— Что ты городишь? Нет тут ничего.

— Я вижу кровь, — сказал Гест.

— Может, приснилось тебе?

— Мне снится только то, что уже случилось. Снятся Эйнар и отец. Случившееся дважды может случиться вновь.

Аслауг села, а Гест смотрел на нее и думал, что за эти годы сестра стала совсем взрослой и в своем белом льняном платье очень похожа на мать. Она опять поднялась и с улыбкой сказала, что грядут очень важные события.

— Ты знаешь, что должен сделать?

Гест кивнул, надел на топорище головку, закрепил для прочности клинышком, Аслауг же все это время пристально наблюдала за его руками. И тут, глянув в оконце, они заметили внизу, у брода, вереницу всадников — вернулся Стюр со своим отрядом.

Стояла поздняя осень, вдоль берегов Хитарау лед уже окреп, однако на стремнине до сих пор клокотала открытая вода. Только у Стюрова коня подковы были с шипами, остальные лошади оскальзывались на наледях, поток захлестывал их, приходилось плыть, превозмогая течение, и когда отряд подъехал к усадьбе, кони и люди вымокли до нитки.

— Так я и думала, — пробормотала Аслауг и пошла к задней двери большого дома.

Торлейк, как обычно, встретил гостей приветливой улыбкой, распорядился развести в большом доме огонь пожарче и сказал, что Аслауг и его сестры просушат их одежду на поварне. Воины разделись, ругаясь на чем свет стоит и стуча зубами. Аслауг собрала одежду в охапку, вынесла в поварню, распихала по большим чанам, хорошенько полила водой и выставила на мороз.

Гостей снабдили сермяжными и меховыми одеялами, подали еду, мало-помалу они повеселели, но иные тотчас начали сетовать, что-де Торлейк скупится на дрова. Сперва он прикинулся, будто не слышит. Однако сетования не умолкали, поэтому Гест встал и вызвался сходить за дровами. Вышел во двор, набрал охапку сырых сучьев, вернулся в дом и бросил их в огонь. В комнате немедля стало темно от дыма и чада. Гест шмыгнул за перегородку, в помещение, где прежде ночевал Эйнар, и очутился у Опора за спиной, сквозь щели меж досками он смутно различал затылок хёвдинга. Сердце у него замерло. Неясные фигуры, полуголые тела бестолково топтались в дымной мгле, слышались неуверенные смешки, хриплый кашель, брань. Стюр, однако, сидел спокойно и вроде как забавлялся. Гест по-прежнему стоял в оцепенении. Смотрел на лысый череп с темной вязью жилок над венчиком седых волос. И тут сердце его вновь встрепенулось. Со всей силы он нанес удар, вскрикнул, когда кровь брызнула прямо в лицо, не выпуская из рук топор, метнулся к черному ходу и только на улице обнаружил, что лишился не зрения, а света.

Стюр ничком рухнул в дымящий очаг и более не шевелился, один лишь сын его сообразил, что произошло, вытащил отца из горящих углей, осмотрел обожженное лицо и громовым голосом — Гест на улице и тот услышал — отдал воинам приказ догнать убийцу.

Но Гест к тому времени успел надеть теплую одежду, заранее приготовленную сестрой, нацепил на ноги «кошки», бегом спустился к реке, к самому узкому месту, одним длинным прыжком перемахнул через поток и остановился на другом берегу, наблюдая за преследователями: то и дело падая, они спешили вниз по обледенелому склону, по-прежнему полураздетые, сын хёвдинга Онунд мчался впереди, босой, размахивая обнаженным мечом. Он хотел было прыгнуть следом, но замешкался при виде клокочущей воды. А вдобавок заметил, что на ногах у Геста «кошки» и в руках топор.

— Это не я! — крикнул Гест, ухмыляясь и гримасничая. — Не я! Не я!

Онунд не двигался с места, лед обжигал ему ноги, Гест слышал, что он бранится, и видел, как он из стороны в сторону мотает головой, словно разъяренный пес. Потом Онунд повернулся и исчез во мраке.

Обогнув громаду Сварфхольсмулы, Гест по заднему склону горы взобрался на вершину и оттуда посмотрел вниз, на Йорву, где Аслауг воткнула в снег горящий факел — знак, что она цела-невредима. Но здесь, в поднебесье, он разом почувствовал изнеможение, силы оставили его, а он так в них нуждался, чтобы продолжить путь, ведь кругом раскинулось необозримое безлюдье.

Только сейчас Гест заметил, что все еще сжимает в руке топор, расслабил хватку, повесил оружие на плечо и собрался начать спуск, но внезапно сообразил, что Сварфхольсмула выше всех прочих исландских гор, вулканов и ледников, что отсюда можно увидеть все дома, заглянуть под заснеженные крыши, сдвинутые в сторону могучей дланью, которая решила показать усомнившемуся то, что там сокрыто, — людей в их будничной жизни, спящих в теплых постелях, детей и супружеские пары, рабов-трэлей и хёвдингов. Голова у него кружилась, и когда он, сам того не заметив, очутился на дне долины Храундаль, где снежная буря обрушила на него всю свою мощь, дневной свет так и не забрезжил; Гест ждал дня, а день не наступал, и потому он забрался под скальный уступ, зарылся в снег и исчез.

Уснул Гест, лежа на топоре, и разбудила его боль в спине. Выбравшись из-под снега, он сообразил, что уже вечереет и ветер ничуть не стих, хорошо хоть, света пока достаточно, можно сориентироваться, и он зашагал дальше, на восток, той же дорогой, какой шел отец, сумел на ходу согреться, а спать ему не хотелось — от голода; опять стемнело, пришлось искать затишное местечко и сызнова ночевать под снежным одеялом, однако и на сей раз он выбрался наружу и определил свое местонахождение по давним рассказам и безмолвным ликам гор. Лишь следующим вечером Гест вышел к какой-то усадьбе; если он не ошибся в расчетах, располагалась она на окраине Боргарфьярдара и звалась Мелур — убогая глухомань, но жили там дальняя родственница матери, Гуннхильд, и ее муж Халльдор. Гест лупил топором по укутавшему дом плотному снегу, пока не нашел входную дверь, распахнул ее и рухнул на утоптанный земляной пол, чувствуя, как в лицо ударил свет, и думая о том, что ему по душе белые ночи, но белые не от льда, а от света, с которым возвращаются лебеди, и не по душе далекие голоса, вопрошающие, кто он такой.

Сильное тепло шло не от солнца, а от очага — Гест лежал на жесткой деревянной лавке и смотрел в огонь, вода капала с его волос и одежды, шипела на раскаленных камнях. Прямо напротив, сгорбившись, сидел мужчина, мрачно глядел на него из-под тяжелых бровей — Халльдор, хозяин усадьбы, Гуннхильд же — Гест узнал ее — стояла у мужа за спиной, и на ее сером, увядшем лице играла осторожная улыбка.

Гест сказал, кто он, и тут только почувствовал щекой колючее меховое одеяло, увидел еду на столе, его бил озноб, но тело было сухое, волосы и одежда тоже, руки, правда, покраснели и горели огнем; он приподнял их, сжал и разжал пальцы, будто затянул и опять развязал мешок, потом сел и не спеша начал есть.

— Коли ты Торгест сын Торхалли, — проговорил Халльдор, — то что делаешь здесь, без коня да в этакое ненастье?

Гест ответил не сразу, дожевал, повернулся к Гуннхильд, поблагодарил и тогда только сказал:

— Я убил Вига-Стюра сына Торгрима. И спасаюсь бегством от Снорри Годи.

Халльдор встал, выпрямился во весь свой могучий рост, нерешительно усмехнулся, бросил какой-то вопрос жене, которая в ответ покачала головой и с сосредоточенным видом подошла ближе. Гуннхильд была старше мужа, с невзрачным серым лицом и седыми волосами, но статная и сильная, с широкими узловатыми руками; она села и сказала:

— Важные новости.

Гест рассказал про убийства Эйнара и Торхалли, о которых они уже слыхали, рассказал, как отомстил Стюру и бежал через горы, — то немногое, что запомнил. Халльдор сперва было опять запыхтел, но потом все ж таки подытожил:

— Когда этакий недомерок заявляет, что убил Вига-Стюра, он либо лжет и тогда, стало быть, потерял разум, либо говорит правду и, стало быть, опять же потерял разум, а я в любом случае не желаю, чтобы ты оставался здесь.

Гест продолжал жевать. Гуннхильд пробормотала, что Халльдор не всегда имеет в виду то, что говорит. Он резко махнул рукой: дескать, замолчи, — вскочил и едва не набросился на гостя. Но что-то остановило его, и Гест подумал, что прежде такого не знал — уважения, рожденного страхом.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: