и велел ей привести Ари.

Мальчик пришел, и Гест сказал, чтобы он взял топор с рыбьей головой и убил Транда, одним ударом, если получится, иначе ему опять станет страшно и он может наделать глупостей. Потом надо набрать хворосту и бревен от полусгоревших домов, сложить большой костер и сжечь Транда там, где он сидит. А после этого поступить так же с трупами у бухточки.

Только через неделю Гест сумел выйти на лужайку, дети помогли. День выдался дождливый, густая серая пелена наползла с моря. На кострище, где ушел из жизни Транд Ревун, уже пробивались зеленые травинки. Гест подставил лицо дождю. Спросил, не прилив ли сейчас. Ари кивнул. Тогда Гест велел отвести его на берег, сел в дверях лодочного сарая и сказал, чтобы они затащили челн как можно выше по склону и подперли борта чурбаками. Потом объяснил, как надобно чинить, давал указания и советы, Ари со Стейнунн работали, Халльбера смотрела. Еще он сказал им, что, когда закончат, надо будет покрыть борта смолой, замазать раскраску и приготовить парус, оставшийся от отца, хоть он и маловат, — главное, чтоб никто не подумал, будто на челне идет Транд Ревун.

— А теперь помогите мне вернуться в дом.

Пока Гест хворал, девочки спали в его комнате, тогда как Ари ночевал на лавке за дверью, при оружии. Гест называл его своим храбрым защитником и упорно пытался выяснить, почему сюда никто не заглядывает.

— Усадьба-то лежит на пути кораблей, верно?

Но дети твердили, что не знают.

— По горам мне Халльберу не донести, — обронил Гест в забытьи.

Дети не поняли, о чем он.

Гест посылал их за дровами. Пора птичьих яиц миновала, но Ари рыбачил, и они отыскали еще одного ягненка. Ари забил его и разделал. Иногда они помогали Гесту спуститься к берегу, и он сидел на солнышке, давал советы насчет починки челна. Как-то Халльбера спросила, не расскажет ли он еще что-нибудь про Ананию или про что другое. Гест опять рассказал про Аслауг, про то, какая она сильная, взглянул на челн и подумал, что нельзя ему умирать, пока дети не закончат работу; он думал только о сестре и о челне и оттого держался на плаву.

— Расскажу-ка я вам о смерти Бальдра, — предложил он как-то раз, когда они, сидя на траве, ели рыбу. — Бальдр — это бог, до того красивый, мудрый и добрый, что его мать Фригг взяла со всех земных созданий клятву никогда не причинять ему вреда.

Дети отвечали, что эту историю послушают с удовольствием.

— И вот орлы и огнедышащие горы, море и болезни, змеи, люди и великаны-йотуны — все поклялись, что никогда не причинят Бальдру вреда. Но упустила Фригг взять клятву с омелы, ведь омела всего-навсего маленький слабосильный кустик, этакое деревце-дитя, и Фригг подумала, что от дитяти нельзя требовать клятвы, оно все равно не сумеет ее сдержать.

— Но мы-то умеем! — воскликнула Стейнунн.

Гест улыбнулся и продолжал:

— А с той поры, как Бальдр сделался неуязвим, боги придумали себе забаву: бросали в него камни и метали стрелы, да и сам Бальдр охотно участвовал в игре. Один только Локи, стыд и позор всего племени боговасов, затаил злобу, и вот однажды нарядился он женщиной, пошел к Фригг и разузнал про омелу, а засим отправился на то место, где забавлялись боги, и увидал там Бальдрова брата, Хёда, который стоял чуть в стороне от других. «Почему ты не играешь с остальными?» — спросил Локи. «Потому что я слеп, — отвечал Хёд, — и не вижу, где Бальдр». — «Так я тебе покажу, — сказал Локи, — и ты тоже выстрелишь в него, этой вот стрелой». Хёд послушался и выстрелил. Омела пронзила Бальдра, и он бездыханным упал наземь. Великая беда постигла людей и богов; асы плакали, и стенали, и не находили слов, чтобы выразить свою скорбь, а больше всех горевал сам Один, слезы ручьем катились из единственного его глаза, отчего он стал таким же слепцом, как Хёд, ведь Один лучше всех других понимал, какую утрату понес мир.